Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
3
Долгорукий, закончив писать, раздраженно расхаживал по горнице. С самого утра ныла печень и мучила изжога, отчего все ему было немило, даже весть о разгроме повстанцев в Кременках не радовала его. Воевода Федор Леонтьев был раздосадован холодным приемом Долгорукого. Обида на боярина камнем легла на душу.
– Много ли стрельцов загубил? – вдруг резко остановившись, спросил боярин.
Леонтьев даже вздрогнул от неожиданности, но устыдившись, что выказал перед боярином свой страх, с вызовом ответил:
– Ты, князь Юрий Олексеевич, никак запамятовал. Четверо стрельцов загинуло да тридцать шесть поранено.
– Не врешь? – впялил свои водянистые глаза боярин, чувствуя, что воевода явно принизил потери.
Леонтьев развел руками: мол, хочешь верь, а хочешь и не верь.
– Это я к тому говорю, что государю нашему – Алексею Михайловичу отпишу о победе над ворами, да и о потерях наших помянуть придется. Ну, да будет о том! – махнул рукой боярин. – Давай-ка воров послушаем, что ты в полон взял.
В горницу ввели есаула Андрея Осипова. Через левую бровь, переносицу и щеку пролегла багровая полоса – след от плети стрелецкого сотника. Глаз заплыл, губы кровоточили, одежда порвана. Однако смотрел есаул на боярина без робости, стоял прямо, высоко подняв голову.
– Кто таков, вор? – подойдя к Осипову, спросил боярин. Андрей, зыркнув на Долгорукого единственно видящим глазом, нехотя ответил:
– Саранского уезду новокрещена Лаврентьева крестьянин Сафронова.
– Откель занесло тебя, холопа нерадивого, в Кременки? Говори, не таись! Не то палачей кликну, – пригрозил боярин.
– А ты меня, боярин, не пужай. Я и сам кого хошь напугаю!
– Дерзишь, вор! А того, поди, не ведаешь, как шкура с живого слазит. Да токмо не сама, ее заплечники крюками сдирают. Не пробовал такого угощения, молодец?
– Не приходилось еще. А коли придется, не заробею! – боднул головой есаул.
– Там видно будет, – примирительно сказал боярин. Есаул ему нравился: не лебезил, не плакался, не просил пощады.
– Так будешь говорить, почто в края эти пожаловал? – повторил свой вопрос боярин.
Осипов кивнул головой.
– Чего не сказать, коли разговор задушевный промеж нас. Так слушай же, боярин: тому недели с две прислал под Саранск Степан Тимофеевич Разин донского казака с малым войском. А токмо и с тем войском взял тот казак город Саранск приступом и воеводу Матвея Вельяминова убил и тех жилецких людей, кои против него встали, тож убил. Саранских тюремных сидельцев, взяв город, казак распустил. Сам, тот донской казак, остался в городе, а от себя послал тюремного сидельца Федьку Сидорова и велел ему быть атаманом. А Федька, едучи в Темников, по дороге собирал вольницу. Меня же товарищи мои над собой поставили есаулом. А как в Темников шли, то по дороге помещиковы и вотчинниковы дворы грабили и разоряли и в Темникове были два дня. Потом меня Федька Сидоров, дав под начало мое пять сотен, послал в Кременки быть заслоном. А дале…
– А дале побили вас царевы воины, – перебил Осипова боярин, – и тебя, вора, в полон взяли!
Есаул потупился.
– Говори, собака, что про вора-старицу Алёну знаешь? – продолжал допрос Долгорукий.
Кровь бросилась есаулу в лицо.
– Сам ты пес шелудивый, злобливый! От злобы и сдохнешь! – сплюнул под ноги кровавой слюной есаул. – А про старицу не ведаю. Сказывали заезжие казаки, что-де в Шацком уезде ходит баба-ведунья, вдова, крестьянка Темниковского уезда Красной Слободы, и собиралось-де с нею мужиков до шести сотен. И ныне та женка с войском в Шацком уезде, а из Шацкого – ушла в Касымов.
– Брешешь, вор! – выкрикнул боярин. – Брешешь! Ведома тебе старица! С допомогой к тебе шла, да вот стольник воевода, – кивнул он на Федора Леонтьева, – побил ее войско. Жаль токмо, что бабу не захватил в полон, давно ее палач дожидается!
– Что ведомо было, то и сказал, а более сказать нечего, – пожал плечами есаул.
– Ой ли? К палачу его! – распорядился боярин.
