Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1
— Идите! — разрешил Вельяминов, видя, как Ермолов одними губами очень выразительно и нецензурно высказался по адресу Чекалова.
Статский советник исчез в дверях.
— И с такой дрянью мы начинаем управление всем этим обширным краем! — покачал головой Вельяминов.
— Прикажете позвать полицеймейстера Булгакова и приставов? — осведомился губернатор.
— Ну их к… Я устал от всей этой дряни. Выгоните их со службы с опорочивающим аттестатом и давайте перейдем к более серьезным делам. Мне пишут, что персияны зашевелились по всей границе, а сардар эриванский Гассан-хан похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, — сказал Ермолов.
— Обычное восточное хвастовство! — махнул рукой губернатор.
— Не совсем! И лазутчики, и армяне доносят о том, что на границе неспокойно. Введите капитана Сергеева, присланного из Тавриза князем, — обратился Ермолов к адъютанту.
Гонец Меншикова привез неважные вести. Хотя посольству и было наконец дано разрешение прибыть на аудиенцию к шаху в Султаниэ, но по тому, как держали себя и Аббас-Мирза, и персидские сановники, и приданная нашему посольству обслуживающая их персидская свита, было видно, что авторитет царского посла падает с каждым часом.
— «Мы напоминаем собою пленников, а не посольство могущественной страны, — писал Ермолову Меншиков. — Вокруг нашего дома стража. Куда бы мы ни хотели пойти, нас обязательно провожают шпионы, даже и не пытающиеся скрыть своего ремесла. Ни с кем не общаемся, всем людям любого сословия запрещено сноситься с нами, а между тем англичане ходят здесь, как хозяева, и мы через них иногда добиваемся того или иного удобства жизни…»
Вельяминов читал вслух письмо Меншикова. По лицу Ермолова прошла мрачная улыбка:
— Понял, ваше сиятельство… И до тебя наконец дошло, сколь подлы и двулики суть персидские господа.
— «Уведомляю вас, Алексей Петрович, что, по моему глубокому убеждению, война с Ираном неминуема. Ни сам шах, ни тем более его сын Аббас-Мирза и не помышляют о мире. К границам нашего Закавказья идут все новые и новые персидские войска, среди них и части, сформированные в Испагани и Ширазе. Есть пехота, конница и артиллерия, коей персов щедро снабдили подлецы-англичане. На моем пути из Тавриза до Султаниэ я сам насчитал идущих к нашим границам войск не менее 20 000».
— Убедился, а ведь когда я говорил и писал и ему, и царю, и Нессельроду, то меня называли сомутителем добрых отношений и создателем войны… Поглядим, что теперь скажут в Петербурге…
Письмо Меншикова заканчивалось слезной просьбой к Ермолову быть настороже и остерегаться персидских провокаций.
— «Остановите постройку Миракской крепости, черт с нею и с этим клочком пустой и ненужной нам земли. Уступите ее им, отведите оттоль войско и тем самым закройте рот подлецу Аббасу, вседневно вопящему о том, что вы покушаетесь на исконные персидские земли».
— Много ты понимаешь, дурак! — пренебрежительно и без всякого уважения к царскому послу сказал Ермолов. — Отведи войско и тем покажи иранцам, что испугался их… Да ведь этого только и надо Аббасу, ведь тогда он и туркам и своим персам скажет: «Видите, русские испугались… ушли обратно. Вот как надо держать себя с ними». Да ведь это же и есть его победа над нами. Как ты думаешь, Алексей Александрович? — обратился он к Вельяминову.
— Думаю, что Меншиков прав! Сколь ни неприятен нам отвод войск из Мирака, но, выполняя волю государя, вывести их следует немедля.
— И тем дать этому мошеннику Аббасу праздновать верх над нами? — запальчиво перебил его Ермолов.
— Невелика победа! Укрепление Мирака не стоит костей одного русского солдата, да и надолго ли? Спустя время, при нужде, мы легко возьмем его обратно, а сейчас черта ли в нем, Алексей Петрович?
— Так ты думаешь выводить войска? — медленно, в раздумье произнес Ермолов.
— Считаю — необходимо, Алексей Петрович! — твердо ответил Вельяминов.
— Ну что ж, пиши приказ полковнику Севарсамидзе. Пусть разрушит то, что успели сделать саперы, сроет стены и выводит батальоны к Безовдальскому отряду.
