Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Орсини ничего не оставалось, как выбросить белый платок. Стрельба прекратилась, и Орсини собирался сдаться, но оставшимся в крепости приказал ждать своего письменного распоряжения. Вести переговоры с преступником был послан лейтенант Ансельмо Гуардо. Луиджи пожелал, чтобы его отвезли в крепость в закрытой карете, дабы спрятаться от глаз зевак, однако Ансельмо заметил, что эта просьба невыполнима: улицы запружены людьми, перегорожены пушками. Чтобы в целости доставить графа в тюрьму, Ансельмо пришлось взять его под руку, и им всюду уступали дорогу. Марчелло в бешенстве протиснулся сквозь толпу и вызвался сам со своими людьми отвести убийцу в крепость. Орсини не замечал угрожающих взглядов и только пожимал плечами в ответ на его гневные реплики.
Представ перед судьями, Орсини держался беспечно, говорил подчеркнуто равнодушно и был краток в ответах. Он отдал свою шпагу офицеру и после этого заявил:
— О, если бы я только послушался совета моего друга Монтемеллино и вступил в бой, всё закончилось бы иначе. Теперь я раскаиваюсь в своей ошибке и горько сожалею о гибели моего самого дорогого друга. Моя глупость оплачена кровью товарищей, а наши враги празднуют победу.
Перестрелка из-за полуразрушенных стен дворца не прекращалась, и Орсини написал приказ своим людям, чтобы те сдались. Затем он вежливо поприветствовал каждого из судей, не спеша приблизился к камину, взял лежавшие на нем ножницы и медленно и спокойно стал стричь себе ногти.
Бандитов препроводили в тюрьму. Оттуда же Орсини написал своей супруге в Венецию проникновенное прощальное письмо, которое можно было бы назвать благородным, если бы составитель его принимал наказание не за такое гнусное, а более пристойное деяние. Он завещал Венеции свою прекрасную коллекцию оружия.
Орсини был казнен в тюрьме. Утром его труп выставили в соборе на обозрение народу.
Граф Паганелли, или Пигнателло, хладнокровно убивший госпожу Браччиано, был публично казнен самым безжалостным образом: сначала его пытали щипцами, а затем кололи кинжалом в грудь, как он проделал это с бедной Витторией, и прежде чем этот сильный человек испустил дух, он долго мучился. Многим бандитам отрубили головы, других повесили. Еще никогда Падуя не видела столько казней.
Камилло, виновный меньше других и добровольно рассказавший об убийстве, был приговорен всего лишь к двум годам галер.
Папа потребовал от Венеции выдать Марчелло, виновного в смерти Перетти. Сенат выполнил просьбу. Сикст велел казнить его в Риме.
Так весь род Аккоромбони, некогда известный, угас и вскоре был забыт. Клевета еще долго омрачала имя прекрасной, добродетельной Виттории, а противоречивые свидетельства современников и домыслы потомков искажали ее светлый образ. Как часто мелкие души хулят и порочат великое!
АЛЬБОМ
Капрарола. Вилла кардинала Фарнезе
Тиволи. Вилла д’Эсте. Каскад фонтанов и пруд
Тиволи. Вилла д’Эсте. Водный орган (гидравлис)
Тиволи. Вилла д’Эсте. Аллея сотни фонтанов
Торквато Тассо. Портрет работы А. Аллори. Вторая половина XVI в.
Сикст V. Скульптор Торриджани
Лукреция Борджиа в образе св. Екатерины. Фрагмент фрески. Ватикан. Художник Пинтуриккьо
Элеонора Толедская. Портрет работы Бронзино
Кастелло, замок Медичи во Флоренции. Гравюра Дж. Утенса, 1599
Кастелло, замок Медичи во Флоренции. Парк
Рим. Вилла Фарнезина. Роспись плафона работы Рафаэля
Рим. Замок Св. Ангела
Венеция. Площадь Св. Марка и Пьяцетта
Венеция. Мост Вздохов
ДОПОЛНЕНИЯ
Джон Уэбстер
БЕЛЫЙ ДЬЯВОЛ{143}
ЧИТАТЕЛЮ
Издавая эту трагедию, я позволил себе вольность, которую позволяли себе и другие до меня, делаю же это не хвастовства ради: nos hæc novimus esse nihil;[1] но с тех пор как сыграли ее в унылую зимнюю пору в таком мрачном открытом театре, который немыслим (и это, в сущности, оправдание для постановки трагедии) без многочисленной и проникновенной публики, и, как я заметил, большинство из этой публики с тех пор невежеством своим смахивает на тех, кто в книжных лавках требует не хороших, а только новых книг, — решаюсь обратиться ко всеобщему вниманию в уверенности, что:
Nec rhonchos metues, maligniorum,
Nec scombris tunicas, dabis, molestas[2].
