Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон
Как?! Надо еще и объяснять, о какой пустоте идет речь? А беспокоит ли ее что-либо, что не имеет прямого отношения к ее родине или любви? Например, судьба Кеми.
— Что? Что? — удивилась Сорру.
— Судьба Кеми, — повторил он.
— Милый, милый, — проворковала она, — ты меня путаешь с царицей. Или с самим фараоном. Скажи мне: правда, ты спутал?
— Так, стало быть, ты не забиваешь себе голову подобной мелочью?
— Откровенно говоря, нет. При чем здесь я? С меня вполне достаточно моих забот. А я тебя не узнаю. Всегда такой веселый. А нынче? Послушай, Тихотеп: если не фараоном, то семером ты быть вполне достоин. А я подумала, что ты влюбился в какую-нибудь красавицу. Скажи: не влюбился? Поклянись, что нет!
— Неужели, Сорру, ты никогда не пытаешься заглянуть в будущее той страны, в которой живешь?
— Куда? Куда?
— В будущее.
— Кто об этом просит меня? И кто я здесь? И какое имеет значение, заглядываю или нет?
У нее такое детски нежное, такое наивное выражение липа, что ему стало вдруг весело. Он упал на ложе и беззвучно рассмеялся.
— Что с тобой? — сказала она. — Чему ты теперь смеешься?
— Просто так… Или ты очень умна?.. — Он осекся.
— Или… Продолжай… Договаривай, Тихотеп.
— Или очень глупа?
Сорру не обиделась:
— Правда? Ты так уверен в этом?
— В чем?
— Что я глупа!
— Совсем не уверен. Я задаю вопрос. Или — или?..
Она надула губы…
— Пусть буду дурой! Мне это все равно. Лишь бы любил меня! Когда я люблю — только люблю! Я забываю о невзгодах. Мне кажется, что я счастлива.
Ну, что ей сказать? Ведь известно же: женщины что зелень, растущая на лугах. Траве нужны соки, нужны свет и тепло солнца. Может быть, еще и чириканье птиц. А до остального ей нет никакого дела. Любовь для женщины — все. Она не может без любви. С любовью она вынесет любые испытания. Посади ее с милым на пустой кораблик, и она поплывет в Та-Нетер. А то и еше дальше! А Западная пустыня? Разве она преграда для влюбленной женщины, сердце которой притягивается другим сердцем?
— Послушай, Сорру, есть в жизни вещи, которые важнее любви?
— Не знаю. Может, ты назовешь, что именно важнее?
— Назову.
— Я слушаю.
— Государственные дела, например.
— О них заботится фараон.
— Допустим.
— И семеры его.
— Хорошо!
— И хаке-хесепы.
— Тоже верно!
— Вот видишь! — заключила Сорру. — Есть кому подумать о делах государственных.
— Ты совсем-совсем не о том! Дай-ка поясню по-своему… Представь себе, что мы завтра лишаемся крова…
Он подождал: что она скажет? Сорру ничуть не удивилась этому:
— Разве у всех над головою крыша? Я знаю немху, которые живут в норах, как крысы. Они зажимают рукою рты — чтобы негромко — и клянут фараона и его семеров.
— Вот как! Почему же они клянут?
— Потому что живут, как под крокодилом. Знаешь? — как человек, попавший под это чудовище. Правда, немху полагали, что пришло их время, что знать повержена и настало их время. Оказывается, не так! Совсем не так! Они — все эти немху, вся эта голодающая чернь — сосут кожу. Сырую кожу вместо мяса. Разве это жизнь?! А ты говоришь — крыша! Без нее можно еще обойтись. А вот без хлеба — как?
Тихотеп посерел:
— Послушай, Сорру, ты, по-моему, живешь вполне сытно. Откуда эти сведения?
— Разве у меня нету глаз?
— Они есть и у меня.
— Значит, плохо видят.
— Я же не слепой!
— Можно не быть слепым и не видеть.
— Ты меня удивляешь!
Сорру обхватила реками его шею. Приблизилась к нему близко-близко. Совсем близко: глаза в глаза.
— Скажи мне, Тихотеп, только откровенно: что ты знаешь о жизни немху? Что знаешь о жизни других городов? Разных деревень и поселений — дальних и близких?
Она показалась ему сильной, упорной. Трясла его, точно спал он непробудным сном.
— Ты скажешь мне что-нибудь?
Тихотеп улыбнулся:
— Я люблю тебя.
— Нет! Этого уже мало! Ты сам снова пробудил во мне маленького мудреца. Отвечай: может ли жить немху хуже, чем он живет?
Он молчал.
— Собака тоже существует. И скот домашний. И звери в пустыне. Точно так же, как существуют немху: от зари до зари — в трудах и заботах, с надеждой на лучшую жизнь после смерти. Не так ли?
— Тебе лучше знать.
Она надула губы. Уронила руки на колени, опустила голову:
— Тихотеп, ты весь ушел в свои каменные изваяния.
Он расхохотался.
