Александр Савельев - Сын крестьянский
Шуйский прочел грамоту, которую ему подал сопровождающий Фидлера стрелец.
— Как стемнеет, проведут его к калужскому острогу, — отрывочно бросил царев брат, не поворачивая головы и не глядя на немца, — там уж сам по себе пусть действует.
Кивком головы Шуйский отпустил их.
Пошел Фидлер темной, вьюжной ночью со стрельцом и с провожатым по глубокому снегу. Лес окончился, провожатый остановился.
— Дале лежит поле чистое до самой Калуги. Вон огонек мельтешит. Бреди туда. Там ворота. Стучи, ори, авось пустят. А мы за тобой следом пойдем, глядеть будем.
Фидлер двинулся в одиночку снежной целиной к огоньку. Темно, хоть глаз выколи. Поземка шуршит, взметает снег, слепит очи. Боязно стало: «Добраться бы только до Болотникова… А там…»
Дошел до башенных ворот, наверху которых в сторожевой будке брезжил свет от фонаря и сквозь завывание поземки слышался богатырский храп. «Храпит как! И я бы теперь спал… В Москве, в своей постели… Куда я?.. По колена в снегу, глухой темной ночью?..»
— Эй, дядя, проснись! — крикнул Фидлер.
Ответа нет. Фидлер стал бросать в оконце снежки. Дозорный проснулся, крепко, со смаком выругался. Смутно стала видна высунувшаяся из оконца голова в треухе, с длинной бородой.
— Чего надо?
— Впусти, я от Шуйского, перелет!
Дозорный направил через оконце книзу свет фонаря и увидел одинокого человека.
— Ладно, подожди!
Он привел еще стража. Сбросили веревочную лестницу, по которой Фидлер влез на стену. Страж привел его в караулку, сдал начальнику. Тот запер немца до утра в теплую клеть.
— Поспи покамест. А день придет — поглядим. Утром его повели к Болотникову. У проходных ворот в башне герсы — железные щиты — были подняты. Фидлер с провожатым прошел в кремль.
Он увидел шумящую толпу. В середине, на черном аргамаке, возвышался широкоплечий человек в шлеме и полушубке.
— На коне сам Болотников. Кончит дело, тогда и говори с им! — сказал Фидлеру провожатый.
На кремлевской площади собрался пришедший на лыжах отряд из Козельска. Отряд явился со стороны Перемышля, выдержав бой с вражескими заслонами. От Оки он поднялся на кручу, где отряд впустили в кремль.
Провожатый с Фидлером протиснулись к средине.
Фидлер увидел Болотникова ближе. Умное, обветренное лицо было сурово. Глаза, слегка задумчивые, смотрели внимательно, подолгу останавливаясь на лицах окружающих.
Всадник сидел в седле плотно, прямо. Сразу было видно, что это опытный, искусный наездник.
Во всем облике Болотникова было непередаваемое обаяние. С первого взгляда к нему влекло.
Фидлер стал внимательно присматриваться к тому, что творилось на площади.
Вокруг стояли мужики с лыжами, самопалами, вилами, в шубах, полушубках, меховых ушанках, в валенцах. За поясами у многих виднелись тяжелые топоры с длинными рукоятками. Обращаясь к ним, Болотников говорил:
— Други козельские! Постоим за Русь сермяжную! У меня таков обычай: кой внове — того в дело пускать немешкотно. Вот и вас двину в бой. Испытаю.
Вдруг один из мужиков истошно завопил:
— Тать… Держи его, робя!
Кто-то в толпе метнулся в сторону. Его схватили. Вытащили из-под полы большой кошелек, наполненный серебром. Приволокли к Болотникову. Иван Исаевич, с презрением посмотрев на дрожавшего, как осиновый лист, рыжего мужичонку, спокойно произнес:
— Кой пришел к нам супротив царя воевать, друг наш, а кой чужое таскать — таков нам негож.
Мужичонка, чуя недоброе, побелел. Болотников в упор разрядил в него пистоль. Толпа ахнула. Кто-то крикнул:
— Псу — песья смерть!
Болотников спокойно сказал:
— Другим неповадно будет. Сволоките его в обочину. Труп оттащили в сторону от дороги и бросили около забора. Болотников, сунув пистоль за пояс, продолжал:
— Так вот, испытаем вас. Смотрите, не опозорьте себя. А теперь идите в осадные избы поесть. Дадут вам две бочки вина. Прощайте, други.
Толпа загудела:
— Не сомневайся, Иван Исаич, не подведем!
— Ведаем, почто к тебе явилися!
— Постоим за голоту.
Собравшиеся быстро разошлись по городу, словно растаяли.
— До тебя, воевода, привел сего незнакомого, — сказал провожатый, обращаясь к Болотникову.
Фидлер снял шапку:
— Здравствуй, воевода.
