Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
— Какие подозрения, отец? Ну, ну, выкладывай, что еще за подозрения у тебя? — смеялся Денис.
— Щорс тебя отзывает, — бацнул, как бросил гранату, Боженко.
Денис вздрогнул от неожиданного известия. Он не сразу вспомнил, что Щорс лишь временно отпустил его к таращанцам, для сформирования Пятого полка.
Денис за месяц похода сжился с новой обстановкой и совсем было позабыл об этом условии. Однако хорошо, что об этом помнил Щорс: вот и представляется случай прямо, в упор рассмотреть из штаба всю обстановку и прямо в упор разрешить свои сомнения у Щорса и посоветоваться с ним.
— Нет, это неожиданно для меня, батько, хоть мы со Щорсом об этом и договаривались ранее. Но заговора тут нету, это ты брось. А сейчас мой выезд в штаб, как ты сам понимаешь, как нельзя более кстати.
— Вот то-то и оно: как нельзя более кстати! А Броды кто ж будет тут разжевывать? Когда это Боженко отступал? Га?
— Опять «партизаны», а не Боженко, — улыбнулся Денис, намекая батьку на им же придуманный способ объяснения перед штабом своего не предусмотренного приказом дивизии наступления, «на случай чего». — Вот тебе и случаи: все предусмотрено тобой заранее,
СВАТОВСТВО ПРОДОЛЖАЕТСЯ
В дверь постучали, и вошел Филя.
— Товарищ комбриг, тут до вас делегация от пожилого сословия, — доложил он. — Бабуся с дидусей что-то такое мелют, что — не доберу, про якусь-то вашу обиду. На вас обижаются и хотят с вами говорить. Дуже давно дожидаются, да я не докладывал, — Филя кивнул в сторону Дениса. — Дило од усих секретное.
— Якого черта ты мелешь, вовча пастка! Секретов у меня от товарищей командиров и военкомов и от усего Советского Союзу нет, окроме стратегии. Зови дилигацию!
Вошли двое старичков.
— Прошем пана! — начал дедушка.
— Прошем пана! — повторила бабушка.
— Та я ж не пан, — попытался батько вступить в дискуссию с «делегацией», но махнул рукой, потому что делегация замахала на него разом четырьмя руками.
— Сидайте! Сидайте и говорить докладнийше та покороче!
«Делегация» села на один табурет. Кроме одного свободного табурета, в комнате батька все было завалено походными вещами: седлами, амуницией и прочим. Батько — или, вернее, Филя — считал неизбежным завалить квартиру амуницией, так как батько любил самолично задаривать боевыми трофеями бойцов во время стоянок на месте.
Но старички были щупленькие и отлично поместились на одном широком табурете. А так как они сильно жестикулировали, им приходилось поочередно подниматься с места для высказывания и затем, пятясь, садиться, приговаривая другу другу всякий раз при толчке: «Прошем пана!», «Пшепрашем пани!»
Батько, глядя на них и ничего не понимая, кроме этого «прошем пана» да еще того, что старички чем-то взволнованны, не мог, при всей суровости, не улыбнуться.
Но в чем же было дело?
Денис успел понять, что, во-первых, речь идет о какой-то нанесенной старикам кровной обиде («обида кревна»), во-вторых, каким-то образом эту кровную обиду их семейству наносил, нанес или намеревался нанести батько. В-третьих, «делегаты» просили, чтобы кто-то на ком-то женился.
После долгих встречных вопросов Денису удалось установить путем главным образом междометий, мимики, жестикуляции, что батько Боженко… должен жениться на их дочери.
Батько уже и сам, следя за вопросами Дениса, начинал понимать, о чем идет речь. Он задал ехидный вопрос:
— Та де ж та наречена? Як же я на ней оженюсь, коли я ии в вичи не бачив? Може, вона ряба, як холера, або стара, як мегера?
— Такой красуни немае ни в Варшаве, ни в Москови, та ни во Львуви, ни в Парижу, — выхваляли старики свою дочку.
И тут Денис вдруг вспомнил ту сцену со сватовством, в первый день своего приезда в Дубно, и сказал батьку:
— Должно быть, речь идет о той красуне, что тебе хлопцы сватали, что ты от офицеров отбил.
— Та я ж ни не сватав! — сказал батько.
Он вдруг поднялся из-за стола и крикнул:
— Филя! Позвать мне из-под ареста тих проклятых сватов!
А стариков он спросил:
— Где дочь ваша?
— Вдома, пане маршал. Коли б ваша армия в Дубно не ворвалась — не була б наша доня дома. Замордовали б ни паны офицеры и на смих кинули.
— Так идить же скажить ий, що я на ний не женюся. Бо я вже старый. Но як хоче ваша донька при нашем войске буты, то хай буде. Или при нашем штабе — за хозяйку. Хай буде и биля мене!
Дедушка и бабушка низко поклонились и попытались даже поцеловать руку у «маршала». Но Боженко отстранился.
