Хилари Мантел - Внесите тела
Джейн сидит неподвижно, сверток по-прежнему обернут шелковой материей.
– Ты бы развернула его, Джейн, – участливо говорит сестра. – Что бы там ни лежало, оно принадлежит тебе.
– Я слушаю господина секретаря, – откликается Джейн. – И учусь.
– Едва ли его уроки пойдут тебе впрок, – замечает Эдвард Сеймур.
– Не уверена. Десять лет под его крылом, и я бы сумела за себя постоять.
– Судьба распорядилась, чтобы ты стала королевой, а не писарем, – замечает Эдвард.
– И теперь ты благодаришь Господа, что я родилась женщиной?
– Мы все благодарим за это Господа денно и нощно, – отвечает Том Сеймур с вымученной галантностью. Для него внове отвешивать комплименты своей кроткой сестрице. Том смотрит на Эдварда и пожимает плечами: прости, на большее я не способен.
Джейн снимает шелковую материю, продевает цепочку из благородного металла цвета ее волос между пальцев. Переворачивает крохотную книжечку: на золоте и черной эмали обложки горят переплетенные рубиновые буквы: Г и А.
– Не тревожьтесь, камни заменят, – быстро говорит он. Джейн протягивает ему книжечку, лицо удрученное: ей еще предстоит узнать, каким скупым бывает король, самый могущественный из властителей мира. Генриху следовало меня предупредить, думает он. Под «А» угадывается «Е». Он передает книжечку Николасу Кэрью: – Вы проследите?
Повозившись с крохотной застежкой, тот открывает книжку.
– Ах, молитва на латыни. Или библейский стих?
– Можно мне? Это Книга Притчей. «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов». – Как бы не так, думает он: три подарка, три жены – и только один счет от ювелира. – Вы знаете, кому это адресовано? – с улыбкой спрашивает он Джейн. – «Виссон и пурпур – одежды ее». Я могу рассказать вам о ней куда больше, чем здесь написано.
– Вам следовало стать епископом, Кромвель, – говорит Эдвард Сеймур.
– Не епископом, Эдвард. Папой.
Он собирается уходить, но Кэрью поднимает властный палец. Господи Иисусе, вздыхает он про себя, неужто я был недостаточно почтителен? Кэрью отзывает его в сторону. Однако не для упреков.
– Принцесса Мария, – тихо говорит Кэрью, – надеется, что отец призовет ее к себе. Что может быть более утешительным в такие времена, как близость законного дитяти?
– Марии лучше быть там, где она сейчас. То, что обсуждается нынче в совете и на улицах, – не для девичьих ушей.
Кэрью хмурится:
– Возможно, вы правы. Однако ей приятно было бы прочесть послание короля. Получить от него подарки.
Подарки, думает он, это можно устроить.
– Многие при дворе, – продолжает Кэрью, – с радостью лично засвидетельствуют принцессе свое почтение. Если нельзя привезти ее сюда, то, может быть, стоит содержать ее мягче? Разумно ли, что ее окружают женщины из семейства Болейн? Может быть, старая наставница, графиня Солсбери подойдет больше?
Маргарет Пол? Эта свирепая папистка? Впрочем, сейчас не время сообщать сэру Николасу жестокую правду.
– Король примет решение, – говорит он. – Это вопрос семейный. Ему виднее, что хорошо для его дочери.
Ночью, при свечах, Генрих льет слезы по Марии. Днем называет ее непослушной и своенравной дочерью. Когда разум берет верх над чувствами, говорит, что пришла пора исполнить отцовский долг. «Меня печалит наше отчуждение. Теперь, без Анны, мы должны примириться. Впрочем, на определенных условиях. Которые моей дочери Марии – и на этом я настаиваю – придется выполнять».
– И еще, – говорит Кэрью, – вам следует взять под стражу Уайетта.
Вместо этого он зовет Фрэнсиса Брайана. Тот заходит с улыбкой, уверенный в своей безопасности. Повязку на глазу украшает маленький изумруд. Выглядит зловеще: один глаз зеленый, другой…
– Сэр Фрэнсис, – спрашивает он, – какого цвета ваши глаза? Вернее, глаз…
– Вообще-то красный, – отвечает Брайан. – Но я держусь, не беру в рот ни капли, ни в Великий пост, ни в Рождественский. А еще по пятницам. – В голосе печаль. – Зачем вы меня позвали? Вы же знаете, я на вашей стороне.
– Я пригласил вас на ужин.
– Вы и Марка Смитона приглашали. И где теперь Марк?
– Не я должен вас заботить, – произносит он с преувеличенно тяжелым актерским вздохом. (До чего же ему нравится сэр Фрэнсис.) – Не я, а мир, который ныне вопрошает, какова цена вашей преданности. Королева приходится вам родственницей.
– Джейн тоже. – Брайан по-прежнему спокоен, что и демонстрирует, вальяжно откинувшись на спинку кресла и вытянув под столом ноги. – Вам незачем меня допрашивать.
