Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
«О, благородная госпожа Софья, деспина Цареградская, герцогиня Феррарская, Великая княгиня Московская. Я не имел чести знать тебя лично, но мэтр Фичино рассказал мне о тебе, о твоей жизни в Риме и о твоём смелом поступке – отъезде в далёкую и холодную Московию, где ты вышла замуж за государя Московии Иоанна. Поступок, на который решится не каждая благородная девица, взволновал меня, и я, отвечая на просьбу мэтра Фичино, высылаю тебе постулаты «Трактата о бессмертии души», ещё не оконченного, но уже вполне сформировавшегося как философское произведение. Но сначала о причине, побудившей написание его.
В те дни, когда я был мучим болезнью, находясь между небом и землёй, меня часто навещал брат Джироламо да Рагуза из Ордена братьев-праведников. Однажды, заметив, что я чувствую себя получше, он смиренно обратился ко мне: «Дорогой учитель, несколько дней назад, когда ты толковал нам Первую книгу «О небе», ты остановился на том месте, где Аристотель пытается доказать, что неуничтожимое и невозникшее суть понятия обратимые, и сказал ты, дорогой учитель, что точка зрения святого Фомы Аквинского относительно бессмертия души, хотя сама по себе истинна и неоспорима, однако же, по твоему мнению, никак не согласуется с суждением Аристотеля». Побеспокоившись, не будет ли его просьба мне в тягость, он попросил разъяснить ему, что я думаю на предмет бессмертия души, и каково об этом суждение Аристотеля. Итак, с Божьей помощью приступим.
Человек, на мой взгляд, обладает не простой, а многообразной природой, не определённой, но двоякой, и должен быть помещён посредине между смертными и бессмертными существами. Тем, что человек обладает способностями к росту и ощущению, которые не могут быть осуществлены, как говорил Аристотель, без телесного и тленного орудия, он причастен к смертности. Тем же, что он мыслит и желает, и что осуществляет, по словам Аристотеля, без помощи телесного оружия, доказывает отделимость и нематериальность души, а стало быть и её бессмертие, – он должен быть причислен к существам бессмертным.
Теперь отвечу на второй твой вопрос. О свободе воли и о том, должен ли отвечать Бог за зло, содеянное на земле, как простолюдинами, так и государями.
Я признаю свободу воли. Но, по-моему, гораздо меньшее зло – отвергать в нас свободу воли и оказаться рабами, нежели отвергать провидение и оказаться святотатцами. Есть два разумных утверждения, которые я хочу задать в форме вопроса. Бог или правит миром, или не правит миром. Если не правит, то какой же он Бог? Если правит, то почему же он правит так жестоко? Ты спрашиваешь: «Если Бог всё знает и может отвратить заблудшего от его заблуждений, то почему он не делает этого? И почему, если Бог не отвращает от заблуждений, то грех падает не на Бога, а на человека? Ведь это Бог дал душу, склонную ко греху, и омраченный рассудок соединил со страстями». Отвечаю тебе, благородная госпожа. Зло происходит из природы Вселенной, а не от справедливости или несправедливости Бога. Так как Вселенная содержит в себе всеобщее совершенство, то в самой её природе заключены столь великие различия. И то, что в частности представляется несправедливым, рассмотренное в отношении Вселенной, оказывается справедливым… Порядок Вселенной требует таких различий, при том что нет никакой несправедливости и несоразмерности в божественном провидении. Тем, что богатые угнетают бедных, не доказываются несовершенство и жестокость Бога, равно как и тем, что волк пожирает овцу, волка терзают псы, а псов – львы, ибо, хотя по отношению к частному это кажется несправедливым, по отношению к мировому порядку это не представляется таковым.
Если я хоть чем-то смог помочь тебе, благородная госпожа, отвечая на твои вопросы, то буду рад принять от тебя ответное послание. Не подумай, что жду благодарности, на которую я не вправе рассчитывать, поскольку не оказываю тебе ни материальной поддержки, ни сочувствия в твоих делах, а только высказываю собственные мысли или трактую Аристотеля, что совершенно не стоит ни материального, ни морального поощрения.
Твой брат, благородная госпожа, Пьетро Помпонацци, Мантуанец».
