Вера Крыжановская - Светочи Чехии
Граф побледнел и растерянно слушал речь молодого врача, серьезный тон которого не позволял усомниться в истинности его заключения.
— Но, что же делать? — беспомощно спросил граф.
— Бороться, по мере наших сил, и… надеяться на помощь Божью. Мне кажется, что я доискался, какого рода яд дан графине. Многочисленные случаи отравления, в наше время, побудили меня заняться изучением ядов. Я приму, разумеется, надлежащие меры, хотя предупреждаю, что за успех отвечать не могу.
Можно себе представить, как огорчен был граф. Имя Бранкассиса, примешанное к убийству Туллии, пробудило в нем мрачное подозрение, и он умолял врача спасти жизнь невестке.
Бонелли отправился к Ружене, а граф позвал к себе Светомира, чтобы сообщить ему все, что узнал, и свои догадки. Тот тоже был ошеломлен, но ни минуты не усомнился в грустной истине: Бранкассис был вполне способен отравить женщину, которой тщетно добивался.
Светомир собрался уже идти покупать место для могилы Туллии и заказывать гроб, когда вернулся Брода, страшно усталый и взбешенный. Светомир стал его расспрашивать, куда он исчез, и Брода рассказал, что, узнав Илария в одном из монахов, он погнался за ним, но толпа ему мешала, и схватить негодяя ему не удалось, хотя он все-таки проследил его, пока, наконец, в одном глухом переулке монах исчез, словно в землю провалился. Собранные им сведения однако выяснили, что в пустом доме, сад которого тянулся вдоль этого самого переулка, проживал прежде Бранкассис, и что теперь еще кардинал оставался хозяином помещения, так как наемную плату внес вперед за несколько месяцев.
— Значить, я нашел разбойничий притон. Клянусь, как я хочу заслужить рай, что не успокоюсь, пока оба мерзавца не понесут заслуженного наказания.
Граф Гинек собирался тотчас же известить Вока об отравлении жены; но на следующий день, видя, что Ружена встала почти здоровой и хлопотливо занялась приготовлениями к похоронам, он успокоился, надеясь, что опасность миновала, благодаря мерам, своевременно принятым врачом. Сыну граф ничего не написал, чтобы не тревожить его понапрасну. К тому же, в городе разыгрывались важные события, совершенно поглотившие внимание современников и обратившие взоры всего христианства на маленький немецкий городок, где теперь заседал собор.
Два дня спустя, в то время, как опускали в могилу безвинную жертву Бранкассиса, Костницкий собор, в торжественном заседании, заочно осудил Иоанна XXIII и воспретил ему отправление его обязанностей, а 37 свидетелей, из них 12 епископов, предъявили против него 63 обвинительных пункта.[70] Из этого длинного перечня преступлений, приписанных наместнику Христову, собор, в уважение к чести трона апостольского и кардинальского сана, вычеркнул тринадцать, которые и остались в тайне; но достаточно будет назвать некоторые из 50-ти, сохранившихся в силе и прочитанных публично, чтобы составить себе приблизительное понятие о том, каковы же должны были быть те пункты, которые собор скрыл. Так, считалось доказанным, что Косса отравил своего предместника Александра V, что бессовестно торговал местами и церковным имуществом, что разбойничал, грабил и убивал, за время своего пребывания в Болонье, что был в преступной связи со своей невесткой, что обесчестил триста монахинь, которых потом назначал настоятельницами монастырей, и совершал многие другие бесчинства. В заключение, собор признал такое чудовище недостойным его сана и снял с христианства присягу на верность ему, предписав разбить его герб и сломать предъявленную папскую печать. Это постановление, а равно и самый акт отречения, для собственноручной подписи Коссы, пять кардиналов повезли в замок Рудольфцель, куда его посадил герцог австрийский, ставший теперь его тюремщиком.
Папа Иоанн XXIII, превратившийся просто в Балтазара Коссу, был заключен в тот же самый замок Готтлибен, где томилась его невинная жертва — Ян Гус.
Пока совершалось это важное событие, судьба Иеронима тревожила и огорчала всех чехов. После первого опроса, узник был поручен, постыдной памяти, Иоганну фон Валленроду, епископу рижскому, который, с ненавистью и затаенной злобой католического ксендза и немца, подверг несчастного Иеронима чисто инквизиционному режиму, вымещая на нем и его славянское происхождение, и любовь к родине и расположение к православной церкви. Ночью Иеронима перевели в башню на кладбище св. Павла, и заперли в темную, зловонную тюрьму, где и заковали таким образом, что обе его руки, в цепях, вздернутые над головой, давили шею и мешали даже сесть. Лишь по истечении двух дней узнали его друзья, что с ним сталось, и приняли меры к облегчению его участи; но все же мучения его были таковы, что Иероним заболел. За то время, как он боролся со смертью, Гуса перевели во францисканский монастырь.