– Я беседую со всеми, кто близок королевской семье, а вы особенно близки, вы были с ними с самого начала. Разве не вы ездили в Рим отстаивать интересы Болейнов? Но что вас тревожит? Вы давно при дворе, вам ведомы все тайны. Если вы мудро распорядитесь своим знанием, возможно, вам удастся себя обелить.
Он ждет. Брайан выпрямляется в кресле.
– Ведь вы хотите угодить королю? – продолжает он. – Я должен быть уверен, вы скажете все, что мне потребуется.
Поры его собеседника источают кислую вонь, сэр Фрэнсис потеет гасконским, которое скупает задешево и втридорога сбывает в королевские погреба.
– Вот что, Сухарь, – говорит Брайан. – Я знаю лишь то, что Норрис всегда хотел ее поиметь.
– А ее братец? Тоже хотел?
Брайан пожимает плечами:
– Ее отослали во Францию, они были уже не дети, когда узнали друг друга. Я слыхал, такое случается, а вы?
– Я – нет. В детстве мы понятия о таком не имели. Господу ведомы наши грехи и злодеяния, но так далеко наши фантазии не простирались.
– Держу пари, вы сталкивались с кровосмешением в Италии. Порой люди не отваживаются называть вещи своими именами.
– Я отваживаюсь, – говорит он ровно. – И вскоре вы это увидите. Порой мое воображение не поспевает за событиями, но я усердно тружусь, чтобы нагнать их.
– Теперь она не королева, – говорит Брайан, – а поскольку она не королева, то… теперь я могу назвать ее распутницей, а где такой, как она, развернуться, как не в собственном семействе?
– Вы хотите сказать, что она могла вовлечь в грех дядюшку Норфолка? И даже вас, сэр Фрэнсис? Если говорить о родственниках. Вы известный сердцеед.
– О Боже! Кромвель, вы же не станете…
– Я только допустил вероятность. Что ж, если у нас и впрямь нет разногласий, не окажете мне любезность? Не могли бы вы съездить в Грейт-Холлинбери, предупредить лорда Морли о том, что его ждет. Такие вести не доверяют бумаге, тем более когда ваш дорогой друг немолод.
– Думаете, с глазу на глаз лучше? – Недоверчивый смешок. – Милорд, скажу я, трепещите, скоро ваша дочь Джейн овдовеет, ибо ее мужа обвинят в кровосмешении и обезглавят.
– Было ли кровосмешение – это решать священникам. Его казнят за измену. И я сомневаюсь, что король выберет топор.
– Едва ли это поручение мне по силам.
– Я в вас верю. Думайте об этом как о дипломатической миссии. Вам ведь уже случалось выполнять такие задания, хотя теперь я задаюсь вопросом, как вы справлялись раньше?
– На трезвую голову, – отвечает Фрэнсис Брайан. – Хотя ради вашего поручения придется напиться. Вы же знаете, я до смерти боюсь лорда Морли. Только меня завидит, сразу вытягивает откуда-то древние манускрипты и кричит: «Фрэнсис, подите сюда!» А вы знаете мою латынь – школяру и тому впору устыдиться.
– Нечего меня обхаживать, – говорит он, – лучше седлайте коня. Но перед тем как отправитесь в Эссекс, окажите мне услугу. Ступайте к вашему другу Николасу Кэрью, передайте, что я готов прислушаться к его совету и поговорить с Уайеттом. Только пусть не думает, что на меня можно давить – я давления не переношу. Напомните ему, что аресты еще будут, и я не готов сказать, кого именно арестуют. А если готов, то не желаю. Постарайтесь понять сами и донести до ваших приятелей: у меня развязаны руки. Я больше не мальчик у них на побегушках.
– Теперь я свободен?
– Как воздух, – говорит он ласково. – А на ужин разве не останетесь?
– Поужинайте за меня, – отвечает Фрэнсис.
В покоях короля темно, но его величество произносит:
– Мы должны смотреть в зеркало правды. Вина лежит на мне, о чем раньше я не подозревал.
Генрих переводит взгляд на Кранмера, словно говоря: теперь ваша очередь, я признал грех, дайте мне отпущение. Архиепископа разрывает на части: Кранмер то ли ждет продолжения королевской исповеди, то ли не решается ответить. Кембридж не подготовил его к такой роли.
– Ваше рвение заслуживает похвалы, – говорит Кранмер королю, бросая на него, Кромвеля, вопрошающий, словно длинная игла, взгляд. – В таком деле осуждение немыслимо без доказательств.
– Вам следует помнить, – говорит он, ибо в отличие от Кранмера не испытывает недостатка в словах, – что не я, а совет допрашивал джентльменов, которые ныне обвиняются в преступлении. Совет призвал вас, изложил обстоятельства дела, и вы согласились. Вы сами, милорд архиепископ, сказали, что мы не зашли бы так далеко, не подвергнув вопрос тщательному изучению.
