Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр
Кони засмотрелись на чудо. Ванюшка, не мешкая, взнуздал их серебряными волосами вьюги и хотел уж было скакать в лес к отцу, к Федору Атаманычу, но неведомая сила потащила его к человеческой деревне. Поскакали!
Ванюшка кое-как пересыпал камушки из шапки в карман шубейки и вцепился в гриву средней лошадки. Лицо обжигал ветер. Лицо у Ванюшки только еще обрастало пушком, не то что у взрослых лешаков: тем не страшен ни ветер, ни стыд. Заросли.
Ветер становился жестче, пронзительней, и вдруг помягчело. Полегчало у Ванюшки на сердце. Придержал лошадей, и они, чтобы сбавить прыть, махнули в небо и падали оттуда, из-под луны, медленно и плавно, как весенний снег, как ребячий сон.
Ванюшка спохватился: в кармане, куда он положил голубые камушки, была дырка, мышка прогрызла — корочку искала. Вот ведь как сплошал! Хоть бы один камушек остался.
4Сидела Анюта меж борон ни жива ни мертва, а глазами все же постреливала: не затем пришла, чтоб видение проморгать. Только ничего не было. И долго.
А потом будто бы кто на луну шаль набросил. Замутнела.
«Ну, — подумала Анюта, — началось!»
Так оно и было.
Посыпались с неба звезды вдруг. Одна другой голубее. Снег валом пошел. Снежинки возле земли слепились, и увидала Анюта через ворота конюшни белых лошадей в серебряной сбруе.
Тут бы охнуть, да ведь и охнулось бы, только переступила Анюта ногой, а ноге холодно стало. Через валенок холод прошел. Опустила Анюта глаза, и что же? Лежит перед нею голубая звезда величиной с гусиное яйцо, сияет на всю конюшню!
Слышит Анюта голос жалобный:
— Красная девица, отдай мой камушек!
Подняла глаза — он. Маленький, лохматенький, а лицом пригожий. Глаза чернее ночи, губки толстенькие, нос прямой. Как жердочка. По лицу пушок золотистый.
Не испугалась Анюта. Чего уж тут бояться, коль на ночь не молилась. Подняла звездочку — через варежку холодом жжет, — бросила Ванюшке через борону.
Он поймал звездочку, обрадовался, в рукавицу спрятал.
— Неужто с такой звездочкой, — спрашивает, — не жалко расстаться? Любой царь за такую полказны бы отдал.
— Так ведь она ж не моя, — отвечала Анюта.
— И то правда, — согласился Ванюшка. — Я эту звездочку над обрывом сорвал, на самом юру росла. Чем же мне отплатить тебе, красная девица?
— Жениха покажи!
Брякнула, ну и, конечно, покраснела, и Ванюшка тоже зарделся. Совсем молоденький леший.
— Может, чего другого желаешь? Жених объявится, куда ты от него денешься?
Промолчала Анюта, а Ванюшка вздохнул.
И вот будто воздух вдали колыхнулся, как над трубой, когда печь топят. И увидала Анюта всадника. Власть в движениях, но темен конь, и одежды всадника черны. А на груди сияние: то ли солнце горит, то ли рана?
Вскрикнула Анюта, и все исчезло. И всадник, и леший, и белые лошадки. Только снежный вихрь вдали. Да бахнул, лопаясь, на речке черный лед.
5Ой ты, гой по всей!
Не гоняй гусей,
Не гоняй телят.
Животики болят.
Ноги топают,
Глаза хлопают.
Ходи веселей,
Не то слопают!
Федор Атаманыч по лесным теремам гульбище затеял. Всю ночь, уцепившись за самые высокие вершины, гнули лешие к земле деревья и потом висели на них головой вниз и веселились. Одно дело — небо в головах, другое — когда в ногах оно. Одно дело, когда мужик запоздалый катит в розвальнях по земле, другое — когда и он вверх тормашками, и сани его, и лошадь. Живот надорвать можно!
Хохотали лешаки. Посвистывали.
И Ванюшка не отставал. Как-никак сынок Федора Атаманыча. Удалой парнишка. Только вот весел был против обычного вдвое. Ловил он в рукавице голубую свою звездочку, сжимал ее крепко-накрепко, и виделись ему синие человеческие глаза, синие, как нынешняя ночь.
Глава вторая
Уже более года жизнь в Можарах шла суматошная. Людишки суетились не по делу, а так, для отвода глаз, дабы не прогневить нового хозяина, сибирского царевича Андрея Кучума.
С прежними хозяевами горя не знали. Была работа — работали, а коли не было — дурака не валяли. Какие там дела зимой в крестьянстве-то? Дровишек иной раз привезти да на ярмарку прокатиться. Ну в извоз еще.
Прежде Можарами владел боярин Бутурлин. Поместье, правда, было не его, женино. Бутурлина ж, урожденная княгиня Ноготкова, была богата и бездетна. Сестра ее, Арина, отданная в жены Кучумовичу, наоборот: нарожала кучу детишек и бедствовала.