Когда есаула увели, Долгорукий, быстро оглядев присутствовавших в горнице князей и воевод Урусова, Щербатова, Леонтьева, Лихорева, стрелецких голов и рейтарских полковников Василия Пушечникова, Петра Лопухина, Григория Остафьева, Луку Грамотина, Ивана Лукина, Василия Челюскина, Давыда фон дер Насина, произнес:
– Время приспело бунтовщиков призвать к ответу. Сил у нас для того достанет. Самого главного вора – Стеньку Разю Борятинский побил, теперь наш черед! Ты, князь Константин, – обратился он к князю Щербатову, – пойдешь с войском в Пою. Там воров не людно, а потому в Пое долго не сиди. Основные силы воров в Мамлееве, до шести тысяч числом. Их тебе и бить. Тебе же, воевода Лихорев, Кадом воевать. А побьешь воров в Кадоме, там и на Темников двинешь. Даст Бог, образумим мужиков, изведем смуту напрочь. Воеводе Якову Хитрово отпишу, чтобы кончал он с воровским атаманом Мишкой Харитоновым валандаться да шел с войском тож в Темников, – помолчав, он добавил: – Ноня поутру и выступайте в поход, неча сидеть в Арзамас-граде.
Не спалось. Боярин потребовал к себе дьяка Иванова с расспросными речами. Тот незамедлительно пришел, неся в руках свитки.
– Сказались воры? – спросил боярин, поднимаясь с постели.
– Сказались, батюшко.
– Читай!
Дьяк, поминутно утирая слезящиеся, воспаленные от бессонно проведенной ночи глаза, начал читать:
– Приводной же человек в расспросе сказался – темниковский обыз, мурза Смаил Исяшев сын Соколов. Тому-де с неделю пристал он к воровским казакам с товарищами своими, тридцать человек, волею и были в селе Кременках для воровства. А где Стенька Разин, не ведает. Да темниковские ж мурзы и таторвя Дениско Борисов, Ишелейка Кртышев, Тимайко Ишилеев, Санбайка Елмасов в расспросе сказали о воровстве те же речи, что и обыз говорил.
Дьяк читал долго. Уже сквозь сон боярин услышал:
– …а темниковский абыз пытан же и огнем жжен. А с пытки и с огня говорил о воровстве прежние свои речи. Да он же-де слышал, что старица собирала к себе воров с двести человек и пошла на воровство в шацкие места. А какова чину в миру та старица была и откуда, и какие люди с нею собрались, и где она ныне, про то подлинно не ведает. А в Темникове-де и в Кадоме теперь воров в сборе нет; что было, и те побиты с ними вместе, а что соберутся после, про то он не ведает.
Дьяк замолчал. Боярин, тихо посвистывая, спал.
Глава 6 За землю и волю!
1
Под вечер подморозило. Солнце, закатываясь за уныло сереющий лес, расписало небо алыми разводами. Покрытые изморозью серые осенние листья уже не шуршали весело под ногами, а скрипели, словно рассохшиеся половицы, нагоняя тоскливые думы. Все явственнее чувствовалось приближение зимы.
Роман, зябко ежась от пронизывающего холодного ветра и забирающегося под полы видавшего виды латаного и не единожды перелатанного зипуна, то и дело поднимался на пригорок, всматриваясь вдаль. С раннего утра он стоял здесь – на опушке леса, ожидая своих товарищей: Андрея-скомороха, Митяя, Савелия, Матвея. Они, по его просьбе, ускакали в Стексово, где стояла стрелецкая застава под началом Игната Бабыкина. Его-то и предстояло выкрасть четверым отчаянной храбрости молодцам. Удастся ли им похищение, не загинут ли? – вот что мучило Романа, заставляя его мерзнуть под ветром, до рези в глазах всматриваться в убегающую вдаль дорогу. И еще одно беспокоило Романа: это похищение было тайной для всех, даже для атамана Федора Сидорова, который мог хватиться отсутствовавших молодцов в любой момент.
Но вот на дороге показались черные точки, в них с трудом угадывались всадники. Роман пересчитал:
– Один, два, три, четыре.
За последним всадником шла в поводу заводная лошадь.
– Знать, не удалось, – огорченно выдохнул Роман, видя, что пятая лошадь без седока.
Напряжение разом спало. Роман устало присел на корточки, прислонился спиной к дереву.
«Знать не судьба мне помститься Игнашке Бабыкину, – сокрушенно думал Роман. – На поле боя мне его не взять, а ежели так, подкараулить где-нибудь да нож в брюхо воткнуть, так душа моя поруганная и истерзанная такой мести не примет. Ну, ничего! Смерть его не минует! Не может этот навозный червь долго солнышку радоваться. Не я, так кто другой ему кровя пустит!»
Всадники приближались. Заметив Романа, они свернули с дороги и направились к лесу.
– Принимай! – весело крикнул Андрей, сбрасывая с лошади перекинутый через седло большой мешок. – Вместо гостинца тебе в благодарность за вызволение от порухи на Москве.
Всадники спешились.
– Здоровый битюг, – вытряхивая из мешка человека, воскликнул Мотя. – Отчаянно отбивался, даже укусил Савелия за руку, собака! Вставай, змеиное отродье! Неча на земле корячиться! – Мотя, подхватив человека за пояс, поставил на ноги.
