Александр Волков - Скитания
Джордано отправился в Германию.
Вечные скитания Бруно имели свою ценную сторону. Переезжая из одной страны в другую, он всюду рассеивал семена новою мировоззрения, всюду оставлял горячих последователей, продолжавших его дело. Джордано Бруно был великим ученым и страстным борцом. Он не мог держать свои идеи при себе, он должен был нести их в народ. Бруно открыл эпоху великих битв за научную истину.
В Германии, казалось, нашелся спокойный уголок. Герцог Юлий Брауншвейгский, покровитель наук и искусств, один из немногих просвещенных государей в ту эпоху, пригласил Бруно в Хельмштедт.[196]
Там, в единственном из германских университетов, где не господствовали церковники, Бруно провел последний спокойный год своей жизни. Но судьба, как видно, решила отвернуться от итальянского философа. Герцог Юлий умер, и из университета, который он основал, развитию которого всячески способствовал, была изгнана свободная мысль.
Лютеранские богословы сразу припомнили Бруно его смелые высказывания о Боге, о Вселенной, о бесконечности. Главный пастор Хельмштедта отлучил Джордано от церкви, и благочестивые студенты перестали посещать лекции осужденного церковью профессора. Бруно лишился средств к жизни.
В те недолгие периоды своей жизни, когда Джордано имел хороший заработок, он никогда не копил денег. Отвергая советы домовитого Ченчо, Бруно раздавал золото нуждающимся студентам, безотказно давал взаймы коллегам, хотя и знал, что не получит долг. И вот в Хельмштедте вечный скиталец, потеряв заработок, оказался без денег.
Правда, Ченчо защитил в Хельмштедте ученую степень магистра, но никаких материальных благ изгнанникам это не дало. Ведь ученик разделял взгляды учителя и не мог рассчитывать на получение заработка в университете.
Хельмштедт пришлось покинуть. Единственное, что сделал для Бруно новый герцог, – это дал ему восемьдесят талеров за похвальное слово, которое сочинил Джордано в память покойного Юлия. После того как расплатились за квартиру, отдали долги мяснику, булочнику, денег осталось сущие пустяки. Бруно решил поехать во Франкфурт-на-Майне, крупнейший центр книгопечатания.
– Быть может, там издатели примут мои книги, – сказал он Ченчо.
Летом 1590 года вечные скитальцы опять отправились в путь. Их не обременял багаж. Немного платья, десяток любимых книг, законченные и незаконченные рукописи – все помещалось в видавшем виды дорожном сундучке.
Доехать до Франкфурта денег не хватило. Путники застряли в деревушке Блюменталь. Они жили там уже четыре дня. Погода выдалась скверная. Серое небо, сплошь покрытое тучами, надоедливый мелкий дождь, грязь на единственной улице деревни, грязь в общей комнате трактира, грязь в убогом номере… Тоска, тоска!
Не во сне ли видел он, Джордано, роскошные сады счастливой Кампаньи, великолепные дворцы и площади Флоренции, величавые памятники римской старины, дивный собор Святого Марка и каналы Венеции?.. А эти обширные, приемные дворцов Парижа и Лондона, где он, как равный, разговаривал с князьями и герцогами, где королевские особы воздавали должное его необыкновенной учености, – быть может, это только праздная игра воображения?..
Погода улучшилась, и можно было оставить Блюменталь.
– Ну что ж, Ченчо, – с напускной храбростью сказал Бруно, – дальше двинемся по апостольскому способу.
– Пешком? Я принимаю ваше предложение с одной поправкой.
– Что это значит?
– Я пойду один. Дойду я гораздо быстрее, чем вдвоем с вами, договорюсь с книгопродавцами, что-нибудь у них выпрошу и вернусь сюда.
После недолгого спора Бруно согласился, что план Ченчо более практичен.
– Смотри только, не попадись разбойникам, – предостерег Бруно молодого магистра.
Ченчо расхохотался:
– Уж как-нибудь отобьюсь! Да и что у меня можно отобрать?
– Прежде всего обратись к Жаку Обри, – напутствовал Ченчо профессор.
– Конечно, маэстро, я же знаю, что это ваш старый друг.
Ченчо ушел. На повороте улицы он обернулся и помахал рукой другу. Джордано долго еще стоял на дороге.
Бруно старался занять свое время, которое текло невыносимо медленно. Он читал и правил рукописи, пытался писать новое, но мысли неотвязно неслись к Ченчо. Где-то теперь шагает его милый спутник, его единственный друг, которого за долгие годы скитаний Джордано полюбил, как родного сына?
