Томас Фланаган - Год французов
И вот он в Каслбаре, на Высокой улице, мимо него спешат люди. Вон валяются брошенные, уже не нужные мушкеты. Где отступали английские войска, он не знал, да и не задумывался, хотя, очевидно, большая их часть прошла именно по этой улице. В ее начале стояла маленькая пушка, а на ней — распростертый артиллерист, отважный человек, он не покинул своего смертоносного орудия, даже увидев рядом других людей, тоже несущих смерть. Что подвигло его на такой шаг?
Корни О’Дауд положил Мак-Карти руку на плечо.
— Разбили мы их, Оуэн! В пух и прах! — Глаза его горели шальным огнем.
Мак-Карти лишь кивнул в ответ. Все верно, так и было. Битва принесла им победу. Но Мак-Карти не чувствовал радости, лишь от недавнего страха пересохло во рту.
— Считай, тебе крупно повезло, что здесь оказался. Глядишь, поэму сочинишь обо всем этом.
— Обо всем этом? — переспросил Мак-Карти.
Все дальше и дальше слышится ему теперь канонада, словно отзвуки уходящих громовых раскатов. Зато, точно болотные огоньки, заплясали перед глазами стихотворные строки других поэтов. О том, как из белокаменных усадеб изгоняли знать; о том, как уходил на север, в отчаянии и бессильной ярости, Бэр О’Салливан; о том, как совершил победоносный ночной налет Сарсфилд и какая жестокая расплата ждала за эту малую победу — кровавые поля Огрима и Лимерика.
— Обо всем этом? — переспросил он. Но О’Дауда уже не было рядом, — ускакал хмельной от победы всадник.
Повстанцы уже не бежали, шли шагом, оглядываясь, как и Мак-Карти, по сторонам. Сам он остановился у мелочной лавки: сейчас, после всего виденного и слышанного на Сионском холме, она оказалась такой же диковинкой, как арабский шатер. Он обернулся: по маленькому горбатому мосту ехал, возвышаясь над толпой, Эмбер. За ним следом ехали ольстерец Тилинг и помещик-протестант Эллиот. По лицу Эмбера трудно было угадать его выражение, даже когда он подъехал ближе. Эмбер умел скрывать свои чувства. Сейчас он улыбался, как и всякий одержавший победу генерал. Он ехал по улице доселе незнакомого города, словно помещик, вернувшийся в свою вотчину. И только лицо, смуглое и неразгаданное, выдавало в нем чужого.
Мак-Карти подошел к пушке. Среди серых, мрачных домов ярким пятном выделялся красный мундир. Мак-Карти заглянул убитому в открытые глаза. Такой же рыжеволосый, как и сам он, и лицо вроде знакомое. Неудивительно. Ведь они оба ирландцы: и Мак-Карти, и пушкарь из лонгфордского ополчения. И суть не в платье — у одного домотканый кафтан, красный мундир у другого, — а в том, что они оба одной ирландской крови, оба рыжеволосые, с упрямыми подбородками, большеротые — это и объединяло их. Мак-Карти протянул было к лицу погибшего руку, но тут же отдернул и быстро и неловко зашагал прочь.
Он пробрался сквозь толпу, запрудившую улицу, на вершину холма и огляделся. По мосту двигался людской поток, поднимался по пологому склону и около пушки делился надвое. Удастся ли когда из этого образа-заготовки слепить поэму? Гортанные, ликующие возгласы ирландцев перемежались, точно пальбой из мушкетов, французской речью.
К Мак-Карти подскакал Рандал Мак-Доннел, этот кентавр. В седле он ладен и складен, пеший же — неуклюж и пузат. Утренняя дымка уже рассеялась. День выдался ясный, но солнце светило тускло. Мак-Доннел придержал коня и наклонился к Мак-Карти.
— А знаешь, кто у англичан генералом? Сам Лейк! От нас драпала вся коннахтская армия под командой Лейка!
Короткое хлесткое имя всколыхнуло память. Убогая лачуга в Мейо, двое беглых повстанцев, члены тайного общества из Уэксфорда. Снова вернулись времена Кромвеля. Идет по Уэксфорду и Карлоу генерал Лейк, и тянутся за ним вереницей виселицы да столбы для порки, и ведет он победоносное английское воинство в красных мундирах под звуки флейты и дробь барабана.
— Есть о чем поэму сложить.
То О’Дауд его донимал, теперь Мак-Доннел. Поэму по заказу. Пошел в таверну, нацарапал куплет-другой — и знай торгуй им на улицах Каслбара. Несколько шиллингов заработаешь. Как и на пустых, но сладкозвучных балладах, которые сочиняют на английском языке после скачек. Нет, все это далеко от поэзии. В Каслбаре поэзии не сыскать.
Сбирайтесь, о братья ирландцы, о скачках победных рассказ,
Как солнечным утром в Каслбаре являли мы доблесть не раз.
