Геннадий Сазонов - И лун медлительных поток...
— Ты — это я! — крикнул Сандро.
— Я — это ты! — эхом откликнулась Саннэ.
— Ты не умещаешься у меня в груди! — крикнул Сандро.
— Ты переполнил меня всю! — эхом откликнулась Саннэ.
— Ты река моя, река в нересте, полная рыбы! — крикнул Сандро.
— Ты урман мой в лосином гоне, — тихо ответила Саннэ. — Прокричи, протруби сохатым, и я снова твоя важенка…
И так ненасытно накинулись они снова друг на друга, что Глухарка шарахнулась, вспорхнула и вылетела из чума.
— Щох! Щох! — вскрикнула неслышно Глухарка и быстро, как стрела, почти не взмахивая крыльями, полетела. Ей сейчас нельзя пугаться, нельзя метаться, иначе она заплутается в буреломах, замерзнет в пурге-метели, и метаться и блуждать станет во сне Тимофей, и замерзнет в сугробах. Глухарка, едва дыша, добралась до тлеющей нодьи, впорхнула в Тимофея, тот потихоньку вытянул скрюченные холодные ноги, приоткрыл мутные ото сна глаза и привстал с усилием.
— Ай-ей! Пупий Самт — на глазах у Шайтана чуть было не околел, — тихонько выговаривал Тимофей. — Девка приснилась голая, давно с женой Околь не ложился. — Помахивая топориком, он свалил сушину, смахнул вторую, обрубил смоляной корень. Подбросил смолья и бересты — костер сразу взялся, и ярко вспыхнул, и откинул предутреннюю туманную темноту. Перед Тимофеем в трех саженях стоял волк с золотой цепью на шее.
Исподлобья, внимательно, словно желая запомнить навсегда, рассматривал волк Тимофея. В прозрачных глазах его не было страха, они оставались холодными и настолько осмысленными, что Тимофей физически ощутил взгляд Волка-Леськи. Клочкастый, взъерошенный, с запавшими боками волк пристально вглядывался в Тимофея, и тот не мог избавиться от внезапно возникшего ощущения вины перед зверем. Мелькнула, слабо прорезалась догадка: волка ожидает беда, и он, Тимофей, каким-то краем к ней причастен. Причастен, хотя и невольно, — зверь-то взращен людьми, ему недоступны сейчас тайны урмана — тайна погони, тайна звериного следа, запаха, звука… Волк ничего не знает о жизни леса. Он, такой сильный и могучий, слабее пятилетнего ребенка. А Тимофей погнал его пулей в дикую чащу. И волк, наверное, сейчас спрашивает его: «Зачем ты поломал мою жизнь?»
Зверь долго не отводил глаз от глаз человека, но Тимофей выдержал взгляд. Шумно выдохнул волк и медленно, всем туловищем повернулся. Отступил несколько шагов, остановился, снова исподлобья глянул на Тимофея и медленно побрел к реке. Там его ждала темногривая волчица.
«Гляди-кось! — вытер взмокший лоб Тимофей. — Ишь какой, золотой цепочкой женщину себе подманил. Ежели он мужем ее сделается, то выживет…»
Волчица, изгибаясь телом, пританцовывая, приблизилась к Волку, и тот на глазах преобразился. Подобрался, распрямился, обозначились сильные мышцы, плотно прилегла шерсть, и словно распахнулась широкая грудь. Волчица приблизилась почти вплотную, тихонько прорычала, но Волк-Леська не знал обычаев древней игры. Он изумленно и радостно смотрел на гибкую, стройную волчицу, что делала ему таинственные знаки, и, не понимая, потянулся к ней. Та легонько кусанула волка в плечо, сильно толкнула в грудь и отпрыгнула в сторону.
— Устэ! Устэ! Так-так! — одобрительно крякнул Тимофей, заваривая крепкий чай. — Береди, буди его душу. Глупый он, совсем молодой. Смотри-ка, у волчицы черная грива… Ведь она же, поди, собака… Но что он мне хотел сказать? Грозил или предупреждал, чтобы я не заглядывал в урман?
Черногривая толкала грудью Леську и уводила его в лес. Вот они скрылись в кедраче. И Тимофей тоже стал собираться в путь.
…Саннэ у костра обдирала белку, распяливала на плашке, Сандро выстругивал лыжи. Покойно горела нодья. Сын в нетерпении бросился к отцу, помог снять лыжи, Саннэ бросила в котелок кусок мяса, и Тимофей легонько вздохнул: дома.
— Отчего, тетюм, такая тяжелая пайва? — спросил Сандро, пытаясь заглянуть внутрь.
— Не трогай, — тихо попросил Тимофей. — Потом…
— Выпей чего, милый тетюм! — запахнув куском ткани лицо, поднесла кружку Саннэ. — Мы тебя так долго ждем, милый отец.
— Как твое здоровье, отец? Не опасна ли была твоя тропа? — Сандро усаживает отца на мягкую пихтовую постель и стаскивает с него обледенелую обувь, а Саннэ уже согрела у костра меховые носки. — Что видел? Кого встретил?
