Василий Веденеев - Дикое поле
Микулин внимательно слушал, забыв про угощение, стоявшее перед ним на столе. Когда дьяк закончил, он уточнил:
— Стало быть, ехать придется под видом купца?
— Придется, — согласился Никита Авдеевич. — Да ведь тебе не впервой торговлишкой заниматься? Но возов не потащишь: товар погрузим на вьючных лошадей.
— Подозрения не вызовет? — Надеюсь, нет. Украшения всегда дороги по цене, но малы по размерам. В пути не задерживайся, прямиком гони в Варшаву — и на торг. Смотри, Терентий! — Бухвостов погрозил пальцем. — Великую тайну тебе доверяю. Человек, который к тебе придет, огромную цену для нашего дела имеет!
Внезапно Никита Авдеевич вскочил из-за стола, бесшумно прокрался к двери и сильным ударом ноги распахнул ее настежь. Тут же шагнул за порог, настороженно вертя головой по сторонам. Немного постоял, потом захлопнул дверь и вернулся к столу. Уселся и в ответ на вопросительный взгляд Микулина нехотя объяснил:
— Почудилось… Так и кажется, что подслушивают. Веришь, иду, бывает, по двору, а спиной чую, будто кто-то глазами меня сверлит. Обернусь — никого! И сплю плохо. — Дьяк сокрушенно махнул рукой и налил себе полный ковш квасу. Одним духом осушил его и стукнул по столу: — Ладно, хватит об этом… Чтобы лиха с тобой в дороге не случилось, дам двух приказчиков. Ребята надежные, верные слуги мои и государевы. У ляхов бывали, язык и обычаи знают. Антипа!
В ответ на зов хозяина на лестнице послышались быстрые шаги, и в горнице появился шут.
— Павлин с Иваном тут? — обернулся к нему Никита Авдеевич.
— Дожидаются, — подтвердил Антипа.
— Веди.
Вскоре деревянные ступеньки жалобно заскрипели под тяжелыми шагами, и в низкую дверь горницы бочком протиснулся огромный Павлин Тархов, а следом за ним появился жилистый, верткий Иван Попов.
— Вот и приказчики, — показал на них дьяк. — А это ваш хозяин, купец Терентий. Сейчас немедля стрелецкие кафтаны долой, одеться в дорогу, приготовить оружие и ждать на дворе. Женам вашим я сам передам, что вы в долгой отлучке по государеву делу. Все, идите! А ты, Микулин, задержись: обговорить надо, каким путем поедешь…
* * *Дождь так и не пролился — гроза погромыхала да и прошла стороной, не принеся желанного облегчения, По-прежнему парило. Казалось, воздух насквозь прокалился от зноя и его можно резать ломтями. Все окна в тереме раскрыли настежь, но сквозняком почти не тянуло. К обеду приехал Макар Яровитов. Уже порядком усталый, измученный духотой, Никита Авдеевич встретил его по-домашнему: в просторной неподпоясанной рубахе, татарских шароварах и красных восточных туфлях без задников.
Гостя он принимал все в той же верхней горнице. Сегодня к нему наверх из всех слуг допускались только шут Антипа и ключница Параскева — высокая, костистая старуха, всегда в темном, как монахиня. Много лет назад она нянчила Никиту Авдеевича, тогда пухлого розового младенца, верно служила его родителям. Потом помогала нянчить сыновей своего молочного сынка, да так приросла к дому, что ни сам Бухвостов, ни его жена уже не мыслили себя без ее заботы.
Поставив на стол окрошку, Параскева молча поклонилась и вышла. Следом вприпрыжку убежал Антипа. Мужчины остались одни.
— Давай угостимся, чем Бог послал, — предложил Никита Авдеевич. Но, немного похлебав, отложил ложку и задумался.
Он до сих пор не решил, открыться Яровитову или нет? Пока о черной измене знают только двое — сам Бухвостов и Федор Паршин. Серб, доставивший эту страшную весть, умер. Ни один из гонцов не ведает того, что написано в доверенных им тайных грамотках. Если они будут доставлены по назначению, об измене узнают Сухоборец в Константинополе и Любомир в Варшаве. Но Макар не гонец — ему предстоит далекое и крайне опасное путешествие. Что лучше: отправить его в путь с легким сердцем или с тяжкими думами?
— Татарчонок-то сегодня опять к тыну кинулся. Хотел в щелочку поглядеть, — с улыбкой сообщил Макар. — Видать, понравилась твоя племянница.
Ему хотелось отвлечь Бухвостова от тяжелых раздумий; он видел, как буквально за одни сутки сдал Никита Авдеевич, всегда такой бодрый, полный сил, готовый пошутить, он сник, углубился в себя, разом постарел. Что его гложет, какой камень лежит на душе?
— Дело молодое, — зевнул хозяин, прикрыв рот ладонью. — Ему шестнадцать годов всего — считай, сопляк!
