Исаак Гольдберг - День разгорается
Город как бы раскололся на две части: здесь, в центре, еще пытались жить по-обычному и даже шли в собор, как будто кругом все было тихо и спокойно. А между тем подальше от центра уже громоздились баррикады, передвигались войска и поднималась трескотня винтовок. Но и служба в соборе не была обычной. Когда архиерей ехал из своего дома, находившегося в двух шагах от собора, за каретой владыки скакали казаки. И поднимался по паперти старый владыка торопливо, без присущей ему важности и медлительности. И богомольцы встретили его без всякого благоговения: разношерстная и подозрительная толпа расступилась перед ним, с жадным и немного назойливым любопытством разглядывая его одежду, его посох и то, как два священника бережно и важно подхватили его под руки. И только немногие из этих богомольцев сунулись протолкнуться под благословение архиерея.
Колокола на широкой с фигурчатыми окнами колокольне заливались веселым звоном: звонарь знал, что в собор шествует владыка.
12Трое, благополучно отделавшись от патруля, от солдат и от пристава, прошли, сворачивая с улицы на улицу, до главной. Отсюда они могли податься в сторону и пойти прямиком к оставленным возле баррикады товарищам. Но Емельянов о чем-то посоображал и предложил:
— Давайте взглянем, что делается около железнодорожного.
И они пошли туда.
И когда они пошли, над ними, вздрагивая и колыхаясь, пророкотал первый удар большого соборного колокола.
Худой мужик вздернул вверх всклокоченную бороду и прислушался.
— Ишь ты! — заметил он удивленно. — С чего бы это благовест!? Вроде, как будто и праздника никакого нет!
— У попов всегда праздники найдутся! На то у них и святцы! — определил Емельянов.
Потапов покрутил головой:
— Неспроста набрякивают! Неспроста!..
— Конечно неспроста, — согласились остальные двое. Прислушиваясь к колокольному звону, изредка разрываемому выстрелами, они медленно пошли дальше.
— Неспроста, — повторил на-ходу Емельянов. — Тут, видно, так распланировано: бога против нас вместе с полицией и со штыками настропалить... Попы с ладаном да с кадилом, а полиция да солдаты штыки и пули. Вот оно и ладно будет!
— Пройдем до железнодорожников, — прислушиваясь к звону, сказал, как бы отвечая на свои мысли, Потапов. — А оттуда назад, к товарищам...
Чем ближе подходили они к железнодорожному собранию, тем оживленней становились улицы. И, как бы отражая это оживление, разгорался, усиливался и наполнял весь воздух медным гуденьем колокольный звон.
На митинг собралось очень много народу. Коридоры, фойэ и большой зал собрания были переполнены рабочими, учащимися, служащими. В накуренном воздухе раздавались восклицанья, смех. В углах начинали разноголосо петь, прекращали, снова пели. Из комнаты в комнату, проталкиваясь сквозь толпу, проходили озабоченно и возбужденно комитетчики и руководители дружин. Где-то назойливо трещала пишущая машинка. Где-то в другом конце с грохотом и топотом тащили какие-то тяжелые ящики и чей-то веселый голос ободряюще кричал:
— Легче! Дружно!.. Так! Легче...
Митинг начался часов в одиннадцать. Когда толпа, призванная к молчанию серебряным звоном колокольчика, притихла и настроилась слушать, на сцену уверенно вышел высокий курчавый человек. Он поправил пенснэ, сунул левую руку в карман помятого пиджака и неожиданно густым и звучным голосом уверенно сказал:
— Товарищи!..
Емельянов, вытянув шею, присмотрелся к оратору и удовлетворенно пояснил стоявшим рядом с ним товарищам:
— Лебедев. Боевой парень.
Лебедев говорил о событиях, которые разрастаются и требуют организованности, бдительности и тщательной подготовки. Он предостерегал собравшихся от увлечения легкостью победы... На митинге должны были решать — идти ли на демонстрацию вооруженными или проводить ее без оружия. Лебедев резко обрушивался на тех, кто предлагает выйти на улицы с пустыми руками.
— На улицах уже кипит борьба! — гремел негодующе его голос. — Вы слышите треск оружейной пальбы? Вы чувствуете, как многие из наших товарищей уже строят баррикады и готовят отпор самодержавию?! Разве можно выходить на улицы, где завязывается кровавая борьба, безоружными?.. К оружию, товарищи!
В зале грохнули одобрительные крики:
— К оружию!.. К оружию!..
Но из разных концов понеслись протестующие возгласы. Они были слабыми, их пока еще заглушали сочувствующие и разделяющие с Лебедевым его настроения, но они становились все напористей и крепче:
— Долой! Это демагогия!..
— Нельзя выходить с оружием!..
— Не поддавайтесь, товарищи, легкомысленным призывам!..
