Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр
— Это же было потом? — У монаха заблестели глаза: он завидовал. Вся его жизнь прошла в Москве, ничего, кроме Москвы да окрестных монастырей, он не видывал, а хотелось бы…
— Потом я служил молдавскому господарю Василию, — ответил Георгий, — был при сыне гетмана Хмельницкого Тимофее. Сидел в турском плену, был на каторге гребцом. Из плена нас вызволили венецианцы. Из Венеции я попал в Англию, а из Англии с купцами вернулся на родную землю.
— Был ли ты в Риме?
— Был.
— Крестился ли в папежскую веру?
— Нет. Я православию не изменял.
— Кнута тебе или на дыбу?
Георгий не ответил в первый раз.
— Кнута тебе или на дыбу? — переспросил монах.
«Будут пыткой проверять слова, не обманул ли?» И Георгий ответил твердо:
— Дыбу.
Монах засмеялся.
— Крестьянский сын, а гордость у тебя дворянская. Пять плетей ему.
Били и после каждого удара спрашивали:
— Крестился ли в папежскую веру?
— Нет! — твердил Георгий.
Опять поставили перед монахом. Тот вдруг потянулся к Георгию и спросил:
— Много ли у тебя денег, драгоман, и где ты их прячешь?
— Деньги у каждого человека есть. А где они, про то сам знаю.
Монах помрачнел.
— А в Турции басурманился? — спросил он свою жертву.
— Нет.
— Десять плетей!
Бросили на пол, били и опять поставили перед монахом.
— Я могу тебя спросить, принимал ли ты английскую худую веру, но пока спрашиваю: есть ли у тебя деньги и где ты их прячешь?
— Вере православной не изменял, — ответил Георгий. — Деньги у меня есть, я покажу тебе, где они спрятаны.
— Ты умный человек! — восхитился монах. — Никакое золото того не стоит, чтобы страдать из-за него… Увести! Кафтан здесь оставь, хорош больно. Крест покажи!
Георгий побледнел, но монах презрительно скривился.
— Царский переводчик, а крест носишь медный!
Темницей Георгию стала тесная круглая каменная башня.
Вошел он в башню и забылся, то ли от плетей, то ли от усталости.
Не слыхал, как на него цепи надевали, не слыхал, как замок на двери закрывали. Сколько в забытьи был, неизвестно, только почувствовал, кто-то его по голове поглаживает.
— Кто ты есть, человек?
— Невиновный, — ответил Георгий.
— Молоденький, по голосу-то…
— Скажи мне, сколько нас в башне? Бывает ли здесь свет?
— Теперь нас тут ты да я. Здесь бывает первый луч солнца, только небо в наше время кромешное все больше тучами закрыто.
— Ты, я вижу, старый сиделец. А кто я, долго сказывать. Скоро за мной придут. Я обещал на пытке открыть свой клад с деньгами.
— Червяк! — гаркнуло из темноты, загремели в бешенстве цепи, засипели простуженные мехи легких. Ни слова больше.
Стало тихо в башне, так тихо, что сделались слышны свистящие скорые звуки.
— Ты слышишь? — спросил старожил башни.
— Нет! — ответил Георгий.
— Как же ты не слышишь? — изумился старожил. — Это лучший изо всех звуков, какие я слышал здесь за двадцать лет сидения! Это пилят железо! Погоди, да ведь звук идет из твоего угла. Это ты пилишь? Ты пилишь цепи, но откуда у тебя пила?
Георгий улыбнулся и погладил свой невзрачный медный крест.
— Прости, что обидел тебя, — сказал старый узник, — ты — молодец. Взялся за дело сразу, пока не ослаб. Только отсюда не сбежишь.
И вдруг старожил услышал голос совсем рядом:
— Где твоя цепь?
— Ты успел перепилить свою?
— Я купил пилу в Англии. Пили, я осмотрю дверь.
— Отсюда нельзя убежать, — сказал узник, но пила уже свистела вовсю.
Георгий ощупал руками дверь и вернулся к товарищу.
— Владеешь ли ты оружием?
— Я из тех, кто хаживает на свободе с кистенем.
— Думаю, монах придет с одним стражником. Зачем ему много свидетелей? Ты встанешь за дверью и убьешь стражника.
— Чем? Стражники откормлены, как быки.
— Вот этим.
Георгий положил в руки узнику крест.
— Крестом?!
— Ты боишься прогневить Бога?
— Легковат твой крест для нашего дела.
— Зато остр, как турецкая сабля. Пощупай.
Щелкнула пружинка, из креста выскочило тонкое стальное жало.
— Ого! — только и сказал старый узник.
Звякнула упавшая на пол цепь. Человек встал, потянулся. Пошел вдоль стены.
— Даже за эти свободные шаги я открою тебе тайну своего клада.
— Зачем он мне?
— Пригодится. Кто знает, быть ли нам живу обоим? Слушай. Есть в рязанской земле деревня Можары. В пяти верстах, в бору — ключ. Веселым зовут. Вынь камни, раскопай и найдешь клад. Там все, что собрал для великого дела.
