Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Да ты ищи ответ не на затылке, а в голове.
— И там нет ответа. Не знаю, почему не вступал в игру. Среди знатных и умных людей мне вроде не место. Я и нынче боялся войти…
— Вошел, однако, — сказал Ерназар. — А раз вошел, то и останешься с нами. Правила запомнил?
Мадреим опять принялся чесать затылок.
— Знает он правила, — заверил судья Фазыл. — От робости язык не поворачивается.
— Верно, не поворачивается, — согласился Мадреим.
— Побудешь с нами, начнет ворочаться — и хорошо ворочаться. — Ерназар улыбнулся новичку и тем поздравил его со вступлением в ряды агабийцев. Джигитам сказал:-Потеснитесь-ка, братцы, дайте место Мадреиму.
На этом церемония приема в игру не закончилась. Судья Фазыл стал, вроде Мадреима, чесать затылок и пожимать плечами.
— Что ты маешься, Фазыл? — полюбопытствовал ага-бий.
— Да вот не знаю, как поступить. Просится к нам в игру степняк из чужого аула, правила наши принял, клятву верности делу уже дал…
— Чего же медлишь?
— Казах он… Игра наша каракалпакская, и все мы — каракалпаки.
— Кто он, этот казах?
Табунщик Зарлык, торе из потомков Чингисхана.
— О-о! — пронеслось по юрте. Потомков Чингисхана среди агабийцев не было. Престижно для каждого степняка сидеть рядом с человеком, в жилах которого течет кровь великого хана.
— Есаул Артык, зови сюда Зарлыка! — приказал Ерназар.
Артык выскочил из юрты и через мгновение какое-то вернулся в сопровождении высокого, стройного красавца с раскосыми черными глазами. Шепот удивления и восхищения пронесся по юрте.
— Расскажи о себе! — попросил ага-бий.
— Я пасу лошадей Батык-бая. Хозяин мой, прослышав про игру «ага-бий», послал меня сюда со словами приветствия и просьбой, если сочтете возможным, принять его табунщика в ваш круг. Зияпат, когда наступит срок, будет устроен Батык-баем.
Ерназару понравилась прямота, с которой произнесены были слова табунщиком. Без лести обращался он к ага-бию, без низкого поклона входил в юрту совета. Достоинство вольного степняка не привык ронять.
— Ел ли ты когда-нибудь с каракалпаком из одной миски? — поинтересовался ага-бий.
— Ел, и не раз.
— Прикрывался ли с каракалпаком одним тулупом во время бурана?
— Прикрывался.
-; Обоим ли было тепло?
— Обоим. Не замерз, как видите, ага-бий! Ерназар одобрительно покачал головой и сказал душевно:
— Когда едят из одной миски и прикрываются одним тулупом — становятся братьями. Мы принимаем тебя в свой круг, как брата, Зарлык.
Зарлык склонил голову, благодаря ага-бия за доброту.
— Ты больше не чешешь затылок, Фазыл, значит, конь твой больше не спотыкается? — усмехнулся Ерназар.
— Спотыкается, великий ага-бий.
— Что еще за камень на нашем пути? И велик ли?
— Велик… У стремянного Айдос-бия, Доспана, остались сироты — дочь и сын. Дочери минуло шестнадцать, сыну — тринадцать. Оба хотят стать агабийца-ми. Я прогнал их. Не место среди нас безродным и бездомным…
— Дочь Доспана — красавица! — бросил кто-то восхищенно.
Джигиты шепотком повторили: «Красавица!»
— Красота не ярлык на бийство, — заметил раздраженно Фазыл.
С укором посмотрел на чванливого судью своего Ерназар.
— Красота, верно, не ярлык на бийство. Однако и не след от проказы, за который изгоняют из аула, — произнес с горечью Ерназар. — Если нищий не получил хлеб из твоих рук сегодня, пусть уйдет с надеждой, что получит его завтра. Оставил ты надежду в сердцах детей Доспана?
Промолчал Фазыл. Надежду не оставил судья, да и не намерен был оставлять. Есть из одной миски с безродными и бездомными не собирался, тем более брататься с ними.
