Антон Хижняк - Даниил Галицкий
— С дороги! Отъезжайте в сторону!
Но дружинники сбились в кучу и начали метать стрелы. Одна из них попала в кабана, и он, разъярившись еще больше, мчался прямо на дружинников. Даниил дергал коня за повод, бил его шпорами. Расстояние между дружинниками и кабаном все уменьшалось. Но Даниил настиг кабана и не видел, как Анна и сопровождавшие ее дружинники отпрянули в сторону. Даниил поднял правую руку и сильно метнул рогатину. Она пробила шею кабану, и тот с разгона упал в снег. Конь споткнулся, и Даниил, не удержавшись, вылетел из седла, ударился головой о дерево.
Через мгновение подъехала Анна и, соскочив с седла, — наклонилась над ним. По щеке Даниила текла кровь — падая, он оцарапался о дерево.
Даниил раскрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Анну.
— Это ты, Анна? — спросил он, силясь подняться.
— Лежи, — прошептала она и, сняв шапку, быстро сорвала со своей головы платок и вытерла кровь со щеки Даниила.
К ним мчался встревоженный Мстислав.
8Невесту наряжала Светозара. Она то отходила в сторону, то снова приближалась к Анне и поправляла венец или монисто, то сердито покачивала головой, что не так пришиты парчовые украшения. Анна в длинном белом, как снег платье, послушно подчинялась каждому слову Светозары.
Закончив все, Светозара отошла к окну и, потянув за собой Анну, сказала ей:
— Любите друг друга.
— А ты, Светозара, любила Дмитрия, когда выходила замуж?
— Вельми! И он меня любит. Так и вы. А Данило преславный будет тебе муж. Я его еще маленьким знала, на моих глазах вырос.
Теодосий зашел к Твердохлебу навеселе.
— Собирайся!
— Куда?
— На свадьбу.
— Что, зовут тебя?
— Непременно!
— Сам князь звал?
— Не сам князь, а тиун сказал, что князь велел всех звать.
— А теперь верю, что без нас не будет свадьбы. Как же бояре без нас гулять будут! — посмеивался Твердохлеб. — А ты вишь, как разрядился!
Теодосий стоял в изодранном кафтане, в постолах, подвязанных веревками, и в шапке, на которой был когда-то высокий мех, а теперь осталась лишь потрескавшаяся кожа.
— Идем, Твердохлеб. Все-таки князь ласков с людьми. Не знаю, как дальше будет. Был бы князем киевский игумен, пропали бы люди… — Теодосий сгорбился, надул губы, прищурил глаза и гундосым голосом зашепелявил: — «Паки, братие, помолимся, грешны мы, яко овцы без пастыря».
Твердохлеб засмеялся, а Ольга отвернулась, перекрестилась.
— Уйди, богохульник!
— Ольга! — Лицо Теодосия стало серьезным. — Кто? Я богохульник? А ну, крестись, бей поклоны, грешница! Ты неправду сказала.
Твердохлеб захохотал еще громче:
— Ага! Попалась!
— Я пойду к игумену и скажу: «Тут живет грешница! Молитесь, чтобы ее на том свете в ад не потащили».
— Прикуси язык, Теодосий! — прикрикнула на него Ольга.
— О! Верно молвила. Буду кусать язык — не ел ведь еще ничего.
— Садитесь, дам чего-нибудь.
Ворота в крепости настежь открыты… Со всех концов валил народ. Когда Теодосий и Твердохлеб с Ольгой зашли на подворье, дружинники никого уже не пускали в переполненную церковь. Теодосий остановился:
— Почто мы шли сюда?
Он схватил Ольгу за руку и потащил в церковь. Поднялся шум. Их все-таки не пустили. Но Дмитрий, подвернувшийся в эту минуту, подошел к толпе и узнал Теодосия. Он велел дружинникам пустить в собор Теодосия и Твердохлебов.
— Нас нигде не задержат, — подмигнул Теодосий, — мы всюду пройдем.
В соборе, и верно, было тесно. Все хотели посмотреть на княжеское венчанье. Хоть и тесно было, но Теодосий пробрался к клиросу. Едва успел прижаться спиной к столбу, как в соборе заволновались — вели жениха и невесту.
Благолепно было внутреннее убранство собора. Это был самый лучший в Галиче храм — Успенский собор. Строил его князь Ярослав Осмомысл. Зажегся он желанием воздвигнуть строение великое, не хуже, чем Софийский собор в Киеве, поставленный Ярославом Мудрым. С тех пор как побывал он в Киеве, неотступно преследовало его это желание. А еще больше оно укрепилось, когда поехал он в гости к своему тестю Юрию Долгорукому и узнал, что тесть замышляет построить большой собор во Владимире-на-Клязьме. Ярослав умолял тестя, чтобы отпустил своих строителей в Галич. Полагал, что тесть не откажет в этой просьбе. Странствовали же по всей Русской земле камнесечцы и древоделы, в разных городах бывали, разным князьям строили. Ярослав также намекнул тестю, что, возможно, и во Владимире побывали хитрецы зодчие из надднестровского Галича. Так уж повелось, что строители не сидели на месте.