— Ты и вправду хочешь его с Любашей сосватать?
— А чего? Девке пятнадцатый год, — вздохнул Никита Авдеевич. — Все одно придется замуж выдавать. Красотой ее Бог не обидел, а вот с приданым хуже. Найдутся ли охотники взять за себя бедную сироту?
— Но не за татарина же отдавать?
— Какой он татарин? — отмахнулся хозяин. — Мать у него русская, да и сам Иляс-мурза не чистых кровей.
— Вот как? — живо заинтересовался Яровитов.
— Бабка у него казачка, взятая в полон, а мать украли где-то под Черниговом. Вот и думай, татарин он или нет? Считается потомком рода Чингиза, а на самом деле в нем больше славянских кровей, чем монгольских или татарских. Я уже всю его родословную изучил. И тебе пригодится.
— Был бы я холостой, сам посватался к Любаше и про приданое не спросил, — засмеялся Макар.
— Ага, пришлась ложка ко рту, но в кувшин не лезет, — усмехнулся Никита Авдеевич. — Твои детишки скоро в Любашкин возраст войдут, а ты, как непутевый кобель, все по вдовушкам шастаешь. Думаешь, не знаю твоих повадок?..
— Да я… — Яровитов покраснел и хотел вскочить, но сердитый взгляд дьяка заставил его замолчать и не двигаться с места.
— Ладно уж, — буркнул хозяин. — Я не осуждаю, но все надо с умом делать… Давай о другом поговорим. Молодого мурзу нам здесь нужно удержать. Какие цепи крепче всего? Семейные, сердечные узы! Вон ты, сколько ни крутишься, а все домой тянет. Или не так?
Макар опустил голову и сделал вид, что рассматривает скатерть на столе. Ну и огорошил его Никита Авдеевич! Но надо отдать ему должное: он и пристыдит, и на путь наставит.
— Так, — еле слышно выдавил из себя Яровитов.
— А еще вера! Сам вижу, что моя племянница Рифату по сердцу, но жениться он сможет, только если примет православие. Какой ему после этого Крым?
«Хитер дьяк, — подумал гость. — Ладится одной стрелой сразу двух, а то и трех уток сбить: племяннице даст красивого и богатого мужа, юной женой удержит здесь молодого мурзу, а его отца заставит смотреть себе в рот, чтобы с наследником худого не приключилось».
— Иляс-мурза может взять молодую жену, — сказал он. — И она родит ему сына.
— Может, — согласился Никита Авдеевич. — Он еще мужчина в силе, а по магометанскому закону ему положено еще три жены иметь, если он способен их прокормить. Да только пока сынок в Москве, старый мурза все время будет чувствовать себя неуверенно. Если он не захочет с нами дружбу водить, мы можем ордынцам ненароком проговориться, что Алтын-карга сам все подстроил и отправил наследничка в Москву. Напомнить про его бабку и мать, про нынешнюю супругу.
— А сына отдал как залог верности нам и чтобы развязать себе руки в борьбе против хана? — немедленно подхватил Яровитов.
— Точно! Тогда Гирей и Азис-мурза тут же сбреют Илясу голову с плеч, а все его достояние приберут к своим рукам. Но этих угроз лучше избежать, приберечь их на крайний случай. Для начала попробуй по-хорошему: польсти, поклонись лишний раз, но достоинства не теряй. Условия не диктуй, а предлагай. Подари радостную весть, что сын жив и худого с ним не приключится, если отец будет благоразумен. Страх за наследника мурзу и так червем точит: стоит ли на больное место грубо давить?
— Попробую. — Макар задумчиво почесал за ухом.
Предстоящее опасное путешествие его не пугало: не раз приходилось внезапно срываться с места и отправляться за тридевять земель, выдавая себя то за купца, то за бродягу, а то и за татарина. Случалось попадать и в разные переделки, когда спасение зависело от умения владеть саблей и резвости коня. Выдержки и терпения у Яровитова тоже хватало: он не боялся ни долгой дороги через степь, ни морского перехода, ни высадки на враждебной крымской земле. Смущало другое: как поведет себя Алтын-карга, удастся ли найти с ним общий язык?
Макар всегда полагал, что магометанин смотрит на мир иными глазами, чем христианин. Впрочем, христиане тоже не все одинаковы, не все стрижены под одну гребенку. И все же ислам остается исламом, и нащупать верную тропку к сердцу Иляс-мурзы будет не просто. Может, никакого разговора с ним вообще не получится: кликнет мурза своих слуг, и поволокут они гонца на пытку. Или отдаст его в руки начальника ханской стражи, чтобы показать преданность Гирею и отвести от себя любые подозрения в тайных сношениях с Москвой.
— Сразу предупреди, что от целости твоей головы зависит жизнь Рифата, — словно подслушав его мысли, подсказал Никита Авдеевич. — Слов ласковых не жалей, стели их ему, как шелка под ноги. Но сам держи ухо востро: слова без дела мало стоят…