— Конечно, есть о чем поэму сложить. Вам бы, Рандал, хотелось о скачках, верно? — Шуткой Мак-Карти сразу отгородился от этого грубого животного, неукротимого в своих порывах. А как неистово орал он вместе с другими победителями!
Сперва тот не понял, что к чему. Сдвинул на затылок шляпу, поскреб в черных тугих кудрях. Потом тонко засмеялся, хлопнув себя ладонью по округлому животу.
— Верно, и впрямь скачки! И генерал Лейк в этих скачках всех обставил, на целую милю опередил. Но сейчас это не подходит. Нам нужна поэма высокая, приличествующая нашей победе.
Они разговаривали по-английски. Но вот Мах-Доннел коснулся хлыстом шляпы и отъехал. Даже на поле брани он прихватил жокейский хлыст. Хотя на портупее у него висел пистолет, а второй — в кобуре у седла.
Добравшись до конца Высокой улицы, французы повернули и пошли по Крепостной, мимо казарм, суда, тюрьмы — мрачные здания, казалось, рвали безмятежную синь неба острыми крышами. Мак-Карти свернул в мощеный переулок.
Следом за телохранителями-гренадерами ехал Эмбер, высокий мужчина, выше Мак-Карти, темноликий, погруженный в свои мысли. За ним — Тилинг, человек выдержанный и рассудительный, взгляд цепкий, умный. Вон Джон Мур, молодой, нежноликий, пухлогубый и тонконосый, волосы точно солома. Ни дать ни взять юный герой поэмы: победитель, осматривающий покоренный город. Взяв себя руками под локти, Мак-Карти прислонился плечом к холодной, бурого камня стене. Вот о чем пишут поэты: о юных героях и победителях-генералах. И наверное, всегда в минуты торжества все вокруг выглядело именно так, как сейчас. Словно редкие солнечные лучи сквозь облака, явь, пропущенная сквозь призму чувств и фантазии. Мимо шли люди, знакомые и неотличимые от них незнакомцы, крестьяне и батраки. Они словно возвращались после изнурительного труда с полей, еще окропленных предрассветной росой. А совсем недавно они с воплями лезли на Сионский холм, безжалостно закалывали насмерть пиками людей. Час битвы точно сон, прервавший явь обыденной жизни. Солнце уврачевало раны. Жизнь вернулась в привычное русло: вон знакомая лавка, стена из тесаного камня, вон тяжело шагает пахарь. И быстро затягивается рана, утихает боль в душе.
Над судом развевалось зеленое шелковое знамя, которое привезли французы, на нем золотая арфа, но без короны. На крыльцо взошли французские и ирландские офицеры, и толпа, именуемая теперь армией, воззрилась на них. Заиграли французские музыканты, запищали флейты, забили барабаны. Потом воцарилась тишина. И тут резко вступила волынка, звуки сыпались, точно монеты из кармана. Мак-Карти оглядел толпу, но не нашел волынщика. А играл он один из маршей О’Доннела. Мак-Карти частенько слышал их в Киллале. Когда-то пришел Хью О’Доннел с севера в пустоши Мейо. Не было в его дни ни здания суда, ни самого города. А на площадь с кривых убогих улочек стали стекаться горожане.
От шума и гама Мак-Карти обуяла невероятная жажда. Хорошо бы заглянуть в лавку Шона Мак-Кенны и пропустить с ним стаканчик. Ведь все равно вскорости таверны откроются, и ничто не напомнит о событиях в Киллале, Баллине или здесь, в Каслбаре. Из всех убитых, виденных в тот день, запомнился лишь пушкарь, так похожий на него самого, только глаза другие — уже неживые.
По пути к Мак-Кенне ему вновь повстречался Мак-Доннел. Кривоногий коренастый крепыш уже спешился. Они пошли вместе искать открытую таверну. Что ж, с Шоном выпить еще успеется. Не в его характере таскаться по улицам в такую пору.
— Да, великая сегодня свершилась битва, — сказал Мак-Доннел.
— Кровавая битва, — поправил Мак-Карти.
— И верно. Три сотни наших полегло, зато защитничкам Каслбара досталось еще крепче. Бежали прочь быстрее лани, а мы за ними, только успевай руби направо и налево.
— Я видел, — оборвал его Мак-Карти.
Мак-Доннел улыбнулся, обнажив мелкие редкие зубы.
— Ишь ты, Каслбарские скачки!
Прошел бой, повстанцы победили, и Мак-Карти сражался с ними бок о бок. Он не наблюдал со стороны, подыскивая образные сравнения да придумывая льстивые эпитеты вождям, как обычный поэт. Он штурмовал Сионский холм, гнал ополченцев по скользким от росы лугам, вглядывался в лицо мертвого пушкаря.
— Богом клянусь, Оуэн, — продолжал Мак-Доннел, — жизнь у нас раз и навсегда переменится.
10
ИЗ «БЕСПРИСТРАСТНОГО РАССКАЗА О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В КИЛЛАЛЕ В ЛЕТО ГОДА 1798-ГО» АРТУРА ВИНСЕНТА БРУМА
