Марк Алданов - Бегство
— Этот символ, товарищи, советский пролетариат его растопчет ногами! — прокричал оратор. Бросив британский флаг, он соскочил со скамейки на кучу и странно на ней затанцевал. Толпа гоготала все веселее.
— Так их!..
— Пляши, пляши!..
— Империалисты проклятые!..
В верхнем этаже посольства открылось настежь огромное окно. В окне показался человек в черной куртке, за ним другой, третий, — они что-то, видимо, приготовляли. Стало тише. Люди в черных куртках скрылись, затем появились снова, таща что-то тяжелое. Они перекинули ношу через подоконник и отпустили. Что-то мягко стукнулось о стену, слегка закачалось и повисло. Гул ужаса пронесся по толпе. Из окна вниз головой висело мертвое тело, со странно опущенными, точно вывернутыми, руками, привязанное за ноги к чему-то в комнате. Лицо убитого капитана было окровавлено и изуродовано.
Внизу настала тишина. Затем оркестр заиграл «Интернационал».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Муся отворила дверь на звонок. Вошел Браун. Она почти не удивилась, точно именно его и ждала.
— Ничего не случилось? — задала обычный вопрос Муся. Так в то время все в Петербурге встречали приходивших людей. Каждый гость казался вестником несчастья и чаще всего им оказывался. Не дожидаясь ответа, Муся добавила: — Повесьте шляпу… Сюда, пожалуйста.
Они вошли в будуар. Во всей квартире слегка пахло лекарствами.
— Нет, ничего не случилось, — садясь, ответил Браун, хоть она и не повторила вопроса. — А у вас что? Уезжаете? — спросил он, окидывая взглядом будуар. На ковре, на креслах и пуфах Тамары Матвеевны лежали чемоданы, коробки, несессеры. — Очень хорошо делаете.
— Да, мы уезжаем, — ответила со вздохом Муся. — Вчера получили все бумаги, я, признаться, и не ожидала. У них ведь теперь полный хаос, верно, перед своим концом они совершенно потеряли голову: большинство англичан сидит в тюрьмах, а мистеру Клервиллю беспрепятственно выдали пропуск для отъезда. И мне тоже… Он достал такую бумагу…
— Какую бумагу?
— О том, что мы будто бы муж и жена, — сказала Муся, вспыхнув. — Мы и в самом деле тотчас обвенчаемся, как только приедем в Финляндию.
— Поздравляю вас.
Муся удивленно на него взглянула: это поздравление — в такое время — показалось ей неприятным, почти бестактным. «Но что же он мог сказать другое?..»
— Помог голландский посланник, — продолжала она, переводя разговор. — Как странно, не правда ли? Голландия защищает в России англичан!.. Вы знаете, мистер Клервилль… — ЕЙ вдруг показалось глупым, что она называет жениха мистером Клервиллем. — Вивиан ушел из посольства за четверть часа до налета. Иначе он тоже сидел бы теперь в тюрьме… Если б не случилось хуже, как с тем несчастным.
— Вы очень хорошо делаете, что уезжаете. Советую не откладывать: голландский посланник не всемогущ, а у них все меняется каждый день. Когда вы едете?
— Думаем, завтра, — ответила смущенно Муся.
— А другие члены коммуны? — слегка улыбаясь, спросил Браун. Его улыбка тотчас объяснила Мусе, отчего она смутилась.
— Другие остаются… Сонечка плачет целый день, но об отъезде слышать не хочет. Да и в самом деле, куда она поедет?.. О, дело не в том, что у нее нет средств! — поспешно сказала Муся, вертя на пальце узкое кольцо. — Мы предлагали ей денег, предлагали жить у нас. Ведь все-таки этот ужас долго длиться не может. Ну, еще три месяца, и они падут. Должны пасть, не правда ли?
— Не знаю, — сказал он. — Вы куда поедете? В Англию?
— Вивиан до конца войны человек подневольный, он сам не знает, куда его пошлют. А я поеду в Лондон… Я просила и умоляла Сонечку ехать со мной! Не хочет ни за что! Нет, дело, конечно, не в деньгах. Но вы сами понимаете: Сонечка, это петербургское дитя, вне Петербурга! Кроме того, у нее здесь есть и магнит… — Муся улыбнулась и тотчас стерла улыбку, как неподобающую в таких обстоятельствах.
— А Глафира Генриховна?
— Ведь она больна, — сказала со вздохом Муся. — Вы не можете себе представить, как это событие на ней отразилось!
— Какое событие?
— Арест Горенского, разумеется!.. Я не буду от вас скрывать: между ней и нашим бедным князем был роман! Извините это глупое слово, ну, не знаю, как сказать… Да я и сама хорошо не знаю, что именно у них было. По-видимому, он ей сделал предложение… И представьте, в тот самый день, когда его схватили. — Голос Муси дрогнул. — Он в этот день должен был у нас обедать, не пришел. Ночевать тоже не пришел. На следующее утро она бросилась с Никоновым искать, металась по всему Петербургу, обивала пороги. Нельзя описать, какую энергию она проявила! И только то удалось узнать, что его арестовали! За что, почему, не говорят. Я уверена, он ни в чем не повинен, во всяком случае ничего серьезного. Однако вы понимаете, что значит теперь арест… Вчера Глаша свалилась! Сильный жар, и кровь пошла горлом… Доктор, правда, успокаивает, но не очень… Вы догадываетесь, каково мне теперь уезжать!
