Хилари Мантел - Внесите тела
– Вы не дождетесь признаний ни от меня, ни от Уэстона.
– Сомневаюсь.
– Вы не посмеете подвергнуть дворян пыткам. Король не позволит.
– Думаете, мне нужно официальное разрешение? – Он на ногах, с силой обрушивает кулак на стол. – Вот надавлю большими пальцами вам на веки, запоете «Зелен остролист» как миленький. – Садится, опять сама любезность и спокойствие. – Поставьте себя на мое место. Люди все равно скажут, что я вас пытал. И Марка. Уже говорят. Хотя, я клянусь, ни волоска не упало с его головы. Марка никто не неволил. Он сам назвал имена. Некоторые из них меня удивили, но я совладал с удивлением.
– Вы лжете. – Норрис смотрит в сторону. – Хотите, чтобы мы оговорили друг друга.
– Королю все известно. Ему не нужны свидетели. Он знает о вашей и ее измене.
– А вам не кажется странным, – говорит Норрис, – что я настолько забыл о долге, что предал короля, от которого видел только хорошее, и подверг смертельной опасности даму, которую почитаю? Моя семья поддерживала короля испокон веку. Прадед был верным слугой Генриха Шестого, святого человека, спаси Господь его душу. Дед верой и правдой служил королю Эдуарду и служил бы его сыну, если бы тот сел на трон, а когда Генрих Тюдор был изгнан скорпионом Ричардом Плантагенетом, поддерживал Генриха в изгнании. Я с детства на стороне короля. Я люблю Генриха как брата. У вас есть брат, Кромвель?
– Живых нет. – Он бросает на узника гневный взгляд. Неужели Норрис думает, будто его красноречие, его откровенность и искренность что-то изменят? Весь двор видел, как королевский любимчик пускал слюни при виде Анны. Приценивался, щупал товар – будь добр, плати.
Он встает, шагает по комнате, разворачивается, трясет головой.
– Ради Бога, Гарри Норрис, я что, должен написать это на стене? Король хочет избавиться от Анны. Она не смогла родить сына, и Генрих ее разлюбил. Нынче он влюблен в другую, и Анна ему мешает. Я достаточно ясно выражаюсь? Анна не уйдет по-доброму, она сама говорила, если Генрих ее бросит, она будет сражаться. А если она не уйдет сама, ее придется подтолкнуть, и кроме меня, больше некому. Теперь вы понимаете? Вспомните моего старого хозяина, Вулси. Он не смог исполнить желание короля, и что с ним стало? Его опорочили и уморили. Я не стану повторять ошибок кардинала и постараюсь удовлетворить все желания короля. Нынче Генрих – несчастный рогоносец, но скоро забудет свои печали и снова пойдет под венец.
– Сеймуры уже готовят брачный пир?
Он усмехается:
– А Том Сеймур завивает кудри. В день свадьбы король будет счастлив, я буду счастлив, вся Англия будет счастлива. За исключением Норриса, ибо к тому времени Норрис будет мертв. И с этим ничего не поделать, разве что вы сознаетесь. Генрих обещал проявить милосердие, а ему свойственно держать обещания. В большинстве случаев.
– Я скакал с ним из Гринвича, с турнира, – говорит Норрис. – И всю дорогу Генрих приставал ко мне: сознайся, ты должен сознаться! Я сказал ему то, что сказал вам: я невиновен. Но что хуже всего, – и тут Норрис не выдерживает и взрывается, – и вы, и он это знаете! Скажите, почему я? Почему не Уайетт? Все подозревали их с Анной, и разве он когда-нибудь отрицал? Уайетт знал ее в Кенте. Знал с детства!
– И что с того? Уайетт знал ее невинным ребенком. Допустим, они согрешили в юности. Достойно порицания, но это не измена. Совсем другое дело путаться с женой короля, с английской королевой.
– Мне нечего стыдиться в наших отношениях с Анной.
– А как насчет ваших мыслей о ней? Вспомните, что вы сказали Фицуильяму.
– Я сказал? – вяло переспрашивает Норрис. – Фиц вынес это из моих признаний? Что мне есть чего стыдиться? А если даже есть, Кромвель, если даже я… мысль еще не делает человека преступником.
Он разводит руками:
– Мысли означают намерения, намерения могут быть преступными… Если вы отрицаете, что прелюбодействовали с ней, то, возможно, вы имели намерение овладеть ею по закону, после смерти короля? Ваша жена умерла шесть лет назад, почему вы снова не женитесь?
– А вы?
Он кивает:
– Сам себя спрашиваю. Однако у меня нет привычки раздавать обещания юным девам. Ради вас Мэри Шелтон поступилась честью.
– Ради меня? – Норрис смеется. – Скажите лучше, ради короля.
– Однако его величество не обещал на ней жениться, а вы обещали и до сих пор не исполнили обещания. Надеялись после смерти короля жениться на Анне? Или склонить ее к прелюбодеянию? Одно из двух.
– Какой бы ответ я ни выбрал, вы все равно меня обвините. Вы обвините меня, даже если я ничего не скажу, примете молчание за согласие.