После такого письма стоит призадуматься. Вот и Софья весь вечер ходила, как не своя, отменила встречи с духовником и придворным врачом, и, сославшись на слабость, затворилась в опочивальне. Живое сообщение с тем старым миром, который она покинула много лет назад, взволновало её. Она видела, что наука продвинулась, но не то, чтобы вперёд, а внутри себя, давая внимающему ей просвещённому читателю право сомневаться и выбирать. И практический ум царевны нашёл положительное зерно в том, что не давало ей видимых преимуществ.
Совсем нельзя было сказать, что был достигнут результат, ожидаемый ею и соответствующий тайным целям, которые она преследовала, – опровергнуть доводы вредного дьяка Курицына или, вернее, низвергнуть его, дьяка Курицына, с высоты того пьедестала, на который возведён он был посредством собственных качеств: природного ума и образованности.
Что удивительного открыла себе царевна Софья? Оказывается, мысли Курицына о свободе воли, о предназначении государя находили в италийских городах сторонников, причём, среди высокообразованных мужей. Значит, для того, чтобы продолжить борьбу за душу Великого князя, она должна не противоречить тому, что говорил Курицын, а развить его мысли и идти дальше, поднимаясь на высоту, недоступную для дерзкого самоучки, не обучавшегося наукам в университетах и не имевшего достойных учителей среди философов.
И ещё, одно важное, что решила сделать Софья, это не перечить мужу по литовским делам. Рано или поздно будет прощена она за те по-детски глупые беседы в защиту прав сына Василия на престол. Время, сомнения, слова Митрофана и Булева подточат сердце мужа, вернут его расположение, и тогда перед ним предстанет другая Софья – мудрая, с какой стороны не посмотри, разделяющая его чаяния и заботы. Вот тогда и повернёт она ситуацию вспять, хоть и трудно будет, так как выбор Великим князем преемника прилюдно освещён митрополитом Симоном. Верила она, что найдёт у Владыки поддержку, потому что знала твёрдо: церковь служит государям.
Не прошли даром труды царевны Софьи. Потеплел государь к жене и сыну. 21 марта, через два дня после казни князя Ромодановского (не забыл Иоанн Васильевич выполнить свою угрозу, отрубил ему голову) объявил он сына Василия Великим князем Новгорода и Пскова, о чём известил новгородцев и псковитян специальным посланием: «Я Великий князь Иоанн благоволю моему сыну Василию, и жалую ему Великий Новгород и Псков».
Новгородцы промолчали. Давно уж Великий князь выслал оттуда свободных граждан, и новых людей заселил.
Псков в ту пору ещё оставался вольным городом. Это право давало псковичам формальное подчинение Великому князю Московскому. Передача города в удел Василию воспринималась жителями как угроза их свободе. Псковичи тут же собрали народное вече, отправили в Москву трёх посадников и трёх видных бояр, велели им «бить челом Великим князьям Иоанну Васильевичу и внуку его Дмитрию, чтобы держали отчину свою в старине, и который Великий князь будет на Москве, то был бы и во Пскове».
– Разве я не волен в своём внуке и в своих детях? Кому хочу, тому и даю княжество, – заявил послам Иоанн Васильевич. Но на упрямых псковичей слова Великого князя не возымели никакого действия: они по-прежнему хотели жить в «старине» и оставались верными присяге Дмитрию.
Тогда разгневанный государь прогнал послов прочь, двух из них взял под стражу, а в Псков оправил архиепископа Геннадия Новгородского, чтобы тот отслужил службу в честь Василия. Псковитяне не пустили архиепископа в Свято-Троицкий собор, что рядом с вечевым полем.
Приходило в Москву ещё два псковских посольства. В грамотах псковитяне упорно обращались к государю как к Великому князю новгородскому и псковскому, не собираясь признавать Василия.
Успокоились псковичи только после того, как Иоанн отправил в Псков особого посла, объявившего, что город будет управляться по старине, и освободил двух остававшихся в заключении псковских бояр.
А Дмитрия и успокоить было некому. С удивлением взирал он на действия деда. И года не прошло после венчания его на Великое княжение Московское, Новгородское и Псковское, как уделы уходили из его рук.
Елена Волошанка билась в истерике в опочивальне. Только Фёдор Курицын, не боясь навлечь на себя государев гнев, вёл с юным Великим князем тайные беседы.
– Смирись, Дмитрий, иначе навлечёшь на себя гнев государя, – говорил Фёдор Васильевич. – Я заступиться за тебя не могу. Меня тот час Иоанн Васильевич уберёт со службы.
Дмитрий со слезами на глазах смотрел в окно.
– Может, мне бежать во Псков? – вопрошал юноша своего учителя.
