Василий Шукшин - Любавины
– Чего удивляться?
– Да-а… – секретарь смотрел на него. – Нет, это удивительно.
Иван закурил, помахал спичкой, спичка не погасла, он сунул ее, горящую, в коробок с тыльной стороны. Перевернул коробок и стал внимательно разглядывать этикетку.
– Ну, не вспомнил? – опять спросил секретарь. – Ты посмотри, может, вспомнишь.
Иван, не глядя на него, качнул головой.
– Нет, забыл.
– Тебе шесть лет было… Конечно, – секретарь поднялся и пошел к двери. Сказал на ходу: – Ничего, вспомним, – открыл дверь, позвал громко: – Ивлев!
Через пару минут в кабинет вошел Ивлев, лет тридцати человек, поджарый, смуглый, с резкими морщинами около рта, с живыми умными глазами. Тоже, видать, устал, он держится прямо, легко – подвижный. Одет с иголочки: новые галифе, новый китель, новые хромовые сапоги мягко горят черным блеском.
– Познакомься, – сказал секретарь.
Иван оторвался от этикетки, привстал.
– Иван.
– Ивлев.
– Это мой гость, – сказал Родионов. – Я уйду сейчас… ты побудь тут.
– Я ж хотел в Суртайку ехать.
– Потом. Побудь здесь.
– Ладно.
– Пошли, Иван.
Иван поднялся, положил в карман спички, вышел за секретарем в коридор.
– Твое барахлишко?
– Мое.
– Бери. Пошли.
Иван прихватил чемодан, перекинул через руку пальто, пошел за секретарем. Тот шагал впереди, не оглядываясь. Смотрел в пол, курил.
На улице Иван приостановился.
– А куда идем-то?
– Ко мне. В гости, – секретарь оглянулся. – Что?
– Ничего.
До самого дома секретаря так и шли – один впереди, другой сзади, в двух шагах. Молчали.
С секретарем то и дело здоровались встречные. Он поднимал голову, говорил глуховато:
– Здравствуйте, – и опять смотрел себе под ноги, о чем-то крепко задумываясь.
Дома встретила их немолодая, очень толстая женщина. Представилась заученно:
– Клавдия Николаевна.
– Это, знаешь, кто? – спросил ее Родионов.
– Нет. Кто?
– Погляди внимательно. Не узнаешь?
Ивану было не по себе от этих знакомств. Он с тоской посмотрел на секретаря. Тот невольно рассмеялся.
– Ладно, потом скажем. Сделай чайку нам.
– Сейчас, – суховато сказала Клавдия Николаевна и пошла на кухню.
Комнат в доме четыре. Родионов и Иван прошли в одну, в угловую, празднично убранную, очень уютную.
– Садись, Ваня, – сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. – Водку пьешь?
– Пью.
– А у меня нету. Не обессудь, – Родионов сел на диван, улыбнулся, как давеча, в райкоме, просто, несколько устало. – Вот так… Ну и где ж ты был? Ты воевал?
– Пришлось маленько. Здесь курят?
– Кури.
Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал его.
– У тебя дядя здесь? Даже два?
– Да.
– Ефим Емельяныч… Ничего, хитрый мужик.
Иван коротко глянул на Родионова и опустил голову – опять стал рассматривать спичечную коробку.
– Да-а… – сказал секретарь.
И опять повисла пауза.
Вошла Клавдия Николаевна, принесла чай. Расставила все на столе, присела было на диван, с любопытством и некоторой тревогой разглядывая Ивана.
– Мы сейчас поговорим здесь, – сказал ей Родионов. – Подсаживайся, Иван.
Клавдия Николаевна, не обидевшись, вышла.
Иван погасил о коробку окурок, поискал глазами пепельницу…
– Нету. Здесь дочь живет. На вот, в блюдце, – секретарь пододвинул Ивану блюдце, налил из чайника чай. Подал один стакан Ивану. – Держи.
Иван пил без сахара. Секретарь удивился, предложил класть сахар, Иван мотнул головой.
– Не люблю. Пить просто хочу, – пил, смотрел в стакан.
– Что-то мы никак разговориться не можем. А?
Иван пожал плечами.
– Расскажи о себе, что ли… Как жилось, где бывал, что видел?
– По-разному жилось, – неохотно ответил Иван.
– Ты все время в Москве жил?
– Нет. Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже…
– Мгм. Женат?
– Был.
– А сейчас?
– Разошлись, – Иван посмотрел прямо в глаза секретарю, улыбнулся. – И в тюрьме сидел, между прочим.
Секретарь не удивился, только спросил:
– Много?
– Давали шесть, отсидел три.
Секретарь кивнул головой.
Иван почему-то обозлился.
– За драку сидел-то, – добавил он. – С поножовщиной.
Секретарь опять понимающе кивнул. Наверно, это его спокойствие и невозмутимость и разозлили Ивана. Секретарь как будто заранее знал все и расспрашивал только так, для порядка. И смотрел еще при этом спокойно и весело.
– Дети остались?
– Нет. Ну, что еще?… – в глазах Ивана почувствовалась некая решимость. – Не общественник, на собрания не хожу, не перевариваю болтунов, – он сам налил себе из чайника, подул на чай – хотел казаться спокойным, даже зачем-то оглядел комнату. Не вытерпел и еще добавил: – Вообще жизнь наша мне очень не нравится. Так что вот. Все?
– А что в жизни не нравится?
– Много… Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает… Жадности… В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, – Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.
– В общем, разложил, – сказал он серьезно.
– Тут и раскладывать нечего – и так все видно.
– Ну, ладно, – устало сказал секретарь. – Хамства много, болтовни… – ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. – Ну и что?
– Ничего, все.
– Успокоился?
– Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?
– Поговорить хотел, – в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.
Иван молчал. Смотрел в стол.
– Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал… Интересно же узнать.
Иван молчал.
– Пойдешь в райком работать?
Иван удивленно посмотрел на секретаря.
– Как это?
– На «Победе»… Начальство возить.
– Нет.
– Хм, – секретарь улыбнулся. – Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?
– Да.
– Он знает, что ты приехал?
– Нет. Нас сразу к… в райком повели.
– Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком не водят. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, – секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. – И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?
– Все время.
– Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?
Иван сразу не ответил:
– Не знаю… Вообще-то не хочу.
– Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, – секретарь поднялся.
Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.
– До завтра. Подумай насчет моего предложения.
Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.
Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так…
Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло – почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?
Ефим был дома, копался в завозне.
– Здравствуй…те, – негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.
Ефим обернулся.
– Здорово.
Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.
– Я Иван Любавин, – сказал Иван.
Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз… Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато:
– Ванька… Ничего себе!… Ты откуда?
– Из Москвы. По путевке.
– Как это? – не понял Ефим.
– Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, – Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.
– Так… Ну, и как же теперь? – спросил он.
– Что? – Иван вопросительно посмотрел на дядю.
– Ничего себе! – еще раз сказал тот. – Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.
– Нет.
– Что же не написал ни разу? Что жив-здоров… У тебя же родня тут.
– Та-а… чего писать? – Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.
– Семья есть?
– Нету. Я первое время у тебя поживу пока?
– Ну, а где же еще? Ты только… это… правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный… Все по закону?
– Конечно.
– У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали… Родионов сам, однако, посылал на розыски…
– Сидел. Три года.
– Вышел?
– Вышел.
– Да-а… Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, – Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. – Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.
Пошли в дом.
В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.
