Штефан Хейм - Хроники царя Давида
Я хотел было пасть ниц, но властным жестом мне было предложено сесть в колесницу.
— Я отвезу тебя домой, Эфан, если ты направляешься именно туда, — сказал Ванея. — Я уже слышал, что ты в Иерусалиме. Почему ты не посетил меня?
Я забрался в колесницу.
— Я был уверен, что мой господин тоже находится в одной из царских загородных резиденций, — сказал я, — на берегу моря или на склонах Ливана, где вечные снега, превращаясь в ручьи, орошают шумящие кедры.
— Шумящие кедры, — Ванея вдруг перешел на крик и так рванул колесницу, что мне пришлось изо всех сил ухватиться за нее руками. — А кто защитит разбредающихся овец от медведя, от рыскающего льва и от шакала, если я уеду из Иерусалима?
Пред собой я видел лоснящиеся крупы быстрых лошадей и белые жезлы несчетных скороходов; вокруг снова и снова эхом разносилось имя Ванеи, сына Иодая. И тут на меня снизошло озарение ГОсподне, и я понял, какие вожделенные чувства дает человеку власть.
Рука Ванеи, державшая вожжи, была широкой, со вздувшимися венами; он раскатисто рассмеялся и сказал:
— Отец мой был рабом в Израиле, он копал в горах медь, заболел там чахоткой и умер. Я же, Ванея, его сын, научился читать, и твои таблички не смогут утаить от меня никаких секретов. Я буду твоим защитником, Эфан, пока ты будешь писать то, что приятно моим глазам и глазам царя Соломона; но если таишь ты мятежные мысли и дерзнешь записать их хоть на одной из своих табличек, я выставлю твою голову на всеобщее обозрение на одном из высоких столбов, а тело прикажу прибить гвоздями к городской стене.
Я заверил Ванею, что далек от злого умысла и что как отец семейства почтительно и даже благоговейно отношусь к государству и всем его институтам — военным, административным и религиозным.
Колесница остановилась.
— Дальше тебе придется пройтись пешком, Эфан. — Ванея показал рукой на улочку, которая сужалась настолько, что на ней едва могли бы разминуться два осла. — Этот город не рассчитан на езду в колесницах.
Я спрыгнул, поблагодарил Ванею и пожелал, чтобы Яхве приумножил его здоровье и богатство; он, казалось, этого не слышал. Ванея заставил лошадей попятиться и каким-то образом сумел развернуть колесницу; потом снова раздался топот скороходов, стук копыт и грохот колес. В воцарившейся затем тишине мне вдруг пришло в голову, что можно было попросить у него денег. Его подпись наверняка бы подействовала.
4
Жара отступила.
Начался праздник Кущей, город был пьян от молодого вина и от запаха мяса, которое жарилось на жертвенных алтарях.
В царских виноградниках Ваал-Гамона, в шалашах, сооруженных в память об Исходе из Египта, слившись в крепких объятиях, возлежали пары любовников, нередко одного пола. Казалось, ханаанские боги Ваал и Астарта праздновали свое воскрешение. На оплетенном гирляндами кресле с венком из виноградных листьев на челе восседал Аменхотеп, главный царский евнух, очень довольный собой в роли главного жреца этого праздника. По-египетски грациозным движением руки он указывал полногрудым юным девам и узкобедрым юношам на тот или иной шалаш, отправляя им вослед рабов, которые несли мехи с вином и блюда, полные сладостей.
Я приблизился к нему.
— Эфан, сын Гошайи! — промолвил он гортанным голосом жителей Нила, а когда я утвердительно кивнул, спросил: — Ты не привел ни одной из своих женщин?
Аменхотеп, как мне сказали, был новым приобретением двора, подарком фараона царю Соломону и знатоком обхождения с женщинами; его ценили в царском гареме за изысканные нездешние манеры, которые приятно отличались от грубых повадок неотесанных местных надзирателей.
— Приглашение царя — огромная честь для меня, — отвечал я, — это приглашение весьма меня удивило, и я решил, что оно касается только меня.
— Приглашение действительно необычное. Некая весьма благородная особа желает с тобой познакомиться.
Аменхотеп слегка улыбнулся; его профиль четко обозначался в ярком свете факелов. Он был худощав, что было редкостью среди евнухов; лишь дряблая кожа под подбородком да характерный дискант свидетельствовали о хирургическом вмешательстве, которому он подвергся.
Евнух махнул рукой факельщикам, и я последовал за ними. Ночь была полна голосов, аромата спелых виноградных гроздьев. Кто-то пел под аккомпанемент флейты, фальшивя, но с большим чувством, прозвучал чей-то смех и неожиданно смолк.