Болотников, глядя на огненные волосы Фидлера, засмеялся:
— Ой-ой-ой! Словно пламя! Чего тебе?
— От царя Шуйского пришел! Речь тайную дозволь держать.
— Ты немчин?
— Немец. Прозываюсь Фридрих Фидлер.
— Ступай за мной.
Они молча добрались до большого просторного дома. У крыльца стоял ратник с самопалом. Вошли в горницу. На лавке у окна сидел Олешка. В горнице было тепло. В маленькой печурке ярко пылали дрова.
Стряпуха поставила блины на стол. Принесла сулею вина.
— Садись, огненный, да не близко от меня: опалишь! — пошутил Болотников.
Фидлер сел за стол. Стряпуха ушла. Олешка остался. Болотников внимательно посмотрел на немца.
— Ну, сказывай. — Но, видя, что тот молчит, добавил. — То сын мой нареченный. У меня от него тайны нету.
— Что скажу, воевода? Задумал у тебя послужить. Сам я — литейный подмастерье, жил в Москве, работал в литейной мастерской.
Фидлер подробно рассказал о «крамольных» разговорах и настроениях среди работных людей, о столкновении с Вальтером, побеге, своем заточении.
— Подрядили меня отравить тебя. Клятву дал: пущай-де бог меня покарает, ежели обману. Мню, что бог не взыщет, ежели не отравлю. Троекуров, почитай царь, мне денег да коня дал и зелья отравного. А ежели я это свершу да цел-невредим в Москву вернусь, озолотить посулили супостаты. Зелье получай, токмо внутрь его не принимай, а меня к себе на службу возьми. Пригожусь…
Болотников весело засмеялся.
— Ах ты, иноземец-перелет! Ладно, послужи народу крестьянскому, работному, коль ты сам работный человек, коль любо. Ты мне по сердцу пришелся.
Болотников помолчал, потом, пытливо глядя на Фидлера, сказал:
— Может, в литейной у нас в Калуге поработаешь, а?
— Поработаю, поработаю, — повторил Фидлер. — Хочу тебе послужить.
— Не мне, а народу, — строго взглянув на него, перебил Болотников. — Что ж, литейщики нам нужны. В литейную мастерскую пойдешь, к Василию Парфенову.
— А он у тебя? — весь просияв, воскликнул немец.
— У меня, — улыбаясь, ответил Иван Исаевич. — Вы что, знакомцы?
— В одной мастерской в Москве пушки лили. Превеликий знатец, скажу я. Нет во всей Московии лучше, да и не только в Московии…
— Ну вот и хорошо. Вместе люду черному послужите. — Болотников указал рукой на видневшийся вдали дом и добавил: — Там его мастерская, да только…
Фидлеру на этот раз не повезло.
— …Да только самого-то Парфенова сейчас в Калуге нет. Послал его в другое место. Поработаешь покамест под началом иного русского знатца. Тоже большой литейных дел мастер.
Фидлер остался в Калуге, подмастерьем литейного двора.
Глава XVII
Любил Олешка Ивана Исаевича и относился к нему ребячески ревниво. Однажды случилась беда: забыл Олешка передать в дружину одну грамоту. Время было суматошное, Болотников совсем закружился, почти не спал. Узнал он, что Олешка не доставил грамоту, рассердился, попенял ему резким голосом. А Олешка молчал, исподлобья глядя на Болотникова. Дослушав гневную речь, глухо ответил:
— Слушаю, воевода, отдам. — И вышел.
Выполнив поручение, Олешка удалился на сеновал и наедине тихонько заплакал. Так обидны показались ему окрики отца названного!
«Я к нему всей душой, а он… Ну, прикажи посходней, я тут же исполню, а он ругается…» — думал Олешка, а у самого по щекам текли слезы.
«Уйду, бесталанный я, заутра, куды очи мои глядят, а то в бой ринусь, сгину там».
Он забился в дальний угол сеновала и не выходил до самой ночи.
Схлынул с Ивана Исаевича гнев. Стало ему не по себе. Не хватает чего-то. «Олешки нету! — подумал он, не найдя на привычном месте у окна своего питомца. — Где он?» Послал поискать.
Нашли Олешку на сеновале. Зашел за ним Иван Исаевич сам.
— Изобидел я тебя? Что же ты на сеновале прячешься? Слезы на глазах… Эх ты, воин! Словно девчонка малая. Не серчай на меня!
Иван Исаевич ласково погладил его по голове. Олешка сконфуженно пошел за своим названным отцом в дом.
Болотников не переставал твердить своим военачальникам:
— Хоть ты и в обороне, за прясла убрался, а ворога тревожь, покою ему не давай!
И действительно, вылазками, большими и малыми, осажденные не давали покоя царским войскам.
Однажды в самую темноту спустились осажденные на лыжах к Оке, дошли до Ячейки и по ней поднялись чащобой в гору, к Лаврентьеву монастырю. Далее пошли к Калуге.