Тишайший государь Алексей Михайлович внял ее мольбе и, забравши поместье у бездетной жены боярина Бутурлина, по-царски справедливо даровал его многодетной Арине. Всем было бы хорошо, если б не Кучумович, чья голова была задурманена иноземными ученостями. Хитрые науки поведали ему: земля на Руси дает мало плодов оттого, что русский крестьянин ленив и плохо бит. Царевичу саблей махать бы по примеру коварного храбреца прадеда своего, погубившего славного казака и атамана Ермака Тимофеевича, а он поселился вдруг в Можарах и принялся нещадно тормошить несчастных крестьян.
В то утро был бит прилежный и зажиточный мужик Емелька. А кроме него, еще четверо.
Андрею Кучумовичу загорелось ехать в Москву. Мороз велик, а нетерпеж пуще — приказано было укладываться.
Богатый мужик Емелька на зиму нанялся в барский дом истопником: в Можарах боярин дворни не держал. Натаскал Емелька, как всегда, дров для печи, затопил, а тут и объявись боярин Андрей. Глянул на Емелькину работу — за голову схватился.
— Сукин ты сын! — закричал Андрей Кучумович. — Кто тебе приказал топить печи толстыми лучшими дровами?! После обеда я уезжаю, кому нужно будет тепло?
Сообразительный мужик упал в ноги.
— Дому тепло нужно, ваша милость! Дом в холоду может пропасть.
— Топил бы тонкими, дубина, дровами! Тонкими! А ты толстых натащил!
Тут Андрей Кучумович достал из зепи на штанах ключик, отомкнул ларец-подголовник, достал книжицу в серебряном окладе, полистал, почитал и сообщил прибежавшим на крик слугам:
— За взятие толстых дров без позволения пять палок.
И Емельяну всыпали.
Потом били конюха. Его Андрей Кучумович пожаловал розгами: чистил лошадей в конюшне вместо того, чтобы чистить во дворе.
Потом били кучера. Его боярин Андрей пожаловал уздечкой, дабы не мешкал: велели лошадей попонами покрыть, так он исполнял приказ вразвалочку.
Потом били Петра и Никиту, соседей Емельяна. Били по подозрению. Кто-то сообразил сбегать до ветру перед окнами усадьбы.
— Вам, сукиным детям, — бушевал боярин Андрей, — полагается за нечистоты ваши целый день крапиву в штанах носить. Но крапивы где зимой найти? Так велю вас бить пониже поясницы розгами.
2За обедом Андрей Кучумович вспомнил, что в суматохе — все приглядывал, как сундуки грузят, — забыл об одном дельце. А дельце все то же. Одна дума — о народе: как его, дебрю беспросветную, на ум наставить. Мыли бабы пол напоследок. Мыли — черед отводили, чего стараться, коль дому пусту быть.
Для баб у Андрея Кучумовича наказание имелось одно. За всякую провинность ставили их лицом к ветру, давали им лопаты, и этими лопатами бабы подбрасывали снег, а если лето было, так речной песок.
Нетрудно и смешно. Только, поработав лопатой с час, бабы валились на землю без чувств: снег ли, песок ли забивал уши, глаза, ноздри, а терпеть такое долго невозможно.
Прежде чем сесть в сани, Андрей Кучумович велел поставить виноватых баб перед воротами, на ветрогоне, а потом уж поехал.
Зазвенели бубенцы под дугами, захрапели лошади, загикали кучера, собаки загавкали. И понеслось вдогонку санному поезду белое облачко снега: старались бабы. И кто знает, сколько бы так старались, но объявились вдруг перед усадьбой трое конных молодцов.
— Кончай! — приказано было бабам.
Надсмотрщик и заикнуться не посмел.
— Бейте в било! — командовал самый властный из троих. — Созывайте народ. Есть у меня до вас, бедных, великое божественное дело.
Люди собрались к церкви. Трое приезжих взошли на паперть. Главный сказал:
— Мы пришли к вам именем государя всея Руси, святейшего нашего патриарха Никона. Милостивый царь Алексей Михайлович даровал церкви новые земли. На эти новые земли и зовет вас к себе патриарх. Дело прибыточное и божеское. Это говорю вам я, патриарший наборщик Федор Юрьев.
Показал грамоту Никона. Деньги сулил, земли вволю, реки, полные рыбы, леса, где на каждом дереве белка, за каждым кустом лисонька.
— Куда ехать-то, скажи! — прервал его многие речи Емельян.
— На реки Майну и Утку. Снимайтесь всем селом, подводы сам пригоню. Ваш господин, Кучумович-то, — скатертью ему дорога, — слух идет, не золото. Да я и сам видел, как он над бабами вашими измывался. А на Майне и Утке вы будете жить на воле. Оброк исполните, а все остальное ваше!