У графа Вальдштейна, после временного успокоения, вновь возникла тревога: некоторое улучшение в здоровье Ружены сменилось величайшей слабостью и частыми обмороками. Сперва эти тревожные признаки граф приписывал волнению и слезам по случаю трагической смерти Туллии; от Ружены скрывали, что она отравлена. Но Бонелли откровенно признался ему, что яд продолжает потихоньку свое разрушение и что положение графини крайне серьезно. Граф был в отчаянии и не замедлил сообщить Воку грустную истину, призывая его безотлагательно в Костниц.
Настроение в доме царило мрачное и беспокойное. Анна и Светомир с трудом скрывали свое отчаяние и окружали больную самым тщательным и сердечным уходом, то воскресая духом и начиная надеяться, когда Ружене становилось лучше, то впадая в уныние, при каждом новом обмороке, сопровождавшемся обыкновенно продолжительной слабостью.
У Светомира и Броды эта боязнь за жизнь молодой графини соединялась с желанием наказать подлого убийцу. С этой целью Брода, переодетый, часто рыскал по городу и его окрестностям, отыскивая следы Бранкассиса и его сообщника, но пока все было напрасно.
Однажды Светомир вернулся от Вальдштейнов и сидел у себя, грустный и озабоченный, как вдруг вошел Брода, одетый возчиком. Вид у него был пасмурный, но довольный, и он не замедлил сообщить, что самым неожиданным образом захватил Илария.
— Я был глубоко убежден, что дом, в котором проживал Бранкассис и который он оставил за собой, служит и по сие время им пристанищем, почему и бродил чаще всего вокруг него. Сегодня я много исходил, устал и зашел отдохнуть и подкрепиться в харчевню, против дома, где живет кардинал Урсино. Сижу я, да попиваю винцо и вижу, что из ворот выходит нищенствующий монах. Я, пожалуй, на него не обратил бы внимание, мало ли их здесь шляется; но когда он, вскидывая на спину котомку, отвернул свой широкий рукав, на его локте я заметил большой рубец, который оказался для меня истинным откровением.
Это, бесспорно, был тот самый шрам, который получил Иларий на охоте, когда кабан распорол ему руку. Теперь, узнав его, несмотря на переодевание, я вышел и стал за ним следить. Он меня, очевидно, не заметил, да и кто станет остерегаться какого-то возчика. Негодяй направлялся прямо к дому Бранкассиса; завернув в переулок и вынув из кармана ключ, он открыл в стене калитку, но захлопнуть ее я ему уже не дал, а толкнул дверцу со всех сил так, что он полетел от удара навзничь. Тогда я его связал, заткнул ему рот и втащил в дом, убедившись предварительно, что он совершенно пуст. Этот паршивец, да простит мне Бог, с перепугу лишился чувств, и как я его ни тряс, не подавал признаков жизни; ну, а вдвоем с тобой мы ему развяжем язык.
Светомир тотчас же взял плащ, захватил оружие и оба они, чуть не бегом, отправились к пленнику. Илария они нашли в том самом виде, как его оставил Брода, но монах пришел в себя и лежал с открытыми глазами. Освободив ему рот, Светомир велел ему рассказать, где Бранкассис и что известно ему об отравлении Ружены.
По присущей подлости, Иларий рассчитывал и на этот раз купить свою свободу полным признанием. Бледный от ужаса, он пробормотал, что кардинал теперь находится на пути в Италию, куда должен был ехать за ним и он, после того, как выполнит возложенное на него тайное поручение к секретарю кардинала Урсино. С полной откровенностью разоблачил он потом, как Бранкассис, пылая местью, решил отравить Ружену и наказать предательницу Туллию, намереваясь ее похитить и уморить в мучениях. В доме Вальдштейнов, при помощи монаха-приятеля, была подкуплена служанка, которая и влила графине яд, но та, случайно, выпила только часть отравы; покушение же не могло быть повторено, потому что госпожа фон Лауфенштейн, уезжая из города к больной сестре, увезла с собой их сообщницу.
Так как Туллия выходила редко и не одна, похитить ее не было возможности; кардинал был вне себя и ежедневно бродил вокруг дома своих жертв. В тот злополучный день оба они всю дорогу следили за графиней и ее спутниками; заметив, что Туллия отстала от других и потерялась в толпе, Бранкассис нашел случай подходящим, чтобы завладеть ею. И он, действительно, захватив ее, потащил с собой, а Иларий очищал им дорогу. Увидав кардинала, Туллия, со страху, не могла вымолвить ни слова, а народ кругом смеялся и острил на их счет; когда же она стала кричать и отбиваться, несколько человек вступилось было за нее, но кардинал крикнул им, что это — беглая монахиня, которую он тащит к начальству, и их оставили в покое. Может быть, он и успел бы увести ее, если бы их не заметил Брода, от которого уже им обоим пришлось спасаться бегством; тут-то в бешенстве, что дело сорвалось, Бранкассис и заколол Туллию, лишь бы не выпустить ее из рук живой.