Молчание было понято всеми как завершение процедуры принятия в круг новичков. Внесли чайники и пиалы. Наступило время разговора о судьбе края родного. Разговор начал ага-бий:
— Рассказывают, будто попал один степняк во владения аллаха. То ли счастье ему выпало, то ли грехов у него не было, но открылись ему ворота рая, и отправился он гулять по лугам и рощам, отыскивая себе место, где можно отдохнуть. Много ли, мало ли ходил, только набрел наконец на юрту среди цветущего сада — богатую, красивую, просторную. Здесь я и поселюсь, решил степняк. Отодвинул полог, переступил порог, а хранитель рая остановил его: «Нельзя. Юрта предназначена для каракалпаков. Так повелел всевышний!» Удивился степняк: «Где же они? Или не умирают?» — «Умирают, — ответил хранитель рая. — Вот до небесной юрты дойти не могут. Весь путь их оканчивается на мосту перед вратами рая». Степняк еще больше удивился: «Сил не хватает?» Хранитель рая пояснил: «Сил много, да расходуют себе во вред. На земле начинают ссоры, на небе их продолжают. Мост узок, каждый норовит пройти первым, оттолкнуть брата, перешагнуть через лежащего. Сыны одного рода нападают на сынов другого рода. В схватке слепнут от ярости. А слепому не только по узкому мосту — по широкой дороге не пройти. Падают с моста. Под мостом-то пропасть, а в пропасти — ад. В аду и кончается их путь на том свете».
Притча была проста, а не все ее поняли. Те, кто понял, загрустили: печальной показалась им судьба собственного народа. Те же, кто не понял, заулыбались весело: забавная притча. Глупцам и на небе не везет! Надо бы сразу раскрыть суть притчи, да побоялся Ерназар укоротить тропку к истине и тем облегчить задачу. Легкое просто входит в душу человека и так же просто ее покидает. Истина же должна остаться надолго, если не навсегда. Удлинить решил тропу Ерназар, трудной сделать ее для джигитов.
— Какая земля самая плохая? — задал он загадку. Голов было много в юрте. Не все, однако, умели трудиться. Да и надобности в этом не видели. Пусть думают те, кто ближе сидит к ага-бию, кому ум дан по положению. Сообразительнее и торопливее всех считался судья Фазыл. Он первым и разгадал загадку:
— Самая плохая земля без воды. Правильной, наверное, была разгадка, а джигиты не
выразили одобрения. Сомнение вроде бы пало на них. Промолчал и ага-бий, а его слово считалось решающим.
— И я хочу спросить! — выкрикнул сидевший у входа тщедушный юнец.
— Спрашивай, Мухамедкарим! — разрешил Ерназар.
— Что на свете всего сильнее?
Не ко всем обращался юнец, а к ага-бию, так поняли джигиты и молча ждали ответа от своего предводителя. Пришлось ответить Ерназару:
— Хлеб и единство!
Непростым был ответ. Понравился он агабийцам, заставил их одобрительно зашуметь.
— Верно ведь, что сильнее единства, что важнее хлеба…
Когда коснулась истина души агабийцев и почувствовали они потребность нового прикосновения, Ерназар дал ответ и на первый вопрос:
— А самая плохая земля на свете — земля без друзей.
Это уже помогало ага-бию прокладывать тропку, долгую и трудную, к сути притчи. Единство-то в дружбе.
Джигиты пошли по долгой тропе за ага-бием. Один Фазыл не захотел вступить на нее. Ерназар как бы стер слова судьи, тем самым унизил перед агабийцами. Вытянулось обиженно лицо Фазыла, потух в глазах добрый огонек. А когда гаснет добрый огонек, где-то вспыхивает злой.
Тщедушный юнец Мухамедкарим, поощренный ответом самого ага-бия, принялся бросать вопросы, словно высевал просо на пашне. Богат был юнец хитрыми загадками. Одну кинул новичку Мадреиму:
— Как отличить умного от глупого?
Сам-то Мадреим оказался умным, хотя от робости рта не открывал при народе.
— Глупый поучает, умный учится сам! — ответил он тихо.
— О-о! — пронесся одобрительный возглас по юрте, — Мадреим, видно, учится сам.
Хозяин юрты, стоявший у порога, как и положено хозяину, весь горел желанием включиться в игру. Рот у него каждый раз открывался, когда задавали вопрос, но слова не успевали вылететь, и он закрывал его, огорченный. Похвала в адрес Мадреима подтолкнула Маулена-желтого. Он крикнул:
— Эй, новичок, Ерназар-младший, скажи, какому блюду хан отдает предпочтение? Ты учился с его младшим братом, должен знать, что любит старший!
Ерназар-младший хоть и не знал любимого блюда хана, однако не растерялся. Выпалил уверенно:
— Виноградному соку хан предпочитает сок морковный!
Огорчился Маулен-желтый. Втайне надеялся, что Ерназар-младший назовет одно из блюд, которыми потчевал он сегодня гостей. Огорчение и заставило его испытать еще раз юношу:
Чьим рабом ты себя считаешь?
— Рабом божьим! — ответил юноша.
Смелость и находчивость юноши пришлись не по душе Фазылу. Он и тут усмотрел желание джигита показать свое превосходство. Чужое же превосходство унижало вроде бы самого Фазыла, а унижение судья стерпеть не мог.
— Если хочешь знать правду, Маулен, — сказал Фазыл, — так человек прежде всего раб своей тайны.