Денис видел, что батько прячет гнев, и знал уже, как этот гнев может разрядиться. Он понимал, что батько хочет грудью защитить честь Красной Армии, что никакой женитьбы ни на какой красавице ему, конечно, не надо. Денис вспоминал сцену уговоров, когда партизаны просили батька жениться и забыть свое горе. Сцена была трогательна, хоть и наивна. Батько держал этих людей под стражей целую неделю.
Батько сидел, глубоко задумавшись, в своем кресле и курил сигару. Денис боялся вмешаться в его мысли и вызвать лишний прилив раздражения. Так прошло еще несколько минут. Батько начал глубоко дышать и вдруг закрыл лицо ладонями и махнул Денису рукой. Денис вышел.
Были поздние сумерки. У крыльца стояли, понурив голову, Филя и эскадронный — любимец батька казак Казанок, выполнявший функции коменданта, старинный, еще октябрьский дружок Дениса.
Денис, уходя от Боженко, понял, что тот идет на хитрость ради спокойствия и уверенности в нем бойцов и для того и берет Гандзю за хозяйку.
— Береги, Казанок, батька, — сказал Денис,
ЖЕНИТЬБА
Кабула отступил до Радзивиллова и приехал за инструкциями к батьку в Дубно. Он подошел к батьковой штаб-квартире, к знакомому маленькому домику в две комнаты, и, отворив дверь в писарскую, удивился. Писаря спали, склонившись на столы и положив головы на локти. А на полу вдоль стенок сидели ординарцы и тоже спали.
«Что они, угорели, что ли?» — подумал Кабула р втянул поглубже носом воздух.
«Что, если и батько угорел?» С беспокойством Кабула отворил дверь в комнату батька и удивился еще больше. Филя спал, растянувшись на кушетке; на полу стояла опустошенная коньячная бутылка с французской этикеткой. «Шепетовская трофея, — подумал Кабула. — Но где же 6атько? И что сей сон значит, черт подери!.. Что за сонное царство такое? Что за очарование нашло на целый штаб? Должно, перепились, чертовы чертопханы! А батько, должно, куда-нибудь выехал. Уж не ко мне ли на Радзивиллов? А то куда ж еще? Вот будет досада, коли разметнулись!.
Кабула протянул Филю плетью изо всей силы, с оттяжкой, как это делал батько, когда приходил в возмущение от какой-нибудь шкоды. И Филя подскочил, как мячик, — он, можно сказать, прямо взлетел на воздух и с ловкостью гимнаста на лету перешел из горизонтального в вертикальное положение. Он стоял перед Кабулой во фронт, ни жив ни мертв, спросонья еще не разобравши, кто стоит перед ним, или, точнее, перед кем он стоит. Филя глазам своим не мог поверить, когда сонное очарование рассеялось и увидел он Кабулу, вместо батька, и змейкой вьющуюся плеть в его руке.
— Ты что ж это, чертов сын? — кричал между тем Кабула. — Кого ты из себя представляешь — спящую красавицу или жеребца чертовой бабушки, что дрыхнешь тут вместе со всем штабом, потерявши из виду и папашу и все чисто на свете?!
— Не могу я вас понимать, — отвечал Филя, употребляя оскорбительное «вы» вместо «ты». — И должон довести я до вашего сведения, что папаша вчерась женимшись.
— Женился?! Да ты что, в уме, чертово отродье! На ком же он женился?
— Женился, хоть не крестился, ну обовъязково она примет православную веру спустя время, потому что хоть бога нет, но, между прочим, она — полячка, — выпалил Филя.
— Да не мели ты, рыжее опудало[47], чертова мельница, мне спьяну того гороху! Где батько, говорю тебе? Бо я тебя еще не так огрею!
— Не имеете никакого права, — отступил на шаг назад Филя и поднял с полу свою длинную гусарскую саблю, надеваемую им лишь, в торжественных случаях. — Отлетайте от меня на исходную позицию, товарищ Кабула, и хоть вы теперь «товарищ комполка», ну, должон я вам напомнить, что как вместе мы с вами коней пасли, то вместе и помирать будем. Доставайте вашу саблю, и будем рубаться, как настоящие бойцы и граждане!
— Ну, я вижу, Филя, ты насосался, верно, не иначе как на чьей-то свадьбе. И по роже я по твоей вижу, что в великом ты горе, и — возможно быть— папаша оженился, бо никак иначе я не пойму, откуда из тебя получается такой кандибобер! Ну, так веди меня к нему — холостому чи женатому, — только веди швидче, бо горит мое сердце тяжелым сочувствием тому новому горю! — не знал, смеяться ему или печалиться Кабула.
Филя сочувственно поглядел на омраченного Кабулу грустными глазами и, вздохнув, стал опоясывать саблю и подбирать чуб под лихую фуражку-мелкодонку казацкого образца.
