Станислав Федотов - Возвращение Амура
– А я и есть бывший солдат, ваше превосходительство, – в том же духе откликнулся француз.
Они встретились взглядами и улыбнулись, поняв друг друга.
– Давайте просто, без чинов, – сказал Муравьев. – Меня зовут Николай Николаевич, мою супругу – Екатерина Николаевна, она, кстати, ваша соотечественница, в девичестве Катрин де Ришмон.
– Катрин де Ришмон?! – воскликнул Легран, перебив Муравьева, и тут же поспешил исправить свою оплошность: – О, простите, Николай Николаевич, но дело в том, что мой покойный друг, лейтенант Анри Дюбуа, говорил о своей невесте Катрин.
– Вы знали Анри Дюбуа?! – воскликнули Муравьевы одновременно, хотя и с разными интонациями: генерал с живым участием, а в голосе Екатерины Николаевны просквозило явное отчаяние. Это прорвавшееся чувство услышали все, и Легран с удивлением увидел, как Муравьев схватил руку жены и, успокаивая, стал ее поглаживать.
– Знал ли я Анри? Мы целый год служили с ним в одном полку. Командовали взводами. Мы дружили втроем: я, Анри и сержант из русских – Жорж Вогул. Он обучал нас русскому языку.
Настала очередь воскликнуть и Элизе:
– Жорж Вогул?! О, месье Вагранов, это есть тот Жорж, qui s,est jeté sur moi,[40] там, у Волги.
– Вогул жив? – удивился Легран.
– Выходит, жив. Да-а, тесна земля-матушка, – ошарашенно сказал Вагранов. – Николай Николаевич, помните двух пьяных в Туле, которых вы приказали выпо… – он осекся и быстро взглянул на Элизу, – то есть наказать?
– Еще бы не помнить, – проворчал генерал. – В тот день меня вызвали на аудиенцию к государю, я получил назначение в Сибирь, а Катюша жутко расстроилась и даже обиделась.
– Стоит ли вспоминать всякие глупости? – поморщилась Катрин. – Месье Легран…
– Можете называть меня Андре.
– Хорошо. Андре… расскажите, как погиб Анри.
Легран встретился глазами с Катрин и, к своему изумлению, увидел в них не любовную тоску, чего ему страстно хотелось, и не наигранную по ситуации просьбу, а яростный, обжигающий гнев обманутой женщины.
– Это не так легко… мадам… – опустил голову Легран.
А память тут же нарисовала яркую картину…
…Бой в желтой от зноя пустыне, бедуины в белых бурнусах на черных конях, французские солдаты, падающие под выстрелами и саблями… Петля захлестывает ноги Анри, выдергивает из-под них каменистую землю, а потом эта земля мчится под его лежащим телом назад со скоростью скачущей лошади. Приподняв голову, он видит лошадь и натянутую струну веревки от его ног к седлу, над которым развевается белый бурнус…
Пауза затянулась. Нарушил ее Муравьев.
– Понимаю вас, месье Легран, – вздохнув, сказал он. – Я тоже терял боевых товарищей. Знаете, сегодня у нас воскресный ужин, за столом соберутся близкие нам люди. Я приглашаю вас присоединиться. Вы где остановились, в гостинице Шульца? Я пришлю за вами. Вот Иван Васильевич и заедет.
– Благодарю, Николай Николаевич…
– А об Анри Дюбуа расскажете как-нибудь потом – вы, наверное, не скоро убываете назад?
– Нет. Дела, знаете ли…
– Вот и хорошо. Будете к нам заходить.
3По обочинам немощеных иркутских улиц еще лежал снег, потемневший, ноздреватый, напитанный влагой, но проезжая часть вытаяла полностью и даже кое-где подсохла, так что время саней отошло не меньше, чем на полгода. Дороги заняли колеса, хотя из-за налипающей на ободья грязи лошадям приходилось нелегко. Поэтому даже для легких экипажей предпочтительнее была парная упряжка.
Вот и Вагранов прибыл за Леграном, чтобы везти его к ужину, на пароконном ландо.
– Пахнет духами, – заметил француз, усаживаясь на мягкое кожаное сиденье.
– Естественно, – отозвался поручик, устраиваясь рядом и тронув кучера за плечо: мол, поехали. – Это выезд Екатерины Николаевны. Не на извозчике же вас везти. А вы не случайно служите в парфюмерной фирме – нюх у вас хороший.