Лебедев поднял руку и призвал к порядку. Шум в зале немного утих.
Емельянов, возмущенно шипевший на тех, кто возражал Лебедеву, оглянулся на своих спутников.
— Вот олухи-то! — сказал он зло. — Слюни предлагают распустить!.. Без оружия!.. Да нас всех перешлепают, если мы с пустыми руками!..
— Либералишки!.. — пророкотал Потапов.
— Не пойму я... — недоуменно проговорил третий, — там мы с вооружением и антирерия против нас... А тут насчет голых рук... Не пойму...
В зале снова взорвался шум. Лебедев резко громил тех, кто призывает к мирным средствам борьбы и называл их ханжами и лицемерами. В ответ на это в разных местах раздался резкий свист. На свист большинство ответило яростным грохотом. Несколько мгновений ничего нельзя было разобрать. Не слышно было председательского звонка: человек за столом президиума изо всех сил потрясал колокольчиком, но звук последнего пропадал в общем хаосе.
Шум в зале продолжался и тогда, когда к председателю подбежал кокой-то рабочий и стал ему горячо и взволнованно что-то рассказывать. Волнение рабочего передалось председателю. Он подошел к самой рампе, сложил рупором ладони и неистово закричал:
— Вни-ма-ние!.. Товари-щи!.. К порядку!.. Важные известия!.. К порядку!..
Не сразу успокоились в зале. Наконец, вид взволнованного председателя и то, что в президиуме все вскочили на ноги, и то, что Лебедев подошел к председателю и внимательно слушает его, — все это привлекло внимание собравшихся, в зале стало тихо. Тогда председатель коротко сообщил:
— В соборе идет торжественное богослужение, после которого состоится патриотическая манифестация. Полиция и жандармы собрали чернь из Спасского предместья и из кузнечных рядов и этот сброд намеревается идти сюда... А здесь напротив нас, на базаре, скопились другие черносотенцы, которые собираются для каких-то целей... Предлагается спокойно и дисциплинированно обсудить положение...
Потапов подтолкнул Емельянова и коротко предложил:
— Пробьемся поближе... Там, я вижу, ребята свои и надо насчет оружия... Чуешь, товарищ, какая штука?.. Пошли...
Они стали проталкиваться поближе к сцене.
13Колокольный перезвон стал учащаться. Колокола перекликались, перезванивались, соревновались. Из собора хлынул народ. На мгновенье у паперти произошел беспорядок, образовалась толчея. Но подоспели городовые и быстро успокоили нарушителей порядка. Потом из широких, кованых медью дверей вынесли большую, сияющую золотом икону, расшитые шелками и золотом хоругви и царский портрет. Иконы и царский портрет несли почетные люди: молодой коннозаводчик Созонтов, чиновник казенной палаты Трапезников, учитель гимназии Васильев и крупный домовладелец Суконников. Они выступили вперед, приосанились, за ними колыхнулись хоругви, затем потекла густая толпа. Толпа эта нестройно запела «Боже царя храни». Под веселый, как на пасхе, колокольный звон процессия тронулась по площади и направилась к главной улице. На улицах стало шумно. По улицам вместе с пением патриотического гимна поползла тревога. Из ворот и из подъездов выглядывали испуганные люди, кой-где наглухо, с лязгом железных запоров, закрывались ворота.
Сначала толпа двигалась за хоругвеносцами чинно и благопристойно. Потом по ней, как волны, прокатился рокот, загудели переклики, зашумело. Еще впереди, поближе к иконе, к царскому портрету и к хоругвям, старательно выпевали тусклые и тягучие слова, а сзади шла перебранка, вспыхивали короткие ссоры.
Еще впереди с нарочитой торжественностью и истово гремело:
— Си-иль-ный... дер-жа-авный...
А сзади кто-то кричал кому-то:
— Чего ране время нализался?! Храп!..
И пьяный голос, разрывая истовое и торжественное пение, отвечал:
— Зам-молчь!.. За ради дела пью!.. За-ммолчь!..
Витринные окна магазинов были закрыты. Золотые буквы мутно сияли на вывесках. Деревянные модные ботинки обреченно висели на кронштейнах над обувным магазином. Стекла громадных пенснэ тускло поблескивали над дверями оптика. Таращили глаза модники и модницы с вывесок у пассажа. Обилием яств и разнообразных вин безмолвно орали плакаты гастрономических магазинов. За закрытыми дверями, за глухо задернутыми гофрированными железными жалюзи окнами скрывались товары, скрывалось богатство. Толпа жадно разглядывала магазины, толпа проникала алчными глазами за глухо закрытые двери, за плотные и крепкие жалюзи. Толпа читала на вывесках фамилии владельцев магазинов. И не однажды взрывалась глухим и еще сдержанным пока нетерпеливым ревом, улавливая нерусские имена:
