Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
– Ваше сиятельство, извольте до конца изъясниться. – Встал он в воинственную позу.
– О непостоянстве?.. – расчесывая волосы, глядела на него через зеркало Голицына. Глаза ее смеялись.
– Черт-дьявол! – вскипел Максим. – Разумеется, о Мари.
– Так бы и сказали! – миролюбиво произнесла она. – Вы не спрашивали, я и не говорила… Еще перед Рождеством генерала направили в Малороссию за новым назначением – принимать дивизию. Дочь он забрал с собой.
Постепенно жизнь начинала нестись по накатанной колее, и Максим даже появился на службе.
– Ха-а! Рубанов. Сколько лет сколько зим… Скоро забудем, как ты выглядишь, – колотил по его спине Григорий Оболенский и радостно улыбался. – Слава Богу – выздоровел! Говорю же вам, самое лучшее лекарство – это трактир… Смотрите, какой я здоровый! Потому что регулярно занимаюсь самолечением…
Казарма дрожала от княжеского баса.
– Пойдемте куда-нибудь сядем, – предложил Нарышкин.
-В «Гренадера» ежели… – поддержал Оболенский, усаживаясь на свои бывшие нары. – Наконец-то втроем собрались! – гремел он. – Говорю тебе, Рубанов, переходи жить ко мне… Хотя вон Нарышкин с сеструхой больше времени проводит, нежели со мной, – обидчивым голосом произнес он. – Домашние спектакли ставят… – язвил князь. – Меня как-то пастушком назначили… Га-га-га! – видно, вспомнил он что-то приятное. – А там еще нимфы были и сатир!
– Сатира играл пожилой господин, майор в отставке Ильин, – перебил князя Нарышкин.
По виду его Максим понял, что он не поддерживает шутки князя и к домашнему театру относится серьезно.
– Старичок был безобидный и с удовольствием играл пиесу. К тому же больной… – укоризненно глянул на князя Нарышкин.
– Ага, больной! – опять встрял в разговор князь. – Замучил меня и нимф разговорами о своем почечуе.[14] Сатир – тоже мне!
– А почему «был»? Скончался, что ли, на нимфе? – поинтересовался Максим.
– Ха-ха-ха! – радостным смехом отметил его шутку князь. – Да нет, я поджег его козлиную шкуру! Вот это сатир метался… и о почечуе забыл! – веселился Оболенский.
– Зато теперь дедушка ни в какую не соглашается играть сию роль, – горестно произнес Нарышкин, и вдруг глаза его загорелись творческим огнем.
– А вы, Рубанов?! Вы же превосходный сатир!
– Не слушай его, – обнял за плечи Максима князь, – моя кузина совсем графа Сержа запутала в своих тенетах, как впрочем вас, Рубанов, княгиня Катерина.
Мы с Нарышкиным густо покраснели.
– Ведь чего они читают? – не мог успокоиться князь. – Я как-то подсмотрел – толстенную книгу под названием «Дамской врачъ».
Нарышкин покраснел еще сильнее.
– Я не поленился раскрыть эту книженцию и тут же наткнулся на главу «О способах предохранить линяние волосов». Это же надо!
Нарышкин что-то слабо попытался возразить, а Максим пригладил свою прическу, с трудом удерживаясь от смеха.
– А Серж впридачу закладкой отметил страницы, в которых можно прочесть «о благоприятных минутах исполнить должность брака…». Ха! Да для этого каждая минута благоприятна!.. А сеструха отметила главу «Как сделать старое лицо наподобие двадцатилетнего», а самой только еще пятнадцать будет. Во чудя-а-т! Да лучше несвежую водку у Мойши пить, чем такую дребедень читать…
– Почему несвежую? – удивился Максим.
– Да блюю после четырех бутылок! – заржал Оболенский.
– Князь, – вступил в разговор гордо поднявшийся с нар Нарышкин, – ежели не перестанете таким тоном отзываться о наших занятиях, то я буду вынужден предложить вам сатисфакцию[15]. – Театрально выставил грудь и отставил ногу назад корнет.
– Сатир-р-факцию! – передразнил с ухмылкой князь. – Во-о! – показал свой кулачище. – Сразу волосы слиняют… – оглядел присутствующих, – и никакой «Дамской врачъ» не поможет, – ласково улыбнулся друзьям.
– Кстати, пока не забыл, – спохватился Максим, подумав, что разговоры после разлуки можно вести бесконечно, – сообщаю заранее… У меня, как вы помните, девятнадцатого февраля – день рождения… Намечается бал в доме Голицыных… Окажите любезность… Осветите своим присутствием, – дурачась, забормотал он.
– Тьфу, артисты! Пьянка, что ли, ожидается? Так и скажи… – обрадовался Оболенский.
– И кузину, и родных пригласите, – успел произнести Максим перед тем, как князь потащил их к «Мойше».
В трактире после ерша из шампани с водочкой Нарышкин принялся обличать пьянство и превозносить искусство.
