Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
Дженни вертелась на кухне, делая вид, что занята делом, но время от времени украдкой поглядывая на мужа, словно хотела узнать, о чём говорилось в письме. Она чувствовала, что в душе Дэвида идёт какая-то тайная и глубокая работа, но не вполне понимала, что с ним; глаза её выражали почти испуг.
— В письме что-нибудь важное? — спросила она, наконец. Она не могла удержаться, слова вырвались сами собой.
— Оно от Нэджента, — отвечал Дэвид.
Дженни растерянно уставилась на него, но в следующую минуту лицо её выразило раздражение. Ей была подозрительна эта внезапная и как-то сама собой возникшая дружба с Гарри Нэджентом. рождённая несчастьем в «Нептуне». Это был как бы союз двух, из которого она была исключена, — и она ревновала.
— А я думала, что это насчёт службы, меня прямо убивает то, что ты ходишь без дела.
Дэвид очнулся от задумчивости и посмотрел на неё.
— Здесь говорится и о работе, Дженни. Это ответ на письмо, которое я на прошлой неделе написал Гарри. Он поступил санитаром в полевой лазарет, который отправляют во Францию, и я решил ехать с ним, это единственное, что мне остаётся.
Дженни ахнула в невероятном волнении. Она мертвенно побледнела, прямо позеленела и вся поникла.
Видно было, что она страшно испугана. Одно мгновение Дэвиду казалось, что ей дурно, — у неё в последнее время бывали странные приступы слабости и тошноты, — и он вскочил и побежал к ней.
— Не волнуйся, Дженни, — сказал он. — Нет ни малейшего повода тревожиться за меня.
— Но зачем тебе уезжать? — сказала она дрожащим голосом, в котором слышался всё тот же непонятный испуг. — Зачем ты дал Нэдженту втянуть себя в такое дело? Ты не веришь в войну, и незачем тебе идти!
Дэвида тронуло её волнение. Он было уже примирился с мыслью, что Дженни любит его не так, как прежде.
Он не знал, что отвечать ей. Это верно, он не патриот. Политическая система, вызвавшая войну, связывалась в его уме с системой экономической, вызвавшей несчастье в «Нептуне». За той и другой он видел лишь ненасытную жажду власти, стремление к приобретению, неутолимый человеческий эгоизм.
Но, не заражаясь военным патриотизмом, Дэвид всё же чувствовал, что не может оставаться в стороне. То же самое чувствовал и Нэджент. Ужасно было принимать участие в этой войне, но ещё ужаснее — не принимать в ней участия. Он не должен идти на войну убивать. Но можно же пойти на войну спасать людей. А бездеятельно стоять в стороне, когда человечество бьётся в тисках мучительной борьбы, — было всё равно, что навсегда признать себя предателем. Это было всё равно, что стоять наверху у спуска в шахту, смотреть, как ползёт вниз клеть, переполненная людьми, которым предопределена гибель, и, оставаясь наверху, говорить: «Вы — в клетке, братья, а я не войду туда с вами потому, что тот ужас и опасность, на которые вас посылают, не должны были бы никогда существовать».
Он протянул руку и погладил Дженни по щеке.
— Это трудно объяснить, Дженни. Помнишь, что я говорил тебе… после несчастья… после того как меня уволили из школы…. Я бросаю экзамены на бакалавра, преподавание, все, все. Я хочу порвать со всем и вступить в Союз. Правда, пока не кончится война, мне вряд ли удастся делать то, что я хочу делать здесь, на родине. Это была бы не работа, а «шаг на месте». И потом — Сэмми ушёл на фронт, и Гарри Нэджент идёт. Только это одно и остаётся.
— О нет, Дэвид, — захныкала Дженни. — Ты не можешь уйти.
— Ничего со мной не случится, — сказал он, успокаивая её. — Об этом тебе нечего беспокоиться.
— Нет, ты не поедешь, ты не можешь теперь оставить меня, не можешь оставить меня в такое время… — (Дженни уже изображала женщину, покинутую не только им, но всеми, кому она верила).
— Но послушай, Дженни.
— Ты не можешь теперь меня оставить. — Она была вне себя, слова лились стремительным потоком. — Ты мой муж и не можешь меня бросить. Разве ты не видишь, что у меня… что у нас скоро будет ребёнок?
Полная тишина. Новость потрясла Дэвида, он совершенно не подозревал того, о чём говорила Дженни. Потом Дженни заплакала, поникнув головой, слёзы ручьями лились из её глаз, она плакала так, как всегда в тех случаях, когда обижала Дэвида. Ему было нестерпимо видеть эти слезы; он обнял Дженни одной рукой.
— Не плачь, Дженни, ради бога, не плачь. Я рад, ужасно рад. Ты знаешь, что я этого всегда хотел. Я просто на минуту растерялся от неожиданности вот и всё. Ну, перестань же, пожалуйста, не плачь так, как будто ты в чём-то виновата.