— Много видел, много слышал, много встретил. Устал… и есть хочу! А поем, спать буду! Слушай меня, сын Сандро. Леська исчез. Искали, не нашли… Власти наедут, сыск начнут. Иду в Евру, буду на сходе просить за вас, но, чую, сход не позволит. Так чует мое сердце. Завтра поутру идите по моему следу в Леськин урман. Там, на берегу Зимней реки, поставьте чум и начинайте лесовать — зверя много. Я приду к вам, но не скоро… А ты, Сандро, на всякий случай сработай лодку.
— Пусть будет так! — покорно согласился Сандро. — Но знай, отец, с Саннэ меня ничто не разлучит.
— Оружие и собак я тебе оставлю.
— Спасибо… спасибо, отец! Ты самый лучший из отцов, — горячо благодарит Сандро. — Я добуду пушнины, построю лодку, мы будем ждать тебя сколько угодно.
— Ставь петли и кулемы, береги порох. И береги Саннэ, видно, так судьба поворачивается…
— Как будто это было вчера, — вздыхает старая Околь. — Разве я могу забыть горе своего сына? Разве можно забыть горе Саннэ? Они насквозь проросли в мою душу, они — все сыны мои и дочери — живут во мне. И память наша — то лун медлительных поток…
«Лун медлительных поток», — эхом отдаются в сердце Апрасиньи слова матери. Но как же так? День стремительно врывается в ночь, и ночь откидывает рассвет, и ночь угоняет день… Как же может быть, что память — медлительный поток? Ведь у нее, Апрасиньи, воспоминания вспыхивают и сменяют друг друга так же быстро, как волны в весенней реке.
— Медлительно цедит себя время над вечным покоем урманов, — качает головой старая Околь. — Но что-то уходит… И я вижу: жизнь моих внуков не повторит мою жизнь.
Склонясь над берестяной люлькой, задумчиво гладит Апрасинья золотистые волосы дочки своей — Околь.
Словарик некоторых мансийских и местных русских слов и выражений, встречающихся в книге
Ай-е! Ай-е! — восклицание «Ой, что это?!»
Ай-ю, ай-ю! — восклицание «Больно, больно!»
Акынь — домашние божки, деревянные идолы — хранились в шайтанском амбаре. Считалось, что они приносят удачу охотнику.
Аньсих Сисьва Пялт — Старик Длиной с Зайца, персонаж мансийских сказок.
Апа — берестяная люлька.
Ас — река Обь.
Астюх! — восклицание «Как холодной водой меня облили!», «Дрожь пошла по телу!», «Холодный пот прошиб!»
Вись — малый, маленький.
Вись-кял — домик, куда женщина уходила рожать, где отдыхала перед родами.
Виткась — лягушка, обжора, злой дух — Пожиратель Всего Живого.
Вор-кял — лесовняя юрта, охотничья избушка.
Вор-Люльнэ — лесная женщина, лешачиха.
Ворнэ — лесная богиня, покровительница охотников.
Вор-Кум (Выскорь) — леший.
Вуй — сказочный зверь.
Вуй-аньсих — медведь.
Вата хум — торгующий человек, купец.
Ватлан, ватланчик — берестяная посудина с плотной крышкой.
Губа — нарост гриба на стволе дерева.
Ёкым — сестра.
Ёнкып — месяц.
Касюм — младший брат.
Кидус — помесь соболя и куницы. Колташиха — котел.
Комполэн — Болотный Дух, получеловек-полузверь, персонаж мансийских сказаний.
Кул Вытнэ Ёнкып — месяц посадки рыбы в садки.
Кулнэ — женщина-рыба, речная богиня.
Кул Тослэн Ёнкып — месяц копчения рыбы, приготовления урака.
Куль Ноер — царь чертей.
Кумпалка — шест с широкими поперечными дощечками на конце.
Кухта — снег на ветках.
Кялкеле — маленький домик.
Кямка — морда, плетенная из тальника. Лыенъях — беличья шуба.
Люль — плохой, дурной.
Макса — печень.
Нёхыс — соболь.
Нёхысъях — соболья шуба.
Нильсап — костяной нож для чистки рыбы. Ниры — женская обувь.
Нодья — костер из стволин, положенных друг на друга.
Нянь — хлеб.
Нельман тур кул — толстоязыкий карась, враль.
Неплюй — мех олененка, не достигшего полугода.
Омпъях — собачья шуба.
Орп — зимний запор на реке.
Пайва — берестяной заплечный кузовок.
Пасе олын сим ком! — «Здорово живи, милый мужчина!»
Пасе олын сим нэ! — «Здорово живи, милая женщина!»
Переновка — прочный наст.
Постегонка — дратва для починки обуви.
Пурлахтых — моление и принесение жертвы Шайтану.
Пупий — земной бог Шайтан.
Пупий Самт — на глазах Шайтана.
Пынзян — олений аркан.
Пыса — брага.
Сайрын Коталум! — восклицание «Белый Светлый День!»
Саламат — мучная каша, заваруха.
