Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
Но в этот вечер, когда Сэм и Энни шли домой по Аллее, видно было, что между ними что-то произошло. Видно было, что Энни подавлена, а Сэмми, с измученным лицом, как будто порывался объяснить ей что-то.
— Ты извини меня, Энни… — Он сердито отшвырнул ногой лежавший на дороге камешек. — Я не думал, что тебе это будет так больно, девочка.
Энни промолвила тихо:
— Ничего, Сэмми, ты за меня не беспокойся, я не очень расстроена. Что же делать, значит так надо.
(Как бы Сэмми ни поступил, Энни всегда находила, что так и надо.)
Но её лицо, тускло белевшее в темноте под деревьями, было печально.
Он подбросил ногой второй камешек.
— Не могу я больше работать в шахте, честное слово, не могу, Энни. Спускаться туда каждый день с мыслями об отце и Гюи, которые лежат где-то там внизу, — нет, мне этого не вынести. Шахта никогда уже не будет для меня тем, чем была, никогда, Энни, пока не вытащат оттуда отца и Гюи.
— Я понимаю, Сэмми, — согласилась Энни.
— Видишь ли, мне не то, чтобы хотелось идти воевать, — продолжал взволнованно Сэм. — Меня мало привлекает вся эта шумиха, трубы, флаги… Но я на это смотрю просто как на выход. Мне надо избавиться от шахты. Пускай что угодно, — только не шахта.
— Да, да, Сэмми, — поддержала его Энни. — Я понимаю.
Энни было ясно, что Сэмми, отличный забойщик, любивший своё дело и необходимый в шахте, никогда не ушёл бы на войну, если бы не несчастье в «Нептуне». Но печаль, скользившая в покорности Энни, больше, чем всегда, вызвала в душе Сэма разлад.
— Ах, Энни, — вдруг воскликнул он с чувством. — И надо же было случиться этому несчастью в «Нептуне»! Сегодня, когда я сменился и вынес наверх все мои инструменты, я только об этом и думал всё время. А теперь ещё история с нашим Дэви. Я здорово расстроен тем, что с ним так поступили. И, знаешь, девочка, меня беспокоит его отношение к этому.
Он продолжал с неожиданной горячностью.
— Они не имели права увольнять его из школы. Это Ремедж постарался, он давно точил на нас зубы. Но ведь это позор, Энни!
— Он найдёт работу где-нибудь в другом месте, Сэмми.
Но Сэмми покачал головой:
— Он не хочет больше быть учителем, девочка. Он теперь связался с Гарри Нэджентом. Гарри очень отличал его, когда был здесь, и мне думается, что-нибудь из этого да выйдет. — Он вздохнул. — Но я замечаю в Дэви большую перемену.
Энни не отвечала. Она думала о перемене, которая произошла в самом Сэмми.
Они шли по дороге, не разговаривая больше. Было уже почти темно, но когда они проходили мимо «Холма», луна выплыла из-за гряды облаков и облила холодным резким светом дом, квадратный и приземистый, высившийся над дорогой с какой-то почти злобной кичливостью. За широкими белыми воротами, под одним из осенявших их высоких буков, стояли двое — молодой человек в военной форме и девушка без шляпы.
Когда Сэм и Энни дошли до конца Аллеи, Сэм повернулся к Энни:
— Ты видела? Дэн Тисдэйль и Грэйс Баррас.
— Видела, Сэмми.
— Я думаю, Баррасу бы не понравилось, если бы он застал их здесь.
— Баррас!.. — Сэмми тряхнул головой и плюнул. — Вышел-таки сухим из воды! Но я на него больше не работник, нет, даже если бы он сам пришёл просить меня.
Молчание между ними длилось всё время, пока они шли к лавке миссис «Скорбящей». Энни крепилась, но сегодня мысль, что Сэмми идёт на войну, словно парализовала её. Всякая другая отказалась бы идти в лавку. Но Энни угадывала, что Сэму этого хочется, и поэтому она вошла и мужественно пыталась съесть свой пирожок. Сегодня и Сэмми съел только один и оставил недопитым полстакана лимонаду.
Когда они остановились на углу Кэй-стрит, Сэм сказал, пытаясь улыбнуться своей обычной улыбкой:
— Не горюй, Энни, девочка! В конце концов и от шахты я немного видал добра. Может быть, война даст мне побольше.
— Может быть, — согласилась Энни. У неё вдруг перехватило горло. — Я ещё увижу тебя завтра, Сэмми. Непременно увижу до твоего отъезда.
Сэм кивнул головой, все ещё улыбаясь вымученной улыбкой, и воскликнул:
— Поцелуй меня, девочка, чтобы я видел, что ты на меня не сердишься.
Энни поцеловала его и отвернулась, боясь, что Сэм увидит слезы у неё на глазах. Опустив голову, она торопливо направилась домой.
