Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
«Что вверху, то и внизу»,— записано в «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста. Большое отражается в малом, мир живых — в мире мертвых, внешний поток — в потоке внутреннем, подземном.
Последовательность имен в официальных публикациях, равно как и расположение вождей на трибуне, проливала луч света на порядок кремлевской иерархии. Позволяла судить о близости того или иного вождя к вождю вождей.
Перемещения истолковывались однозначно. Полное выпадение — тем паче.
Внося свою правку в протоколы допросов, Сталин из показаний Рейнгольда вычеркнул фамилию товарища Молотова. Точнее — вычеркнул из перечня, где она стояла второй в канонизированном на данный момент ряду: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович...
Это должно было означать, что враги народа, замышлявшие злодейское покушение на членов правительства, почему-то сделали исключение для Председателя Совнаркома.
Вывод напрашивался единственный, ибо как внешнее отражалось во внутреннем, так и внутреннее — подземное — столь же определяюще изменяло подлунный мир.
Миронов на сигнал, понятно, отреагировал и, перепечатав протокол заново, показал подопечному. Рейнгольд, естественно, подписал, ничуть не заботясь о том, останется Молотов в числе грядущих жертв военно- троцкистских терактов или угодит в списки другого рода. Это его не волновало. А вот Миронова оставленная знакомым синим карандашом черта повергла в подобие гипнотического ступора. Примерно как в опыте с курицей, которая замирает перед меловой линией.
Даже тот, хлестнувший бичом, окрик Сталина: «Без признаний Зиновьева не приходите» — и то пережить оказалось легче. По крайней мере полная ясность. А тут? Агранов ничего не знал, Ягода, если и знал, принял с похоронным молчанием, обращаться с вопросом к Ежову не рекомендовалось. Тем более что уже поступило указание впредь руководствоваться отредактированным списком. Молотов из протоколов исчез и в Закрытом письме упомянут не был. Вскоре стало известно, что Вячеслав Михайлович отбыл в Сочи, на отдых.
Член партии с 1906 года, Молотов еще при жизни Ленина вошел кандидатом в Политбюро, занял пост Ответственного секретаря ЦК. С приходом Сталина остался в секретариате и проявил себя незаменимым аппаратным работником. От подчиненных требовал неукоснительной точности, усидчивости и послушания. Сталину служил ревностно, даже самозабвенно, но без угодливости и показной суеты. Основные этапы обновления партии на новой основе и формирования аппарата проходили при его деятельном, порой и руководящем участии. Лестные слова «ближайший соратник товарища Сталина» подходили к нему более, чем к кому бы то ни было. Предан по убеждению и верен из принципа, ибо Сталин олицетворял систему, полностью отвечающую его, Молотова, идеалу. Извращение ленинского наследия, если оно не затрагивало внешних черт, воспринималось им как необходимое творческое развитие. Канонизированные символы революции, являясь декором власти, способствовали ее прочности и динамизму. И прежде всего — ленинская гвардия, старые большевики. Он и сам по праву принадлежал к их когорте. Широковещательный судебный процесс мог подорвать один из краеугольных камней, что грозило потерей устойчивости. По крайней мере так ему виделось. Уголовные клейма «шпион», «террорист», «убийца» пятнают знамена. И дело тут не в конкретных личностях. Никого из них не жаль, они заслужили свое. Но от балласта можно избавиться и не прибегая к огласке. Опыт последних съездов позволял усовершенствовать и без того отлаженный механизм кадрового обновления.
Ознакомившись с более-менее окончательным проектом процесса, включая речи защитников и последнее слово обвиняемых, Молотов попытался отговорить Сталина. Те, кого следовало посадить, уже благополучно сидели, и он не видел необходимости в рискованном спектакле.
Момент был горячий. Нежданное противодействие вызвало вспышку, усиленную застарелой неприязнью к Полине Жемчужиной, жене Молотова. И хотя разговор был с глазу на глаз, сведущие люди считали, что из отпуска Вячеслав Михайлович уже не вернется. Во всяком случае, не в предсовнаркомовский кабинет.
Ворошилов автоматически переместился на вторую позицию, и ночи его расточились в кошмаре бессонницы. Первый среди соратников — это замечательно, а первый на очереди... Опасная честь. Списки, поступавшие из НКВД, он подписывал с лета: сначала подписывал, а уж потом читал, цепенея от ужаса.