– Господа! – обращался он к друзьям. – Какое это счастье – прислониться к высокому!..
– А еще к мягкому и теплому! – заинтересованно подтвердил Оболенский.
К искусству, князь Григорий, к искусству! – опрокинул в себя вторую рюмку Нарышкин.
– К нимфам, что ль? Со всей душой! – не отказывался князь, в свою очередь с удовольствием хлебнув напитка. – Но я не считаю актеришек этих и их болтовню со сцены – высоким искусством. По-твоему, сударь, получается, что ежели крепостная девка хорошо роль вызубрила да оттарабанила с подмостков, так она уже аристократка духа? Образованна и умна?.. А по мне – как была дурой, так дурой и осталась, только не простой, а избалованной… Да я культурнее ее буду. Ей-богу!..
– Господин корнет, что вы несете? – злился Нарышкин. – Даже наши друзья, незабвенные кавалергарды, и то думают о возвышенном – по подписке распространяют среди молодых гвардейских офицеров билеты на итальянскую оперу…
– Что за вздор?! – поперхнулся князь. – Неужели, и они сбрендили?.. Не верю!
– Не верите?.. Да я у них целую дюжину билетов купил на лучшие места. И в партер на первом ряду, и в ложу. Кроме вас, милый князь, все с восторгом относятся к искусству.
Оболенский сделал недоверчивое лицо и принялся разглядывать билеты.
– А вам, Рубанов, настоятельно рекомендую посетить оперу. Не берите пример с Григория, – протянул Максиму три билета в ложу.
В первых числах февраля Рубанов с княгиней Катериной отправились в театр. У князя Петра нашлась масса важных дел, и он от посещения оперы отговорился. Максим впервые попал в театр и с интересом осматривался. Оделся он не в вицмундир, а в любимую белую форму, поэтому чувствовал себя весьма уютно. Откуда-то снизу раздались звуки музыки – оркестр налаживал инструменты, и он, наклонившись из ложи вниз, принялся разглядывать партер. Все первые ряды занимала гвардейская молодежь и, что поразило корнета, – в основном без дам. Далее за ними сидели чиновники и провинциальные офицеры, попавшие по каким-то своим делам в столицу. Здесь дам было уже поболе.
– Странное сегодня общество… – Разочарованно отняла от глаз лорнет княгиня Катерина, – из высшего света – единицы. Я собственно посещала спектакль, пока вы болели, душа моя, но тогда было совсем иное дело… – Опять подняла лорнет к глазам и принялась рассматривать ложи напротив. Все же кого-то высмотрела, так как подняла руку и помахала, радостно улыбаясь.
Максим, наконец, увидел, как чинно, друг за другом, вошли и сели с краю в первом ряду Нарышкин и Оболенский с сестрой и теткой. Оркестр, словно только их и ждал, с облегчением заиграл увертюру.
Занавесь пока не поднималась. Князь Григорий, зевнув, протянул руку и поковырял рампу. С другой стороны первого ряда сидели трое кавалергардских корнетов и увлеченно что-то обсуждали. В руках у Волынского Максим с удивлением обнаружил небольшую подзорную трубу. Наконец занавесь поднялась, и все обратили взгляды на сцену. В глубине ее Максим различил колышущиеся от сквозняка стены замка из черного полотна и рядом с ними бугор из картона и фанерный крест. «Видать, могила!» – отметил для себя. Перед могилой стоял на коленях какой-то толстый субъект. Затем он нагнулся, наставив на ложу, где сидел Максим, жирный зад, обтянутый панталонами, – княгиня при этом с интересом навела лорнет; потом с трудом поднялся с колен, покраснев от натуги, и, широко раззявив рот, запел. В партере раздались громкие хлопки в ладоши. «Так и есть… Оболенский! – хмыкнул про себя Максим. – Великий ценитель искусства…» Толстый субъект несколько раз подпрыгнул, тряся ягодицами и подняв руки к потолку. Тут же откуда-то сверху на голову ему по веревке спустился тощий высокий мужчина в черном костюме в обтяжку и с длинным веревочным хвостом. При этом толстый субъект сумел проворно уклониться от трагического соприкосновения и что-то опять запел, к нему тут же присоединился прилетевший, поправляя шпагу и черную шляпу. «Вообще-то черному полагалось из-под земли вылезти», – нашел ошибку Рубанов. Между тем, скривившись, толстый рухнул на колени и стал кланяться дьяволу, что-то выклянчивая у него. Нечистый гордо выпятил впалую грудь и подошел к краю сцены, затем, чего-то запев, резко развернулся, и хвост его, сделав оборот, свесился с рампы и тут же был придавлен к ней ботфортом князя Оболенского. Нечисть, сделав грозное лицо, шагнула было к толстому, но почувствовала, что штаны на тощих ляжках оттопыриваются. Потоптавшись на месте, дьявол с испугом подергал хвост руками, и, если бы не сердобольный Нарышкин, он его в этом акте мог и не освободить, даже если бы переметнулся к Богу.