Сэмми медленно взбирался наверх, к Террасам. Он говорил себе, что поступает как дурак, оставляя Энни и хороший заработок ради войны, которая его не интересовала. Но он ничего не мог с собой поделать. После того несчастья в шахте с ним что-то произошло, — вот так же, как с Дэвидом. Ему всё равно, куда уйти, лишь бы уйти из шахты!
Дома мать, как всегда, ожидала его, сидя у окна на своём жёстком стуле с прямой спинкой, и не успел он войти, как она встала, чтобы принести ему горячего какао.
Она подала ему чашку и, стоя у очага, на который только что поставила чайник с кипятком, сложив под грудью руки с несколько костлявыми локтями, смотрела на сына хмурыми и любящими глазами.
— Отрезать тебе пирога, сынок?
Сэм сидел у стола в позе очень усталого человека, сдвинув шапку на затылок; он поднял глаза и поглядел на мать.
Марта тоже изменилась. Катастрофа не вызвала в ней внутреннего протеста: она приняла её с мрачным, но спокойным фатализмом женщины, которая всегда знала, что в шахте работать опасно, и давно примирилась с этим. Но несчастье в «Нептуне» оставило свой след и на Марте. Морщины на её лице углубились, щеки ещё больше впали, в чёрных, туго закрученных волосах резко выделялась седая прядь. Лоб тоже избороздила сеть морщинок. Но она всё ещё без всякого усилия держалась прямо. Её энергия казалась неиссякаемой.
Сэму ужасно не хотелось сообщать матери новость. Но выхода не было. И, как человек бесхитростный, он сразу заговорил об этом:
— Мама, — сказал он, — я записался…
У Марты лицо стало пепельно-серым. И лицо и губы были теперь одного цвета с седой прядью в её волосах. Рука её инстинктивно поднялась к горлу. В глазах появилось что-то одичалое.
— Ты хочешь сказать… — она остановилась, но в конце концов принудила себя выговорить это слово: — В армию?
Он подтвердил угрюмым кивком.
— В пятый стрелковый. Я уже сегодня сдал инструмент. Мы в понедельник выступаем.
— В понедельник, — пробормотала она, заикаясь, все тем же тоном дикого недоверчивого испуга.
Продолжая глядеть на сына, она опустилась на стул. Садилась медленно, осторожно, всё ещё прижимая руку к горлу. Она вся сжалась, словно раздавленная его словами. Но все ещё отказывалась поверить. Сказала тихо:
— Тебя не возьмут. Шахтёры им нужны здесь, на родине. Не могут они снять с работы такого хорошего забойщика, как ты.
Сэм избегал её умоляющего взгляда.
— Меня уже приняли.
Эти слова её сразили. Наступило долгое молчание. Потом она спросила шёпотом:
— Как ты мог сделать такую вещь, Сэмми? Нет, как ты мог это сделать?..
Он отвечал упрямо:
— Я не виноват, мать, не могу я больше выносить шахту!
V
Во вторник около пяти часов Дэвид возвращался домой по Лам-стрит. Было ещё светло, но уже по-вечернему тихо на улицах. Войдя в дом, Дэвид остановился в тесной передней и первым делом посмотрел на металлический подносик, на который Дженни со своей неизменной страстью к «хорошему тону» всегда клала полученные для него письма. Сегодня на подносе лежало только одно письмо. Дэвид схватил его, и его хмурое лицо просветлело.
Он прошёл на кухню, сел у очага, в котором горел слабый огонь, и начал снимать башмаки, одной рукой расшнуровывая их, а другой держа письмо, от которого он не отрывал глаз.
Дженни принесла ему домашние туфли. Это было не в её привычках, но последнее время Дженни вообще была не такая, как всегда: озабоченная, почти робкая, она окружала Дэвида мелочными заботами и, казалось, была подавлена его угрюмостью и неразговорчивостью.
Он взглядом поблагодарил её. Дыхание Дженни благоухало портвейном, но Дэвид воздержался от замечания, он говорил с ней об этом столько раз, что устал говорить. Дженни уверяла, что пьёт очень мало, какой-нибудь стаканчик, когда у неё плохое настроение. А позорное (по её выражению) увольнение Дэвида из школы естественно располагало к унынию.
Дэвид открыл письмо и прочёл его медленно и внимательно, потом положил на колени и стал смотреть в огонь. Лицо его приобрело теперь сосредоточенное, бесстрастное, зрелое выражение. За те полгода, что прошли со времени катастрофы, он как будто постарел на добрых десять лет.
Дженни вертелась на кухне, делая вид, что занята делом, но время от времени украдкой поглядывая на мужа, словно хотела узнать, о чём говорилось в письме. Она чувствовала, что в душе Дэвида идёт какая-то тайная и глубокая работа, но не вполне понимала, что с ним; глаза её выражали почти испуг.
— В письме что-нибудь важное? — спросила она, наконец. Она не могла удержаться, слова вырвались сами собой.
— Оно от Нэджента, — отвечал Дэвид.