— Едина ведь земля Русская, — не унимался Осмомысл. — Помоги, отпусти строителя. Мой умер. Пусть твой приедет да покажет моим, а тогда и к тебе возвратится. Одного только человека прошу.
Не согласился Юрий Долгорукий. Молвил, что главный хитрец строитель очень ему нужен — замыслил сам много строить. И о Москве сказал — там собирался Юрий заложить стены крепости московской.
Мыслю так, — сказал Юрий Ярославу, — что быть тут городу большому, сердцу Русской земли!
Только и вымолил Осмомысл у тестя, чтоб главный строитель на пергаменте воспроизвел рисунок будущего собора — какая длина и ширина задумана, да стен высота, да какие украшения снаружи и внутри.
Ярослав Осмомысл согнал смердов со всех окрестностей, велел камень добывать да в Галич возить. Потрудился люд галицкий, возвел чудесное строение. А Юрий Долгорукий умер, так и не увидев осуществления своего замысла. Уже после его смерти сын его, Андрей Боголюбский, весной 1158 года совершил закладку и собственноручно замуровал краеугольный камень под новый собор во Владимире-на-Клязьме…
Теодосий часто проходил мимо собора, да не было случая заглянуть внутрь, недолюбливал он выстаивать службы церковные. Пораженный пышностью собора, Теодосий потихоньку причмокивал, толкая то Твердохлеба, то Ольгу:
— Смотри! Смотри! Красно сделали!
Твердохлеб молча соглашался.
— Твердохлеб, посмотри-ка, сколько свечей! Тебе бы их — целый год Ольга жгла бы и не сожгла, — дерзко подмигнул Теодосий.
— Да замолчи ты! Язык как ветряк, — произнес Твердохлеб над ухом Теодосия. — Вон, глянь, идут уже, идут…
Даниил и Анна вошли и остановились посреди церкви, у амвона, а за ними свадебные боярин и боярыня — Дмитрий и Светозара. Тут же толпились дружки — сыновья и дочери боярские. Князя Мстислава с женой Твердохлеб увидел на правом клиросе, а на левом стояла княгиня Мария с Васильком. Возле нее стояли Мирослав, Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Демьян, Глеб Зеремеевич, Филипп. Озабоченный Андрей-дворский шепнул что-то Юрию Домажиричу, и тот бросился из собора.
Бояре и дружинники стояли всюду — сразу за женихом и невестой, и у клиросов, и в боковых приделах. Тысячеустая толпа тяжело дышала, и свечи мигали от нехватки воздуха.
Даниил никого не замечал. Будто и нет никого вокруг, а только Анна, ощущал ее возле себя, чувствовал прикосновение ее локтя. А она стояла вся в белом, как легкое белоснежное облачко.
После венчанья Даниила с Анной вывели на крыльцо. Он посмотрел вокруг. Стоял ясный зимний день. Снег лежал на крышах теремов и церквей.
В гридницах и светлицах расположились званые гости — бояре. А на подворье горожане да смерды толпились возле бочек с медом.
— Пей, Твердохлеб! Сначала тебя плетью по голове угостили, а теперь губы медом помажут, — лукаво подмигнул Теодосий.
Твердохлеб кивнул головой.
— Правда… Меду — корец, а горя — и в мешок не вместишь.
9Микула и Кирилл ходят возле терема, стучат сапогами, чтоб согреться. Холодно на дворе. Серое небо нависло над Галичем, который уж день солнца не видно. Снегу насыпало много, и слуги возятся, прочищая дорожки. К Микуле и Кириллу подошел дружинник из Владимира.
— А что твой боярин привез князю? — обратился Кирилл к дружиннику. От холода он то поднимал, то опускал плечи, размахивая руками.
— А он не сказывал мне! — огрызнулся дружинник.
— Видать, твоя мать, когда тебя родила, была сердитой на отца, — скороговоркой выпалил Кирилл.
— А ты почто прицепился ко мне? Иди к боярину да и спрашивай его.
— Был я во Владимире, а такого лешего не видел, — мотнул головой Кирилл и подмигнул Микуле. — Ты к нему по-людски, а он по-волчьи.
— А ты во Владимире был? — смягчился дружинник.
— Не веришь?
— Да кто вас тут разберет! И из Новгорода приехали, и галицкие крамольники шныряют — разве у тебя на лбу написано!
— А ежели из Новгорода, так разве и не люди? — вставил Микула.
— А я ничего и не говорю про них. Я про тех крамольников проклятых галицких, которые супротив князя Данилы идут.
Все трое топтались, грелись. Кирилл снова не выдержал и уже ласковее спросил дружинника:
