Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
Что значит какая-то горстка отщепенцев перед мощью великой страны? Счастливая, героическая, могучая, она сметет с пути, не омрачая взора, устремленного в будущее, любые преграды. Выше всех, дальше всех, быстрее всех.
Среди победных рапортов прошло почти незамеченным сообщение о решении днепропетровского общегородского партактива, озаглавленное «Презренные двурушники». Речи ораторов, клеймивших «небезызвестных оруженосцев Троцкого, Ленцера и Красного», обильно пересыпались здравицами в честь героев- летчиков. Большое и малое, будь то добро или зло, отражалось в Едином. Наши достижения! Чкалов! Что перед этой сияющей явью козни врага, будь то сам Троцкий или его ничтожные прислужники? Придорожный прах.
Но замах уже угадывался — сверху донизу, повсеместный. Областным масштабом не ограничится и до районов дойдет. Предупреждалось же: «Больше бдительности на любом участке». Значит, захватит и первичное звено.
10 августа из Киева сообщили по телеграфу (Ежову и Ягоде) о том, что арестованный Голубенко дал показания на Пятакова.
На другой день Ежов уже докладывал Сталину о своей беседе с Юрием Леонидовичем, первым заместителем наркома тяжелой промышленности:
«Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут. Рейнгольд и Голубенко врут... Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены... Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным».
Процесс «параллельного центра» действительно развивался параллельно с процессом «объединенного», слегка отставая по фазе. Каменева, Евдокимова, Рейнгольда и Дрейцера вынудили подписать показания.
На пересечении волн, что усиливали друг друга, зарождались и центры «троцкистского заговора в РККА».
«Локомотив истории» спешил наверстать четырехлетнее опоздание. Так вычислил машинист.
И вот грянуло, разразилось.
ВРАГИ НАРОДА ПОЙМАНЫ С ПОЛИЧНЫМИМы публикуем сообщение Прокуратуры СССР о передаче на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР дела Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Смирнова И. Н., Бакаева, Мрачковского, Тер-Ваганяна, Гольцмана, Рейнгольда, Пикеля и других по обвинению в организации ряда террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского государства.
«Правда», 15 августа 1936 года
В ПРОКУРАТУРЕ СССРСледствием установлено, что троцкистско-зиновьевский блок организовался в 1932 году по указанию Л. Троцкого и Зиновьева в составе: Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова И. Н., Мрачковского, Тер-Ваганяна и других и что совершенное 1 декабря 1934 года злодейское убийство т. С. М. Кирова было подготовлено и осуществлено также по непосредственному указанию JI . Троцкого и Зиновьева и этого объединенного центра.
Этот день заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа комкор Примаков встретил в Лефортовской тюрьме. Его взяли накануне, 14 августа, и без задержки препроводили в Москву.
Лефортово успело снискать дурную известность, но он еще ничего не знал об особом изоляторе НКВД. Если на Лубянке, по крайней мере на первых порах, избиение и пытки получили сравнительно ограниченное распространение, то здесь это стало обыкновением.
У каждой тюрьмы свое лицо и свои специфические традиции. В одной конвоир звякает ключами, предупреждая, что ведет на допрос заключенного, в другой — постукивает по пряжке ремня. Разница не существенная, а результат один. Заслышав такую музыку, встречный надзиратель запихивает своего подопечного в ближайший бокс. Чтоб не знали, не видели, не общались ни взглядом, ни жестом.
Все некрополи земли в сущности неразличимы, как люки для сточных вод. Внешний поток продолжается подспудным течением. Склепы да мавзолеи, один другого богаче,— это живым, а мертвому — безвременье нижнего мира. И переход к потустороннему несуществованию всюду достигается одинаково: через смерть.
Зримыми приметами ее стала гнусная процедура домашнего обыска, тоска и ужас в глазах родных. Оплакав живого без слез и стонов, они проводили в дорогу безропотную тень.
И круги, что ей суждено пройти — тюремные коридоры, как нарочно, смыкались ярусами — были неисчислимы. В Лефортове и при старом режиме было несладко. Ныне ж его мрачную славу составили многодневный конвейер и пытка бессонницей. Прежде чем попасть на тюремные нары, предстояло пройти через несколько последовательных этапов, каждый из которых безжалостно отрезал дороги назад.
Спороли пуговицы, отняли ремни, даже резинку из трусов вытянули, забрали очки. И, как венец всего, холодное надругательство над неостывшим телом:
— Раскройте рот, раздвиньте ягодицы и прочее.
— Думаешь, ты человек? — скажет на первом допросе следователь.— Ты — дерьмо. Так и запомни на будущее: дерьмо.
И будет по-своему прав.
Примакову на первом этапе повезло, если это можно назвать везением. Ему достался обходительный следователь. Точнее — он достался такому следователю. Ком- кора допрашивал сам Слуцкий, начальник иностранного отдела. Возможно, тут сыграли свою роль подробности биографии (Примаков был военным советником в Китае, военным атташе в Японии и Афганистане), но скорее всего сработали иные причины. Прежде всего процесс, на который денно и нощно работал весь наркомат.
— В чем меня обвиняют? — спросил Примаков после того, как Слуцкий занес в протокол обязательные ответы: фамилия, звание, последняя должность и прочее.
— Куда вы так спешите, Виталий Маркович? — будто сочувственно улыбнулся Слуцкий.— Впрочем, я вас понимаю, хотя, к сожалению, не могу ничем обрадовать... Вам, Виталий Маркович, инкриминируется участие в боевой группе троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации... Вас это устраивает?
Арест и все, что за ним последовало, многому научили Примакова. Он не возмущался, не спорил, хотя голос так и срывался на крик, но как можно спокойнее — даже сам удивлялся себе, точно наблюдал за кем-то посторонним извне,— отвел обвинение.
— Значит, не признаете? — Слуцкий дал ему выговориться.— Отрицаете?
— Целиком и полностью.
— Что ж, дело ваше, так и отразим в протоколе... О существовании военной троцкистской организации тоже не знали?
— Впервые слышу от вас.
— Ас этим как быть? — Слуцкий, словно в совете нуждался, ознакомил с показаниями Рейнгольда и Мрачковского.— Помогите нам разобраться, Виталий Маркович.
Примаков с готовностью соглашался, но многословная эквилибристика постоянно сбивала с толку, и он терял стержневую нить. Слуцкий тут же задавал два- три уточняющих, внешне невинных вопроса и давал прочитать протокол.
— Правильно записано? Правильно? — скрупулезно беспокоился он.— Если что не так, вы скажите...
В записи как будто отражено было верно, но на следующем допросе обнаруживался какой-то упущенный нюанс, который нежданно обретал самостоятельную значимость, затемняя вчера еще совершенно прозрачную картину.
Это вызывало ненужные оправдания и, как следствие, чувство вины, хоть на то и не было оснований. Примаков впадал в тихое отчаяние, ощущая грудную слабость и жжение, отдававшее тупой болью в спине, чуть пониже лопатки.
— Какие у вас отношения с Путной? — спрашивал следователь.— Вы передавали инструкции Шмидту?
Так продолжалось из ночи в ночь две долгих недели.
Ласковый, обходительный следователь приглашал к совместному размышлению, рекомендовал полностью разоружиться и помочь партии. Выпадали дни, когда Виталий Маркович чувствовал себя настолько плохо, что готов был согласиться на все, только бы кончилось это тихое истязание. Но даже на грани беспамятства он продолжал сопротивляться с ожесточением обреченного.
— Отрицаю! — упрямо твердил, не вдумываясь в существо, или просил вызвать врача.