Я споткнулся и едва не упал. Я находился в одном из шалашей, где, откинувшись на низкие подушки, сидела стройная женщина в закрытых до шеи строгих темных одеждах. Факельщик исчез, но масляный светильник отбрасывал слабый свет, и сквозь листву на крыше пробивались тонкие серебристые лунные полоски. Женщина повернула ко мне лицо, на котором лежал отпечаток прожитых лет, с полными накрашенными губами и большими подведенными глазами.
Я бросился наземь:
— Принцесса Мелхола!
Я никогда раньше с ней не встречался, но, как и все, много о ней слышал: дочь Саула, которой суждено было пережить гибель, одного за другим, всех своих близких, вплоть до калеки Мефибошета; дважды становилась она женою Давида, однажды она высмеяла его и поэтому осталась бездетной.
— Я — ваш преданный раб, ничтожный пес, припадающий к вашим ногам, о свет очей моих, о солнце! — Слова легко срывались с моих губ; в этой женщине было что-то, что принуждало к покорности. — Моя госпожа велела позвать меня сюда в этот час?
Она приподнялась, опершись на локоть. Выглядела она много старше, чем можно было предположить по рассказам; руки — кожа да кости, а зубы, вернее то, что от них осталось, — длинные и потемневшие.
— Значит, это ты будешь писать историю Давида? — В ее голосе сохранился отзвук молодой звонкости.
— В лучшем случае, принцесса, я смогу свести воедино и обобщить то, что узнаю от других, и буду делать это только с одобрения мудрейшего из царей, Соломона.
Повелительный жест остановил меня.
— Что знаешь ты о Давиде?
— Не считая нынешнего обладателя трона Соломона, Давид, бесспорно, был самым значительным человеком в Иудее и Израиле, избранником ГОспода БОга нашего, который заключил завет с Давидом, уничтожил всех его врагов, обрек на гибель всех его недоброжелателей и обещал, что семя Давидово не будет иметь конца.
— Другими словами, — снова царственное движение руки, — ты вообще ничего не знаешь.
Я молчал.
— И у тебя хватит наглости писать о нем или даже просто сводить воедино то, о чем расскажут другие?
— Человек есть сотворенная о нем легенда.
Она поморщилась.
— Вы хотите разрушить легенду, госпожа?
— Я хочу, чтобы кто-то знал о нем правду, когда меня не станет.
Я ждал.
— Он был строен, — промолвила она, — не такой высокий, как мой отец или Ионафан, но зато изящен; рыжеватые волосы, смуглое загорелое лицо; он пришел к нам со своей музыкой и стихами…
СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРИНЦЕССЫ МЕЛХОЛЫ, ИЗЛОЖЕННЫЕ В БЕСЕДЕ С ЭФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ, КОТОРАЯ СОСТОЯЛАСЬ В ШАЛАШЕ ЦАРСКОГО ВИНОГРАДНИКА В ВААЛ-ГАМОНЕВопрос: Двор вашего отца, царя Саула, очевидно, не был так велик и пышен, как нынешний. Но все же: вот в нем появляется сын некоего Иессея из Вифлеема; даже если предположить, что этот Иессей был состоятельным и уважаемым человеком…
Ответ: …таковым он не был. Потом уже были распространены слухи, будто Иессей владел многочисленными стадами и имел большой дом, будто к голосу его прислушивались в Совете Иудеи, а род уходил корнями к праотцам Иуды. На самом же деле Иессей был просто бедным крестьянином, народившим больше сыновей, чем он мог прокормить. Трое из них поступили в войско; а Давид еще долго пас бы нескольких жалких овец своего отца, если бы вифлеемские священники не открыли своеобразную магию его тела и голоса.
Вопрос: Священники обучали его?
Ответ: Когда он появился у нас, то умел держать себя в обществе. Речь его не выдавала в нем пастуха. Он играл на арфе, знал старинные песни и сочинял новые. И он знал, как нужно обходиться с моим отцом, царем Саулом.
Вопрос: Помнит ли моя госпожа, кто предложил оставить его при дворе, выбрал, пригласил его?
Ответ: Этого Давид не говорил мне никогда. Существовали темы, которых он избегал.
Вопрос: И никто другой в свое время вам об этом не рассказывал?
Ответ: Я не помню. В то время мне не было и тринадцати лет, я была влюблена в брата моего Ионафана; дворцовые сплетни меня не интересовали.
Вопрос: Поведайте вашему слуге все, что сохранилось в вашей памяти.