«Ченчо силен, отважен, находчив, – говорил про себя Бруно, – и все же одинокому путнику грозит много опасностей на дорогах Германии… как, впрочем, и всякой другой страны», – ради справедливости добавил Джордано, вспомнив, как он с Алессо путешествовал во Флоренцию.
Через два дня после ухода Ченчо пришлось отдать за обед последнюю монету и просить хозяина повременить несколько дней с получением платы за ночлег и пищу. Рослый широколицый Ганс Хюблер отверг просьбу постояльца.
– Я не верю чужестранцам, – заявил он. – В прошлом году один француз жил у меня в кредит целую неделю, а потом удрал, не заплатив ни пфеннига, да еще стащил у меня с чердака окорок!
Бруно, улыбаясь, заверил хозяина, что не собирается воровать у него окорока, и Хюблер ушел, ворча.
Отношение к несостоятельному жильцу резко ухудшилось. Слуги подавали ему в последнюю очередь и самые плохие, остывшие кушанья. Они издевались над чужестранцем, который живет за счет честного немецкого бюргера, и еще неизвестно, заплатит или нет.
Бруно, все такой же стройный, не согнувшийся с годами, выслушивал насмешки в гордом молчании и только ниже опускал голову над столом.
Наконец терпение Хюблера кончилось. Войдя в комнату постояльца, он грубо сказал:
– Послушай ты, чужестранец! Если завтра к вечеру не заплатишь мне долг, тебя посадят в долговую тюрьму, я уже договорился со старостой!
– Напрасно вы так беспокоитесь, – ответил Бруно. – Если даже мой ученик не вернется, я смогу расплатиться с вами. Вот мои рукописи, они имеют цену…
– Ха, бумажный хлам! – Трактирщик окинул презрительным взглядом рукописи, разложенные на столе. – Кому это нужно?!
На седьмой день после ухода Ченчо Джордано не получил ни завтрака, ни обеда.
– Тебя досыта накормят в тюрьме, куда ты пойдешь вечером! – издевался Хюблер.
Близился час ареста, когда в трактир ворвался Ченчо, веселый, оживленный.
– Сто дукатов, маэстро, сто дукатов! – вскричал он, размахивая кошельком. – Я иду нанимать подводу, а вы укладывайте вещи!
Ганс Хюблер подошел с извинениями, низко кланялся. Бруно отвернулся от него.
В тот же вечер изгнанники покинули Блюменталь в тряской телеге, запряженной неуклюжей деревенской лошаденкой.
Глава третья
На родину!
Странствуя по Германии, Бруно, точно под действием какой-то магнетической силы, спускался к югу, поближе к родимой стороне. Он читал лекции в Виттенберге, печатал книги во Франкфурте-на-Майне, преподавал в Хельмштедте, – а сердце тянулось к Италии…
Жгучая тоска по родине, по дорогой сердцу Кампанье и грандиозному видению Везувия, заставляла его писать:
«Нола, милая Нола! Твои мирты и виноградники, теплый запах козьего молока и пахучих трав твоих лугов, когда вернусь я к вам?..»
И в 1592 году Джордано принял приглашение венецианского патриция Джованни Мочениго стать его наставником, развить память, научить хотя бы основам наук, которые знал великий энциклопедист.
Не хорошее жалованье, не богатая комната во дворце Мочениго, не обильный стол привлекли Бруно в Венецию. Нет, он снова хотел проплыть по ее каналам, пройти по мраморным площадям, посетить типографию, где в дни его молодости печаталась первая и потому самая дорогая сердцу книга «Знамения времени».
Воздух родины! Что может быть слаще для изгнанника, который не дышал им почти полтора десятка лет. Но этот воздух оказался отравленным.
17 февраля 1600 года Джордано Бруно взошел на костер – и в бессмертие.
Примечания
1
В 1442 году Неаполь попал под власть арагонского короля. Позднее, в 1479 году, два государства, существовавшие на территории Пиренейского полуострова, Арагон и Кастилия, объединились под названием королевства Испания. Неаполь оставался в подчинении у испанцев до 1701 года и управлялся вице-королем, которого назначал испанский монарх.
2
Пиния – итальянская сосна.
3
Патрон – покровитель.
4
Патриций – человек знатного рода, представитель высшего круга общества.
5
Неаполитанская миля равнялась 2 километрам 226 метрам.
6
Альфьеро (ит.) – знаменосец полка.
7
Сер (ит.) – обращение, к гражданам среднего сословия соответствовало старинному русскому «сударь».
8
Данте Алигьери (1265–1321) – уроженец Флоренции, величайший итальянский поэт, автор поэмы «Божественная комедия».