Легран промолчал. Вагранов не стал навязываться с разговором, и так они проехали два квартала, пока на перекрестке Большой и Тихвинской им не встретилась извозчичья пролетка, везущая, видимо, к гостинице Шульца пассажиров с почтовой станции, поскольку в пролетке сидела пара явно не сибирского, более того, даже нерусского, вида. На господине было синее в черную клетку пальто с пелериной и темно-серым то ли волчьим, то ли собачьим воротником, и такая же меховая шапка с наушниками и большим козырьком, из-под которого на Вагранова глянули холодные голубые глаза. На женщине – коричневая бархатная ротонда со стоячим меховым воротником, таким же мехом серебристо-черной лисы были оторочены полы; из-под бархатной, в тон ротонде, шапочки выбивались черные локоны. Женщина также обратила внимание на встречных, но скорее – на Андре Леграна.
Когда экипажи разминулись, Легран оглянулся и спросил:
– У вас и англичане водятся?
Вагранов тоже оглянулся на проехавших, сказал задумчиво:
– Женщина что-то не похожа на англичанку, и, сдается мне, я встречал ее раньше. – Потом встрепенулся: – Как видите – и не только водятся, но уже и размножаются. Недавно свил тут гнездышко некий Сэмюэл Хилл, ушлый тип…
– Ушлый? Не понимаю…
– Ну, как вам сказать… Не ухватишь – уходит, уворачивается, я так думаю.
– А-а, скользкий тип?
– Пожалуй, можно и так. Скажите, месье Легран, вам понравилась мадемуазель Элиза? – спросил вдруг поручик.
– В каком смысле? – Легран взглянул на него заинтересованно. – Как musicienne, как женщина?
– В любом.
– Вас интересует, поручик, не составлю ли я вам конкуренцию? Смею заверить – нет. А мадемуазель Элиза мне понравилась, во всех смыслах.
– Благодарю вас, – сухо откликнулся поручик и замолчал до самого губернаторского дома.
Это Леграна вполне устроило, так как он мог спокойно обдумать линию своего поведения за ужином. В Катрин он уже не сомневался: раз она сохранила самообладание при первой встрече и не стала его разоблачать, значит, так же будет вести себя и дальше. А вот что делать ему? Его охватывало глухое бешенство при одной мысли о том, что, не окажись на ее пути этот мелкотравчатый солдафон Муравьев, c,est un zéro en chiffre,[41] она дождалась бы его возвращения из плена. С другой стороны, бесило его и то, что Катрин после известия о его гибели не стала записной монахиней, а «отдалась первому встречному». Ее нисколько не оправдывало в его глазах, что она вышла замуж лишь через полтора года после этого злополучного известия. Я же не забывал о ней, говорил он себе. Да, у него были женщины, та же Мадия, и другие тоже, но он же не помышлял о женитьбе! А внутри – ехидненько: неужели все так просто?! А дочка Никиты Федоровича Мясникова?!
На Настеньке его мысли спотыкались всегда. Споткнулись и на этот раз. Честно говоря, он не знал, как отвечать на этот, казалось бы, простой вопрос. Конечно, он был уверен, что при необходимости забудет Анастасию, но совсем не желал, чтобы возникла такая необходимость. В конце-то концов, мусульмане, вон, не только любят двоих и даже больше, но и женятся не на одной. И никто не ропщет, не возмущается…
Размышления его прервал Вагранов:
– Приехали. Прошу вас, месье.
Ландо подкатило к роскошному дворцу с коринфской колоннадой по центральному фасаду второго и третьего этажа. Его немного портил навес на витых столбиках, устроенный над входом, видимо, для защиты от дождя, но в целом дворец имел классический европейский вид. Легран уже знал его снаружи во всех подробностях, так как не раз проходил мимо в надежде случайно встретить Катрин. Особенно ему нравились металлические, похоже, чугунные, ворота, по сторонам которых на пилонах дремали каменные львы. Они напоминали ему таких же зверюшек, только не дремлющих, а стоящих настороже по сторонам от входа в родовой замок дю Буа. Мальчишкой он любил залезать на них, воображая себя королем африканской саванны, запоем читал книжки о приключениях на Черном континенте, потому и записался в Иностранный легион, едва лишь перешагнув в двадцать второй год. И всего через полтора года попал в пекло восстания Абд аль-Кадира. А у него перед тем только-только раскрутилась любовь с Катрин, когда он, молодой офицер, приехал на пару недель к брату матушки. Увидев девушку, он сразу понял, с какой целью родители отправили его в гости, но у него и мысли не возникло осудить их матримониальные намерения. Наоборот, с первых же дней общения стало ясно, что они с Катрин – идеальная пара…
Все это промелькнуло в голове Леграна, пока он выбирался вслед за поручиком из экипажа и входил во дворец. Перешагнув порог, он глубоко вздохнул и решил, как нередко говаривал Жорж Вогул: чему быть, того не миновать.
