Вера Крыжановская - Светочи Чехии
— Нет, не хочу! Я хочу, чтобы вы жили для Чехии, для вашего святого дела и для…. друзей, которые вас любят, — подавив волнение, сказала она, и нежная ласка слышалась в ее торопливом шепоте.
Глаза Иеронима заблестели тихой, спокойной радостью.
— Ваше желание для меня закон. Я уезжаю сегодня же и вернусь на родину.
— О! Благодарю вас! — радостно вскричала она.
Больше Ружена не могла ничего сказать, в ней закипали и подступали к горлу слезы.
В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь с шумом распахнулась, и вошел граф, в сопровождении Яна из Хлума. Оба они были встревожены и, обнимая Иеронима, не могли не попенять ему за его неосторожность.
Он им повторил то, что говорил Ружене о своем нетерпении в ожидании охранной грамоты.
— Хороша она будет, — в негодовании заметил барон Ян. — Петр из Младеновиц достал себе список с нее, который и принес мне сегодня утром, и вот что там, между прочим, сказано, — он вынул из кармана лист пергамента и прочел: „ничто не близко так нашему сердцу, как поимка лисиц, опустошающих вертоград Господень, и мы призываем тебя явиться, чтобы оправдать себя”, и т. д. Надеюсь, выражено ясно! Но конец еще лучше, слушай: „мы даем этот лист для твоей охраны постольку, поскольку это в наших руках, согласуется с правосудием и не противоречит вере. Сверх того, мы извещаем, что будем судить тебя, явишься ли ты, или нет, к назначенному сроку”. Можешь представить, что сулит тебе подобная грамота, если уж та, которую Гус получил от императора, его не защитила; а ведь с тобой теперь стесняться станут еще менее.
— Да, мистр Иероним, уезжай, и как можно скорее, мы только тогда успокоимся, когда будем знать, что ты на родине, — прибавил граф.
— Вы убедили меня! Я тотчас же уберусь отсюда и, как только перееду границу Чехии, пришлю вам о себе весть, — ответил Иероним, взглядывая на Ружену.
Настала ночь. По темному, глухому переулку, у дома, где жил Бранкассис, пробирались два монаха, надвинув на лицо капюшоны. Через небольшую, скрытую в стене калитку они прошли в сад, а оттуда в дом. В описанной выше комнате, один из них зажег свечи в шандалах, а другой, положив на стол привязную седую бороду, начал снимать рясу. То был Бранкассис со своим секретарем.
Лоснящееся, жирное лицо Илария сияло злобным самодовольством и, подавая кардиналу шелковый домашний наряд, он ехидно заметил:
— Мы не ошиблись, ваше высокопреосвященство! Презренный Иероним действительно посмел явиться сюда.
— Что тебе сказала девушка, которую мы поджидали на перекрестке?
— Да то же, что мы и раньше знали, что Иероним приехал. Только она еще добавила, что графиня говорила Анне, будто этот изувер бежит прямо в Богемию. Ведь это будет возмутительно, если он улизнет от справедливого возмездия.
— Еще бы! Уж одно то, что он осмелился выкинуть тебя в окно, достойно костра — усмехнулся Бранкассис тем презрительным тоном, который усвоил относительно Илария, заместившего, но не заменившего ему бойкого, изворотливого Бонавентуру. — А нельзя ли все-таки задержать его, ну, выдать, что ли, словом, помешать его бегству, — прибавил он.
— Черт его знает, по какой он поедет дороге, притом, разумеется, помчится во всю прыть! Хотя, будь у меня деньги, можно было бы попытаться послать нарочного к гиршаусскому настоятелю, там-то он уж, наверное, проедет, так как это около границ Богемии, — многозначительно сказал Иларий.
— Посылай гонца, я плачу расходы! Своей верной службой ты заслужил это удовлетворение, — зло улыбнулся Бранкассис, отпуская секретаря.
Оставшись один, кардинал мрачно задумался. Минутами дьявольская злоба искажала его лицо, а злиться у него было много причин. Дела Балтазара Коссы шли все хуже и хуже; покровитель его, Фридрих австрийский, испугавшись последствий своих поступков, подчинился императору, и беглый папа, покинутый своими сторонниками, бродил, между тем, из города в город.
Падение дяди и благодетеля занимало Бранкассиса почти столько же, сколько и план мщения Вальдштейнам.
Иларий в точности исполнил полученное приказание и завязал сношение с одной из служанок, которая и доносила ему обо всем, что у них творилось; сам Бранкассис, переодетый монахом, бродил кругом дома и видел Ружену, Анну и Туллию.