Спустя несколько дней губернатор доложил Ермолову о том, что на место статского советника Чекалова, ушедшего по болезни в отставку, назначен коллежский советник Павлов.
— А где сам лихоимец? — поинтересовался Ермолов.
— Выехал вчера во Владикавказ для дальнейшего следования в Петербург. Приходил прощаться, слезно каялся, просил забыть о его грехах и просил передать вашему высокопревосходительству это письмо, — фон Ховен вынул из кармана конверт.
— Что еще сочинил этот негодяй? Прочтите, пожалуйста, Отто Карлович, я забыл свои окуляры, — сказал генерал.
— «Ваше высокопревосходительство, отец и благодетель! Понимая, сколь разгневаны вы наветами моих врагов, изветами и клеветой, ожесточивших ваше благородное, но доверчивое сердце, я, не имея злобы противу вас и призывая божье благословление на вашу высокую особу, уезжая отсель в Россию, почитаю своим долгом сказать, как на духу. Неповинен я в злодеяниях и гнусно-корыстных проступках, кои возложили на меня враги. Чист я перед господом и перед моим государем. Приехал я в сей край два года и месяц назад бедным и не имущим никакого состояния человеком, таковым же и возвращаюсь назад. Все, что я скопил в Грузии, отказывая себе во многом, это суть 4500 рублей серебром, сумма, как изволите видеть, небольшая и добытая мною жалованьем и наградными от государства. Ни одной копейки, окромя указанного, я не имел и не имею. Да простит господь-бог ваше высокопревосходительство за оскорбление честного человека.
К сему Андрей Чекалов».Глава 2
Умная и коварная Паху-Бике, по сути, правила Аварией и была чем-то вроде регентши при своих сыновьях. Властная ханша, не терпевшая и тени непокорства, ревниво присматривалась ко все возраставшему влиянию Гази-Магомеда. Паху-Бике не могла не понимать опасности, которую несло учение этого безродного байгуша, призывавшего к равенству всех мусульман от первого хана и до последнего нищего. Она знала все, что говорили о нем в народе, и она же обо всем этом сообщала русским властям.
Конечно, Паху-Бике не любила и их, но сила и золото были на стороне ак-падишаха, к тому же все, что делали русские войска, касалось только непокорных племен и тех горских владетелей, которые не хотели признавать власть русского царя.
Шел уже второй час дня. Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные.
Снежные верхушки Каранчи высились над лысыми скалами и утесами хребтов, тянувшихся к югу. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали потоки, неподвижными лентами светились горные реки. Пятна садов, мосты, дороги, дома — все это было разбросано там, далеко внизу, откуда не долетал ни голос человека, ни звук выстрела, ни даже грохот водопада.
Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало уже пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспрестанного движения вперед и вверх начинала кружиться голова. А горы все росли и лезли как бы одна из другой. Узкая тропка то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.
Сэр Генри тяжело дышал. Он с трудом держался в седле, и если бы не боязнь показаться слабым и смешным, он давно сошел бы с коня и охотно посидел бы на этой густой горной траве, из которой глядели на него белые эдельвейсы и крупные ромашки. Но спутники Фиц-Морриса ехали почтительно, молча, неутомимо. Их ноги, по-видимому, не ослабели от пятичасового сидения в седле, лица были спокойны, свежи, и когда делегат, или, вернее сказать, агент английского посла в Иране, встречался с ними взглядом, эти полудикие разбойники почтительно улыбались ему, повторяя одно и то же слово:
— Теперь скоро!
Но горы все так же стояли над дорогой, все так же висели тысячепудовые утесы, все так же скакали по камням горные курочки, и по-прежнему шумно осыпался песок из-под ног устало шедших коней.
Сэр Генри повернулся к ехавшему слева соседу и неуверенно сказал:
— Как вы думаете, Арчи, не пора ли сделать привал или хотя бы отдохнуть несколько минут? Я чертовски устал от этого дикого хаоса! Ни в Персии, ни у нас в Шотландии, ни в Турции я не видел такого дьявольского нагромождения ущелий, крутизны, водопадов и гор. И подумать только, что этот старый индюк Брэдли, — отозвался он непочтительно об английском поверенном в Тегеране, — уверял меня, что эта поездка будет чем-то вроде триумфального въезда Цезаря в Рим…
— Держитесь, старина! Теперь действительно недалеко… Еще две-три петли вокруг этого холма, и мы наконец взберемся на высоту, с которой виден Хунзах, — сказал его спутник.