Если же мне возразят, что это не настоящее драматическое произведение, я охотно в этом признаюсь: non potes in nugas dicere plura meas: ipse ego quam dixi[3]. Грех мой в этом смысле совершен по собственной воле, а не по неведению. Ведь, предложи кто-нибудь моей аудитории содержательнейшую из всех когда-либо написанных трагедий и будь в ней все требуемые критикой правила: возвышенность стиля, значительность действующих лиц, впечатляющий хор с поучениями и торжественными Вестниками, — и даже насытившись этим божественным восторгом — o dura messorum ilia[4], дыхание непосвященной толпы способно всё уничтожить и еще до начала представления внушить автору решение поставить перед каждой сценой такой эпиграф из Горация:
Hæc hodie porcis comedenda relinques[5].
Тем же, кто скажет, будто я долго не мог дописать эту трагедию, сознаюсь, что писал ее не в два пера, но если на этом все же будут настаивать, отвечу, как Еврипид{144} ответил драматургу Алькестиду{145}. Алькестид упрекал Еврипида в том, что он написал три стихотворения за три дня, — сам же за этот срок — триста. «Ты прав, — отвечал тот, — но разница только в том, что твои будут читаться всего три дня, а мои проживут лет триста».
Недоброжелательность — преданный друг невежества. Что касается меня — я всегда ценил в себе глубокое уважение к достойным трудам других, особенно к совершенному и возвышенному стилю г. Чапмена, отшлифованным и проникновенным творениям г. Джонсона, к не менее замечательным трудам действительно великолепных г. Бомонта и г. Флетчера{146} и, наконец, (но «конец» здесь не имеет обидного смысла) к воистину счастливейшему и богатейшему искусству г. Шекспира, г. Деккера и г. Хейвуда{147}. Желая, чтобы мною написанное читалось в свете их славы, заявляю, что, как бы меня строго ни судили, пусть даже и ничего не говорят мои собственные произведения, признание величия всех упомянутых авторов дает мне смелость (без всякой лести) цитировать Марциала:{148}
Non norunt hæc monumenta mori[6].
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М о н т и ч е л ь з о, кардинал, потом папа
Ф р а н ч е с к о М е д и ч и, герцог Флоренции
П а о л о Д ж о р д а н о О р с и н и, герцог Браччьяно, муж Изабеллы
Д ж о в а н н и, его сын
Граф Л ю д о в и г о
К а м и л л о, муж Виттории
Ф л а м и н ь о, брат Виттории, секретарь Браччьяно
М а р ч е л л о, брат Виттории на службе у Франческо Медичи
Г о р т е н з и о
А н т о н е л л и
Г а с п а р о
Ф а р н е з е
К а р л о
П е д р о
Д о к т о р
З а к л и н а т е л ь
А д в о к а т
Я к о в
Ю л и й
Х р и с т о ф о р о
П о с л ы, д о к т о р а, ч и н о в н и к и, с в и т а и т. д.
И з а б е л л а, сестра Франческо Медичи, жена Браччьяно
В и т т о р и я К о р о м б о н а. Замужем сначала за Камилло, потом за Браччьяно
К о р н е л и я, мать Виттории
Ц а н х е, арапка, горничная Виттории
Н а с т о я т е л ь н и ц а Исправительного дома
Сцена — Рим и Падуя.
Представление во дворе лондонского «инна» в период правления Елизаветы I.
ДЕЙСТВИЕ I
СЦЕНА 1
Улица в Риме.
Входят граф Людовиго, Антонелли и Гаспаро.
Л ю д о в и г о
Изгнать!
А н т о н е л л и