Красота графини пробудила в кардинале прежнюю жгучую страсть; но теперь в его мрачной душе это чувство окрасилось ненавистью, и он жаждал не столько обладание Руженой, сколько ее гибели. Раз она не принадлежала ему, она должна была принадлежать только могиле, решил он. С этой целью он раздобыл себе яд, — секрету которого научил его дядя, — убивавший не сразу, а постепенно подтачивавший организм. Оставалось лишь найти подходящий случай, чтобы всыпать отраву жертве.
Он кипел злобой и против Туллии, измена которой погубила его на пороге успеха. Предательница должна была заплатить адскими мучениями; но ее он хотел захватить живьем, чтобы насладиться затем ее страданиями.
Что же касается Анны, то она показалась ему чрезвычайно подурневшей и глупой, в своем черном одеянии, с бледным лицом и странным, диким взглядом. В извращенной душе Бранкассиса не шевельнулось даже сострадание к этой, ни за что загубленной им молодой жизни; он только жалел, что потратил тогда на нее время, а не убил ее на месте. Предвкушая заранее, сколько страданий и слез причинит он всем, кто смел стать ему поперек дороги, он забывал при этом свои политические неудачи и даже острую боль в спине, при каждом резком движении напоминавшую ему, что и он — смертен.
Ружена с нетерпением ждала вести о благополучном прибытии Иеронима в Чехию. Вдруг по городу разнесся слух, что, узнанный в Гиршове местным священником, уведомившим о том власти, Иероним был задержан, 24 апреля, офицерами князя палестинского, Иоганна Баварского, и заключен в Зульцбахе, впредь до нового распоряжение собора.
Бывшие в Костнице чехи и мораване глубоко опечалились этим известием. К счастью, Ружена узнала об этом от Анны, которая передала ей печальную весть, когда они сидели вдвоем, и потому преданная подруга была единственной свидетельницей ее слез и отчаяния. Смертельная опасность, грозившая Иерониму, разбудила все еще дремавшую в сердце графини любовь, которую она, совершенно искренно, считала дружбой, а ужасная судьба, ожидавшая этого обаятельного и гениального человека, которым справедливо гордилась вся Чехия, служила достаточным, в ее глазах, основанием для горячего к нему сочувствия. Вок, может быть, и угадал бы истинные чувства жены, подметив бледность, нервность и видимое страдание Ружены, но граф Гинек, в ту пору, мало обращал внимание на невестку.
Как и большинство собравшихся в Костниц его друзей, Вальдштейн был всецело поглощен упорной борьбой папы с императором, и неумолимая строгость, с которой судили римского первосвященника, волновала весь христианский мир.
Сломленный и готовый на все, лишь бы добиться помилования, Фридрих австрийский прибыл в Костниц и публично, на одном из пиров, пал к ногам Сигизмунда и просил его о прощении, уступая ему свои владения в Эльзасе и Тироле. Император вернул ему его земли, взамен вассальной присяги, но с этого времени у Балтазара Коссы не осталось уже больше ни одного защитника.
Глава 5
День 23 мая выдался чудный. Придя к Вальдштейнам Светомир рассказал, что накануне был у гадалки, которая не только удивительно подробно описала ему его прошлое, но и предсказала блестящую судьбу. Он стал уговаривать дам отправиться к этой женщине, предлагая себя в провожатые.
Грусть и апатия Ружены беспокоили Светомира, он и придумал эту поездку, чтобы развлечь графиню, тем более, что дня за два перед тем она чувствовала себя нездоровой, жаловалась на головокружение и боль в груди, а после выпитой кружки молока у нее сделалась рвота и продолжительный обморок. По совету Туллии, послали за мужем ее подруги, молодым итальянским врачом, состоявшим при особе кардинала Урсино.
После тщательного осмотра больной, Козимо Бонелли встревожился, а прописанное им лекарство вызвало новую рвоту, после чего графиня, усталая, заснула.
На следующий день, правда, Ружена казалась совсем оправившейся и даже благосклонно приняла предложение Светомира.
Стремление приподнять завесу, скрывающую будущее, врожденно в человеке.
Ружена была к этому склонна, а Туллия, как суеверная итальянка, особенно. В счастливой, спокойной обстановке новой жизни к ней вернулась присущая молодости веселость и жизнерадостность, и предложение Светомира возбудило желание узнать, что ей готовит судьба; Ружена же надеялась выяснить, чем кончится процесс Гуса и Иеронима, а относительно себя самой, — пошлет ли Бог ей сына, как того страстно желал Вок.
Посещение гадалки окончательно было решено и все стали собираться, исключая Анны, сказавшей, что у нее нет будущего, а значит, ей не о чем и гадать.
