Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
— Везде эти Шмидты, — вновь подставил рюмку под приятную и полезную струю Рубанов. — Ещё в их компанию Хренс влился.
— А самый джокер кроется в том… — не стал поправлять товарища Троцкий. — Молодец! На этот раз аккуратно налил. Как половой в ресторане.
«Тьфу ты. Насобачился, подлец», — позавидовал бывшему денщику бывший лакей.
«Обзывается ещё! Сам ты — половой и столовой… А ещё домовой… Серчать уже начинаю на этих генералов», — мысленно позлословил Антип.
— … Восстание поддержал князь Макаев…
— Светлость в царстве тьмы, — вставил Рубанов.
— Князь Шаховской и прочая московская элита. А также городская Дума. Добилась от Дубасова приказа прекратить преследование медицинских отрядов и разрешила бесплатный отпуск медикаментов с городских складов.
— Владимир Иоанникиевич, как ты сменил должность командующего второй гвардейской пехотной дивизией на коменданта Петербурга, информации у тебя — выше крыши, как говорят французы.
Загоготав и произнеся сквозь смех какую–то фразу по–французски, но с чернозёмным акцентом, продолжил уже на языке родных осин и водки:
— Вот тут ты прав. Специально велел выписку сделать, — утерев салфеткой губы и пыхтя подходящим к станции паровозом, кряхтя и тихонько матерясь, стал шевыряться по карманам, разыскивая бумажку.
— Может, ты её уже использовал где? — развеселил денщика и лакея отставной генерал.
Антип затарахтел губами, но, чтоб не получить взысканий, замаскировал смех под кашель.
Аполлон, отбежав от двери, тупо поржал, прикрывая рот ладонью.
— Вот он, стервь, — вынул из кармана штанов сложенный по–канце–лярски вчетверо, измятый листок. Брякнувшись на стул, облизнул пальцы и натружено сопя, начал его разворачивать.
Откашлявшись и хлебнув из бокала безалкогольного лимонада, сморщившись и сплюнув, приступил к чтению, ужасно заинтриговав своими действиями бывшего денщика:
— Из Всеподданнейшего отчёта Третьего Отделения за 1827 год, составленного директором его канцелярии М. фон Фоком. «Партия русских патриотов очень сильна числом своих приверженцев. Центр их находится в Москве. Они критикуют все шаги правительства, выбор всех лиц, там раздаётся ропот на немцев, там с пафосом принимают предложения Мордвинова Его речи и слова их кумира — Ермолова. Это самая опасная часть общества, за которой надлежит иметь постоянное и, возможно, более тщательное наблюдение. В Москве нет элементов, могущих составить противовес этим тенденциям. Партия Мордвинова опасна тем, что её пароль — спасение России», — оторвавшись от чтения, глянул на товарища.
— Нашему бы государю этакие проблемы, — в задумчивости наполнил рюмки Рубанов.
Согласно кивнув, Троцкий продолжил чтение: «… Купцы вообще очень преданы Государю Императору. Но среди них тоже встречаются русские патриоты…»
— Этот фон Фок осуждает патриотизм? — изумился Максим Акимович.
— Вот и докатились, что гимназистки микадо поздравления с победой над русскими войсками слали, — с кряхтением поднявшись, убрал в карман штанов листок. — Как я ненавижу Германию, — видимо, по ассоциации с фон Фоком, произнёс Троцкий, усаживаясь. — Воспитательница–немка всё детство порола меня как гансову козу, — подозрительно, с прищуром, пригляделся к Антипу, вновь задребезжавшему губами. — Фамилия не фон Фок? — спросил у него.
— Никак нет! Пугачёвы мы…
— Чего-о? — аж вскочил генерал, до колик рассмешив Максима Акимовича.
— Пакостная шутка, что ли? — вытер салфеткой вспотевший лоб.
— Никак нет! С малолетства так прозываемся. И тятька мой и я…
— Пороть надо было вас чаще. Тогда взяли бы фамилию — Ивановы.
— Владимир Иоанникиевич… Троцкий — тоже не подарок с недавних пор, — вновь налил в рюмки Рубанов, забыв про Антипа. — Ладно! Не будем о фамилиях…
— Согласен, — поддержал его товарищ, выпив свою порцию. — Такое время наступило, что большинство дворянства против царя прёт…
— Так уж и большинство? — не поверил Рубанов.
— И ты вот службу оставил, — осуждающе глянул на собутыльника Троцкий.
— Я за императора жизнь отдам, — перевернув стул, вскочил на ноги Рубанов.
«Всё как у простых людёв, — ласково обвёл взглядом генералов Антип. — Выпили и поскандалили».
«Вообще мадам Светозарскую не читали… Чуть по мордосам-с друг другу не настучали», — осудил начальство Аполлон.
— Да успокойся, Максим Акимович, знаю, что отдашь, — с кряхтением, тоже встал со стула Троцкий. — Ну, прости, друг, — протянул ему руку. — Давай обнимемся, — вышел из–за стола.