Муся вынула платок и вытерла слезы.
— С ней остаются Сонечка, Витя, а из старших Никонов, он к нам переезжает… Что же мне делать, Александр Михайлович, если Вивиану приказано выехать?
— Разумеется, вы должны ехать с ним.
— Ведь, правда, должна?.. Но так это тяжело и больно!
Она помолчала, ожидая, что Браун теперь скажет, зачем пришел.
— Как по-вашему, что может быть с бедным Алексеем Андреевичем?
— Думаю, что он погиб, — ответил кратко Браун.
Муся с ужасом на него уставилась.
— Как погиб? Вы думаете, его могут… расстрелять?
— Если уже не расстреляли.
Она заплакала. Весь город говорил о начавшемся терроре, но ей не верилось, что князь может быть расстрелян.
— Извините меня…
Браун встал, прошелся по комнате и снова сел. Он, видимо, со скукой ждал, чтобы Муся перестала плакать.
— Александр Михайлович, может быть, вам что-нибудь известно и вы не договариваете?
— Нет, я ничего не знаю.
— Наверное? Дайте честное слово.
— Даю вам слово. Я знаю только, что в городе ежедневно расстреливают людей сотнями. Думаю, что все арестованные, — люди обреченные.
— Боже мой!.. Неужели ничего нельзя сделать?.. — вытирая слезы, спросила Муся.
— Ничего нельзя сделать.
— Найти какой-нибудь ход?.. Александр Михайлович?.. Ведь надо же…
— Я никакого хода не знаю.
— Но ведь есть и среди них порядочные люди!.. Александр Михайлович, мне Фомин в свое время говорил, что к князю очень хорошо относится Карова, знаете? Они вместе служили… Он говорил мне, что вы с ней хорошо знакомы? Теперь она в этой Чрезвычайной Комиссии… Как вы думаете?
— Я о ней думал. Но она ничего не сделает. Попробуйте… Предупреждаю только, одна ссылка на меня погубит того, кто сошлется.
— Вот как?.. — Несмотря на свое волнение, Муся с любопытством взглянула на Брауна. — Значит, неверно, что она порядочный человек? Если вообще среди них есть порядочные…
— Послушайте, — сказал нехотя Браун. — Бывает так, знаешь человека годами и думаешь, что хорошо его знаешь: хороший, порядочный, благодушный человек. А вот, в один прекрасный день, разговариваешь с ним — и вдруг, по оброненному замечанию, по брошенному взгляду, по легкому смешку, видишь, сколько в нем мелкого, злобного, низкого… Вот так было у меня и с Каровой. Да, если хотите, она по природе недурной человек. Но это до первого прорыва другого мира. Жизнь была с ней неласкова. Она за это теперь платит, сама того не зная, сама собой любуясь.
— Я все-таки пошлю к ней Никонова.
— Это связано для него с риском.
— Григорий Иванович совершенно бесстрашный человек. Он ходит по их учреждениям и всячески их в глаза ругает… Прямо сумасшедший!.. Если б вы знали, как он себя вел в эти дни, как он работал для князя, для Глаши, которую он, кстати сказать, всегда терпеть не мог! Я только теперь оценила по-настоящему Никонова.
— Боюсь, что его попытка будет безнадежна.
— Все-таки я надеюсь, что вы ошибаетесь, когда так ужасно говорите о князе… Но если!.. Боже мой, с ней что тогда будет?
— С кем? — рассеянно спросил Браун.
— С Глашей, разумеется, — ответила Муся с некоторым раздражением. Невнимание задевало ее и теперь.
— Да, ее очень жаль… Они будут и дальше жить на этой квартире?
— Все четверо, с Никоновым. Я им все оставляю, и квартиру, и деньги.
— Сколько? — спросил Браун простым тоном, точно не находил ничего неуместного в своем вопросе.
— Я не знаю, сколько, — ответила Муся. — Все, что у меня есть. Правда, у нас осталось не так много. Папа должен был нам переводить из Киева, но…
— Сколько же у вас есть денег? — повторил вопрос Браун. Муся, невольно подчиняясь его тону, назвала приблизительную цифру: она сама плохо знала, сколько еще оставалось в тайниках.
— Я им с радостью оставила бы и свои драгоценности, но они стоят недорого, а теперь в Петербурге вообще ничего не стоят, — сказала Муся. — У Глаши тоже что-то есть: жемчуг, серьги… У Сонечки и у Вити нет ничего, однако Сонечка уже немного зарабатывает в кинематографе, и ей обещают прибавку. А из Англии я смогу им присылать. Ведь оттуда верно удастся?.. Во всяком случае на первое время они трое обеспечены.