Она всхлипывала и вздыхала у него на груди, крепко прижавшись к нему.
Лицо её снова порозовело, она, видимо, испытывала облегчение, поделившись новостью с Дэвидом. Она сказала:
— Ты ведь не уедешь от меня теперь, Дэвид? — Во всяком случае до тех пор, пока не родится наш малыш?
Что-то почти жалкое было в той настойчивости, с какой Дженни подчёркивала, что это — их ребёнок, её и Дэвида. Но Дэвид не замечал этого.
— Ну, конечно нет, Дженни.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Он сел и посадил её к себе на колени. Она все не поднимала головы от его груди, словно боясь, что он прочтёт что-то в её глазах.
— И не стыдно тебе так плакать, — сказал он ласково. — Ведь ты отлично знала, что я буду рад. Почему же ты мне ничего не говорила до сих пор?
— Я думала, что ты, может быть, рассердишься. У тебя и без того столько хлопот теперь, и ты так изменился в последнее время. Скажу тебе прямо, ты меня пугал.
Он ответил мягко:
— Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Дженни.
— Так ты не уедешь, нет, Дэвид? Не оставишь меня, пока всё не кончится?
Он тихонько взял её за подбородок и поднял залитое слезами лицо вровень со своим. Глядя ей в глаза, он сказал:
— Я перестану думать об армии, пока ты не будешь совсем здорова, Дженни. — Он помолчал, заставляя её смотреть себе прямо в глаза. Дженни опять казалась слегка испуганной, готовой задрожать, заплакать.
— Но ты обещаешь мне перестать пить этот проклятый портвейн, Дженни?
На этот раз ссоры не произошло. Внезапное облегчение выразилось на лице Дженни, и она разразилась рыданиями.
— Да, да, обещаю, — причитала она. — Клянусь тебе, что буду хорошей. Ты лучший из мужей, Дэвид, а я глупое, глупое, скверное создание. О Дэвид…
Он крепко обнимал её, утешая, в нём снова проснулась и окрепла нежность к ней. Среди смятения и мрака его души ему вдруг сверкнул надеждой луч света. Из смерти вставало видение новой жизни — сын, сын его и Дженни! И Дэвид был счастлив в своём ослеплении.
Вдруг зазвенел колокольчик у входной двери. Дженни подняла голову; она раскраснелась, повеселела. Настроение у неё менялось так же легко, как у ребёнка.
— Кто бы это мог быть? — сказала она с любопытством. Посетители с парадного хода были непривычным явлением в их доме в такой час. Но раньше, чем Дженни успела высказать какую-нибудь догадку, снова раздался звонок. Она торопливо побежала отворять.
Через минуту она вернулась очень взволнованная и возвестила:
— Это мистер Артур Баррас. Я проводила его в гостиную. Можешь ты себе представить, Дэвид, — сам молодой мистер Баррас? Он сказал, что хочет видеть тебя.
Лицо Дэвида снова застыло, глаза стали суровыми.
— Что ему нужно?
— Он не сказал. Я, конечно, не посмела спросить. Но подумай только: пришёл запросто к нам в дом! О господи, если бы я знала, я бы растопила камин в парадной комнате.
Дэвид не отвечал. Ему, очевидно, визит Барраса не казался таким важным событием. Он встал и медленно пошёл к двери.
Артур шагал по гостиной взад и вперёд в сильном нервном возбуждении, и, когда вошёл Дэвид, он заметно вздрогнул. Одно мгновение он смотрел на вошедшего широко раскрытыми глазами, затем поспешно подошёл к нему.
— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он, — но мне необходимо, просто необходимо было вас увидеть.
Он неожиданным движением опустился на стул и заслонил глаза рукой.
— Я знаю, что вы чувствуете при виде меня, и ни капельки вас за это не осуждаю. Я бы не обиделся даже и в том случае, если бы вы не захотели со мной говорить. Но я не мог не прийти, я в таком состоянии, что мне необходимо было увидеть вас. Вы мне всегда нравились, я вас уважаю, Дэвид. И я чувствую, что только вы один могли бы мне помочь.
Дэвид спокойно сел за стол напротив Артура. Контраст между ними был поразителен: одного терзало мучительное волнение, другой вполне владел собой, и лицо его выражало сдержанную силу.
— Для чего я вам нужен? — спросил Дэвид.
Артур порывисто отнял руку от глаз и с какой-то отчаянной решимостью остановил их на Дэвиде.
— Услышать правду — вот что мне нужно. Я не буду знать ни сна, ни отдыха, ни покоя, пока не открою правду. Я хочу знать, виноват ли мой отец в катастрофе. Должен знать, понимаете? И вы должны мне помочь.
Дэвид отвёл глаза, пронзённый той непонятной жалостью, которую Артуру, видно, суждено было всегда вызывать в нём.