И генералы добродушно похлопали друг друга по плечам.
Антип даже прослезился от такого проявления дружеских чувств.
Аполлон ничего не понял.
— А, кроме того — старею! — вновь выпили по рюмочке генералы.
Что «кроме того», Рубанов не уточнил.
— Я ведь в сорок третьем году прошлого века рождён, — горестно покачал головой. — Ты на четыре года младше… Доживёшь — узнаешь!
— Лета твои, Максим Акимович, самые, что ни на есть — активные и распрекрасные, коли в голову их не брать. Знакомец мой хороший, да и ты его неплохо знаешь, генерал–лейтенант Меллер—Закомельский…
— Тот, что во время русско–турецкой войны отличился в Забалканском походе отряда генерала Скобелева?
— Ну да. Он тогда шестым пехотным Либавским полком командовал.
— Конечно, помню его. Только ещё больше он прославился тем, что перед войной с турками состоял под следствием за убийство «в запальчивости» — хорошая формулировка, гражданского чиновника.
— Ну да, совершенно верно. Рябчик его оскорбил, за что и получил возмездие — не тронь господ офицеров. Правда, после этого командовал вторым Туркестанским линейным батальоном, — расчувствовались генералы, с удовольствием вспоминая времена и перипетии прошедшей молодости.
— Зато, как сейчас помню, в 1876 году высочайше пожалован флигель–адьютантством. Практически, одновременно со мной, потому и запомнил.
— Было дело, Максим Акимович, но сейчас он командир седьмого армейского корпуса и хорошо проявил себя в ноябре прошлого года, подавив восстание в Севастополе. Я почему генерала вспомнил? Александру Николаевичу тоже шестьдесят один годок стукнул в ноябре.
— Слышал, что государь перед Новым годом направил его восстанавливать порядок на Транссибирской железной дороге.
— Совершенно верно. С отрядом в двести человек, собранным из варшавских гвардейских частей, Меллер—Закомельский выехал из Москвы на экстренном поезде. А навстречу ему, по личному приказу государя, с поручением восстановить порядок на Сибирской, Забайкальской и Китайской железных дорогах — генерал Ренненкампф.
— Куропаткин с папашей Линевичем совсем либералами стали… Налей ещё по рюмочке, — велел Антипу Рубанов. — Договорились до того, чтобы деятельность Ренненкампфа регламентировалась постановлениями Государственной Думы…. Которой ещё и нет…
— Бу–у–а–а! — закатился Троцкий. — Так в марте только выборы начнутся. А я слышал, что эти великие полководцы намеревались пустить его на военном поезде в качестве туриста.
— Японский микадо потребовал бы, чтоб они сделали себе харакири…
— Чего сделали? — вытаращил глаза Троцкий. — Ну всё. Пора и честь знать, — с трудом оторвал зад от стула. — А ты, Антип, почитай рассказ Салтыкова—Щедрина «Как мужик двух генералов напоил».
На этот раз глаза вытаращил бывший денщик.
«Я уже сколь лет «Мёртвую ногу» Буренина читаю… На фига мне сдался этот Щедрин.
Прибывший, аккурат, на Крещение из Маньчжурской армии Дубасов, пригласил Акима с Ольгой в ресторан «Донон».
— Не «Додон», не «Гвидон», а «Донон», — орал он в телефонную трубку. — Я пока с сослуживцами приезд отмечаю.
Покинув пораньше службу, Аким застал жену за туалетом.
После ванны она, румяная и влажная, сидела перед зеркалом в прозрачном пеньюаре и внимательно наблюдала за своим отражением, попутно обсуждая с расчёсывающей её Дарьей Михайловной аппетит, сон и самочувствие сына.
— Тебе не кажется, — отпустив кормилицу, тряхнула распущенными светлыми волосами, что они стали темнее? — озабоченно вгляделась в зеркало. — Ну, поцелуй же меня, — потянулась к мужу. — Куафёр уверяет, что виновата питерская вода.
— Кто–о? — шутя, заглянул под кровать.
— Жан, — улыбнулась Ольга.
— Вызову на дуэль.
— Парикмахер, чтоб выпускникам ПВУ понятно было. Наши бабушки
называли его куафёр. Сейчас жизнь упростилась, и он стал Жаном. Так вот… Что я хотела сказать? Ах, да! От этой водопроводной воды волосы становятся ломкими и выпадают, — взяв большой пушок, попудрила нос и щёки, чихнув то ли от пудры, то ли от лёгкого сквознячка.
— Расти большая и толстая, — пожелал ей здоровья Аким, доставая портсигар.
— Дурак! — попрыскала в него духами.
— Да, жизнь упрощается… Мадам, ну что у вас за выражения после Маньчжурской армии? — закурив и усевшись в мягкое кресло, подсмеиваясь, попенял ей, любуясь грудью, просвечивающей сквозь прозрачную ткань. — Как это у тебя молока нет? — подтрунивал он. — Такие вместительные молочные железы.