– Фрэнсис Уэстон думает, что вы виновны.
– Фрэнсис Уэстон способен думать? Впервые слышу! Откуда… – Норрис осекается. – Что, он тоже здесь? В Тауэре?
– В тюрьме.
Норрис качает головой:
– Уэстон мальчишка. Как вы смеете так поступать с людьми короля? Беспечный, своевольный мальчишка, все знают, что мы не ладим.
– Соперничество в любви, это так понятно. – Он прикладывает руку к сердцу.
– Вот еще! – Гарри взбешен, кровь ударяет в лицо, руки трясутся от злобы и страха.
– А как насчет Джорджа? – спрашивает он. – Должно быть, вы удивлены такому сопернику. Надеюсь, что удивлены. Я не устаю поражаться распущенности вашей братии.
– Зря стараетесь. Кого бы вы ни назвали, я не намерен ни обвинять, ни оправдывать. Мне нечего сказать о Джордже Болейне.
– Как? Нечего сказать в осуждение кровосмесительной связи? Теперь я и впрямь верю, что нет дыма без огня!
– А скажи я, что давно подозревал их в кровосмесительной связи, вы тут же заявите: Норрис, неужто вы допускаете такие мерзости, не пытайтесь меня сбить, отвлечь от собственных злодейств!
Он с восхищением смотрит на узника.
– Не зря вы знакомы со мной двадцать лет, Гарри.
– Признаюсь, я изучал вас. А до вас вашего хозяина, Вулси.
– Это делает вам честь. Какой был государственный муж!
– А кончил изменником.
– Раз уж вы вспомнили Вулси, обратимся к прошлому. Я не стану воскрешать в вашей памяти многочисленные блага, полученные вами из рук кардинала, попрошу лишь вспомнить невинное развлечение, любительский спектакль, который некогда играли при дворе. Пьеску, в которой покойного кардинала черти тащат в преисподнюю.
Он видит, как движутся глаза Норриса, как перед ним проходят давние сцены: яркий свет, жара, улюлюкающая толпа. Они с Болейном держат жертву за руки, Брертон и Уэстон – за ноги. Тащат, роняют, пинают багровую тушу. Четверо, шутки ради превратившие кардинала в животное. Куда делся острый ум Вулси, его доброта, милосердие? Остался воющий зверь, распростертый на полу, сучащий конечностями.
Разумеется, не сам кардинал. Шут Заплатка в багровой кардинальской мантии. Впрочем, зрителям все равно: они свистят, орут и потрясают кулаками. После, за сценой, черти со смехом и бранью стягивают с себя мохнатые джеркины и маски, а он, Томас Кромвель, стоит, прислонившись к стене, и смотрит на них молча, в черной траурной одежде.
От изумления у Норриса отваливается челюсть.
– И что с того? Это же пьеса! Невинное развлечение, вы сами сказали. Вулси уже лежал в могиле, ему было все равно. А когда кардинал впал в немилость, разве я оставил его, разве не я привез ему подарок из рук короля?
Он кивает:
– Соглашусь, остальные вели себя еще хуже. Но ни один из вас не вел себя, как подобает христианину. Вы, словно дикари, набросились на его поместья и имущество.
Продолжать нет смысла. Возмущение на лице Норриса уступает место ужасу. По крайней мере, думает он, Гарри хватило мозгов понять, что стало причиной: не мелкая прошлогодняя обида, а обширная выдержка из книги скорбей, затаенных со времен кардинальской опалы.
– Пора платить, Норрис. И кстати, – добавляет он мягко, – дело не только в кардинале. У нас с вами давние счеты.
Узник поднимает голову:
– А чем вам Марк Смитон насолил?
– Марк? – смеется он. – Мне не понравилось, как он на меня смотрел.
Поймет ли Норрис, если он скажет напрямик? Ему нужны виновные. И он нашел тех, кто виновен. Пусть и не в том, в чем их обвиняют.
Становится тихо. Он сидит, ждет, смотрит на того, кому вскоре предстоит умереть. Прикидывает в уме, как распорядится его должностями и привилегиями. Он постарается распределить их между скромными соискателями, вроде того, с четырнадцатью детьми, который хочет пост смотрителя Виндзорского парка. Валлийские владения перейдут юному Ричмонду, по сути, вернутся королю, стало быть, под его руку. Рейф получит поместье в Гринвиче, будет где жить Хелен с детьми, когда муж при дворе. Кажется, Эдвард Сеймур упоминал, что ему по душе дом Норриса в Кью.
– Вы же не просто отведете нас на эшафот, – говорит Гарри Норрис, – ведь будет расследование, суд? Надеюсь, все случится быстро. Кардинал любил повторять: с тем, что у другого займет год, Кромвель справится за неделю. И не пытайтесь его остановить. Вы потянулись, чтобы схватить Кромвеля, а он уже отмахал двадцать миль, пока вы натягивали сапоги. – Норрис поднимает глаза: – Если намерены казнить меня публично, поторопитесь. Иначе я умру от горя тут, в этой камере.