Встречаясь с Ежовым, хватал его полудетскую ручку и долго тряс ее, умильно заглядывал в глаза, называл себя старым чекистом. И на Военном совете предавался, часто не к месту, воспоминаниям: председатель комитета по охране Петрограда, член ВЧК, нарком внутренних дел Украины.
Письмо, в котором Шмидт обращался к своему наркому и боевому товарищу незабываемых дней обороны Царицына, он немедленно переправил в НКВД. Ответ не заставил себя ждать: Шмидт «вернулся» к прежним показаниям.
Климент Ефремович позвонил по ВЧ Якиру.
— А ты не верил, еще и заступался за эту блядь! Они ведь и тебя намеревались убить, и Амелина твоего, и Дубового... Не вышло! Скажи спасибо нашим доблестным чекистам. Арестованы Туровский и Гарькавый. Ты с ним, кажется, в родстве?.. Видишь, как опутывают со всех сторон, собаки, фашистские сволочи! Ничего, всех за жабры возьмем.
Якир медленно опустил трубку и рухнул в кресло.
— Илью,— ответил на испуганный взгляд жены.
Густая кровь ударила в мозг, разрывая сосуды.
Он не услышал звона подставки для столовых приборов, стукнувшей по краю тарелки. Уши заложило, как в пикирующем полете.
— Дядя Илья? — Петя прижался к матери, ища защиты от темной безжалостной силы, проявлявшей себя то телефонным звонком, то случайно подслушанным словом, но чаще молчанием: обрывался разговор, неразличимые шепоты за стеной маминой спальни не давали уснуть.— Мама? — позвал он беззвучно.
Она покачала головой и легонько оттолкнула его:
— Иди поиграй,— шепнула, словно маленькому.— Не надо, Маруся, я сама,— отослала домработницу, приняв блюдо с соленым арбузом.
Якир стиснул виски и заелозил, откинувшись, по парусине чехла, но пульсирующая боль продолжала взрываться черными искрами. Горящий абажур, белая скатерть и лица, немного расплывчатые,— все подернулось слабой рябью, как вода от легкого дуновения.
— Илья,— что-то хлопнуло, как откупоренная бутылка, он услышал гудок машины на улице и повторил машинально, срывая с папиросной коробки заклейку: — Арестован Илья.
— Не кури,— сказала больше по привычке жена.— Лучше поешь, хоть капельку.— Первая мысль была о сестре: «Что с ними будет со всеми?» — Бедный Илья Иванович. За что?
— За что? — он закашлялся дымом.— Яша Лившиц вот так же спросил... Заика Яша.
Об аресте замнаркома путей сообщения Лившица, в прошлом чекиста, узнали давно и как-то успели свыкнуться, не найдя объяснений. Всякий раз, когда случалось такое, приходилось повторять заново и мучить себя бесплодными догадками, что-то выстраивать, и вновь с концами не сходились концы.
Иона Эммануилович затворился в кабинете и ходил там от окна до дверей, хрипло покашливая, пока не искурил всю коробку.
Илья! Начдив-45 Илья Гарькавый! Товарищ, брат... Его-то за что? Ни в каких оппозициях не замешан. Служил в старой армии? Если можно так, ни с того ни с сего, уничтожить такого человека, командующего войсками округа... Тогда все можно. Кому это надо?
Поздно спрашивать, поздно.
Пришла пора отвечать. Не живым — тут другие пойдут разговоры — мертвым. Без них ничего не понять. А они звали, когда еще были живыми. Теперь не зовут.
Тогда, в начале тридцатых, красноармейцы приносили в штаб жуткие письма с родины. Буквы кровью наливались, как в «Страшной мести» у Гоголя. Костями стучали в окно.
«Дядьки, а дядьки, не закапывайте, бо мы ще живые!» — «Так мы сами пухнем, другий раз уж не воротимся, шоб вас закопать».
Голод выкашивал деревни, целые районы, и некому было хоронить высохшие тела. Отходили в обнимку с мертвецами. Что ни хата, то братская могила. Хоть бы семенной фонд не трогали, дали как-нибудь перебиться, так нет же, гребли подчистую: хлебозаготовки, план, чуть что — расстрел.
Якир с Дубовым бомбардировали Харьков звонками, депешами — бесполезно. И сами ничего не решают, и в Москву звонить не хотят. Станислав Косиор жестко проводил линию.