— Для какого?
— Я собирал деньги и драгоценности, чтоб ударить на бояр, чтоб поставить на Москве царя, который был бы люб всей России, чтоб правил без обид, чтоб служилые люди служили, а не воровали.
— Кто же ты?
— Разбойник Кудеяр.
— Тихо, Кудеяр. Слышишь?
— Шаги?
— Готовься к схватке. Бог да поможет нам.
— Помереть в бою — дело не последнее, веселое.
Разошлись по местам.
Заскрипел ключ. Дверь отворилась. В башню вошла свеча. Монах спросил:
— Ну как, царев переводчик, жив?
— Жив.
— Готов показать то, что обещал на пытке? А коль не готов, мы клещи принесли…
— Готов.
— Сними с него цепь! — приказал монах стражу.
Страж вошел в башню, поставил к стене бердыш, и тут рот ему зажала рука, а сам он стал валиться навзничь.
Монах, не понимая, в чем дело, приподнял свечу выше, но Георгий ударил его под колени, свалил и хрястнул цепью по голове. И случилось то, чего надо было ждать, но они не ждали. В башню на шум вбежал третий, стражник. Кудеяр метнулся к бердышу, они ударили друг друга враз. И оба упали. Георгий подбежал к врагу, добил, приподнял Кудеяра.
— Конец, — прохрипел тот. — Я его в сердце, а он меня — в живот.
— Я тебя вытащу!
— Не вытащишь. Наружную охрану не обмануть… Слушай! Теперь Кудеяр — ты! Это имя на Руси не умирает. Пока есть бояре, должен жить и Кудеяр. Чтоб знали — на них тоже есть управа… Заклинаю тебя. Клянись, что принимаешь имя! Клянись на своем кресте!
— Клянусь. — Георгий поцеловал крест. — Отныне нет драгомана Георгия. Отныне имя мое — Кудеяр!
— Беги, — прошептал Кудеяр, — я отвлеку стражу.
Новый Кудеяр стащил с монаха-палача сутану, вырядился и, держа наготове свой крест, шагнул из башни.
Его привели в темницу с завязанными глазами. Он не знал, где он.
Из башни наверх вела лестница. Георгий сделал несколько шагов и увидал в проеме кусочек звездного неба.
— Слава Богу! Ночь еще не миновала.
Стрелец дремлет, опершись на бердыш. Шагнул на последнюю ступеньку. И тут внизу страшно застонал человек. Это бывший Кудеяр, одолевая боль, поднимался по ступеням к воздуху, к небу, к звездам, к свободе.
Часовой перекрестился, обернулся и увидел Георгия. Закричал. Георгий убил его.
Осмотрелся. Широкий открытый двор. Каменные палаты. В окнах уже замигали огни. Хлопали двери. Встревоженные монахи и стрельцы спросонья натыкаются друг на друга. Стена. Лестница. По стене на крик спешит часовой.
Георгий-Кудеяр бросился к нему наверх.
— Там убийство! — крикнул он часовому, уступая ему дорогу. Часовой в спешке проскочил мимо.
Вот и на стене. Пролез между зубьями. Глянул вниз. Спасайте, белые снега! Прыгнул.
От удара потерял на миг сознание, но в другой миг был уже на ногах, и ноги были целы.
2Вырвавшись из темницы, Георгий-Кудеяр пробрался в свой дом — сыщики еще не успели заглянуть в него.
Взял ларец с десятью рублями, медную бляху Павла Алеппского, натянул черные, шитые золотом сафьяновые сапоги, надел черную кожаную рубаху и кожаные штаны. Низкий, покрытый чернью шлем прихватил с собой. Все это ему подарил воинственный сын Хмельницкого Тимош перед походом в Молдавию за красавицей Роксандой, дочерью господаря Василия Лупу. Тимош жил как богатырь, а погиб — нелепее не бывает. Ядро попало в телегу, телега разлетелась в щепу, щепой и посекло. В антоновом огне сгорел.
На окраине Москвы, у верного человека, малоросса, Георгий забрал своего черного красавца коня. Столько поведал на веку, что никому не верил, а уж коня-то всегда про запас держал в самом надежном месте.
И вот ехал он теперь мимо дороги, вспоминал Тимоша и думал: было ли это? Был ли у Тимоша друг, рубака и стрелок, певец и музыкант Георгий? Красна страна Молдавия, да ее твердыня Сучава черна. Нет Тимоша, и казацкий певец умолк.
Положил Георгий-Кудеяр руку на грудь. А на груди бляха Павла Алеппского. Здоровенная да крепкая, глядишь, и вправду защитит когда от шального удара. Поглаживая бляху, подумал: а был ли он, Алеппский, арабский монах? А был ли драгоман Георгий? Знаток иноземных языков, удачливый, обласканный начальными людьми Посольского приказа, вознесенный и забытый в один день?