— Для тебя камень — это жизнь.
Тихотеп не переставал смеяться.
— Ты живешь при дворце, как семер.
Он чуть не захлебнулся в смехе. Упал на ложе. Содрогаясь всем телом.
Она все больше и больше злилась:
— Оглянись вокруг: сколько нищеты! Сколько горя!
Ваятель слушал ее, продолжая смеяться.
— И самая несчастная из всех — я!
В одно мгновение Тихотеп поднялся, осторожно обнял ее. Как истинный художник, он оценил Сорру.
— Любимая, — сказал он, — если бы не ее величество Нафтита, я бы сказал, что из всех женшин мира ты — самая истая женщина.
— Ты говоришь слишком по-ученому. Я не очень хорошо понимаю тебя.
— И не тщись понимать! Я сам не всегда разумею собственные речи. Я хочу сказать, что неожиданными поворотами мыслей, настроения ты являешь саму женственность.
— Являю? — удивилась Сорру.
— Женщину со всеми достоинствами и недостатками.
«…Тихотеп грамотен, умен, сведущ во многих делах. Недаром приблизил его Джехутимес, который, говорят, великий ваятель. Он в нашей лавке — всегда на почетном месте. Его уважают. Тихотеп — его близкий друг. И почему-то удручен…»
— Ты любишь Нафтиту?
Ваятель всплеснул руками:
— Что ты мелешь?
— Ты же сам сказал.
— Что я сказал?
— Что Нафтита дороже, чем я. Поэтому ты в плохом настроении.
Тихотеп сказал:
— Чтобы твои собственные кривотолки не сбили тебя, я кое-что объясню. Представь себе, что человек садится в ладью, чтобы переплыть Хапи в том месте, где особенно много крокодилов. Садится в ладью и — о, ужас! — обнаруживает сильнейшую течь. Борта рассохлись, смола отстала, и вода бежит, словно по оросительному каналу в месяц месоре. А на том берегу — прекраснейшая из женщин. Возлюбленная его. Преданнейшая ему. И он хотел бы взять ее в жены. Но ладье не доплыть до берега. Она неумолимо идет ко дну. И прожорливые пасти крокодилов тянутся к нему. — Тихотеп замолчал. А потом спросил: — Что ты на это скажешь?
Вдруг она сделалась ни жива ни мертва. Сорру живо представила себе несчастную женщину, которая ждет возлюбленного. О, бедная, бедная женщина на том берегу Хапи! Неужели она явится свидетельницей его погибели?.. Сорру прикрыла лицо руками. Ей почудились вопли — душераздирающие, громогласные: живой плач женщины, теряющей любимого… Когда он, применив небольшое усилие, отнял руки от лица ее, по щекам Сорру катились крупные слезы, как дождинки в Саи или на острове Иси.
— Ты плачешь, Сорру?
Она, всхлипывая, кивнула.
— Не расстраивайся, прошу тебя.
— Мне жаль ее.
— А его?
Сорру не ответила. Наивность ее была беспредельна и натуральна. Душа ее чиста, как только что изготовленный и высушенный папирус: пиши на ней любые письмена! Тихотеп попытался смягчить впечатление, произведенное на молодую женщину неприхотливым рассказом.
— Сорру, я имел в виду наш Кеми, когда говорил о ладье. В образе плывущего на ладье представил себя…
— А та, которая на берегу?
— Это — ты.
При этих словах она разрыдалась. Ему стоило больших усилий слегка успокоить ее. Помогло простейшее и испытаннейшее средство: долгий, горячий поцелуй. После этого он смог продолжить свой рассказ:
— Если с Кеми случится худшее, разве избегнем ее судьбы и мы? И что значат все песни любви по сравнению с этой катастрофой? Я это вдруг ощутил вчера. Когда узнал о грозящей опасности.
— Любовь ни с чем нельзя сравнивать. Она выше бога.
— Не богохульствуй!
— А я говорю — выше, — упрямо повторила Сорру.
— Для вас, азиатов, все равно — что бог, что любовь!
— Нет, не все равно, Тихотеп: любовь превыше всего! А вы здесь, в Кеми, слишком начитались старинных книг и слишком завозились со своими письменами. Между тем лучшие письмена — письмена любви!
Она произнесла эти слова с глубокой верою в них, со всей страстью и горячностью.
— Вы слишком расчетливы, — продолжала она, — ваши познания заслоняют от вас самые благороднейшие чувства. Не далее как сегодня утром два господина поспорили в лавке. Дошло до оскорблений. Но не до драки! Они расселись по разным углам и принялись строчить жалобы судье. Да разве так поступают мужчины!
— А как же, Сорру?
— Они решают спор в рукопашной схватке.
Тихотеп подумал, что вдобавок ко всему — перед ним дитя несмышленое. Неужели же драку возможно предпочесть судебному разбирательству? О, великий боже, как отстали эти азиаты, сколь они невежественны! Даже прекрасная Сорру готова разрешать споры своими кулачками.
