Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

Направление на пещеры, которое показал им Стёпка, оказалось проторённым. Не то чтобы наезженная дорога, но тропинка была. Видно, часто здесь люди переправлялись. Брат Гийом и Ласло направились по тропинке. Коадъютор чувствовал, что он совсем продрог: хоть и лето уже, но дождь был холодным, и его начало знобить. "Старею, — с горечью подумал он, — раньше такого не было. И под дождём мок, и в зимнем лесу спал, и ничего. А тут…"

Пещеры они нашли довольно быстро. Это были даже не пещеры, а каменоломни, правда, заброшенные. Когда-то здесь наломали изрядно камня, но по какой-то причине посчитали, что дальше здесь работать не стоит. Кое-где чернели пятна от костров, даже были свалены нанесённые из леса ветки — немного, но на растопку хватит. Ласло сноровисто выбил искру, и вскоре в пещере пылал костёр. Оставив брата Гийома греться, он отправился в лес и натащил целый ворох веток, чтобы хватило согреться, приготовить ужин да ещё на утро осталось бы.

Во время ужина Ласло с тревогой смотрел на брата Гийома — тот выглядел нехорошо: лицо покраснело, глаза слезились, его колотил озноб. Венгр сбегал в лес и принёс огромную охапку еловых ветвей, из которых соорудил коадъютору ложе поближе к костру. Когда он вернулся после следующего похода в лес с новой охапкой лапника, брат Гийом уже спал. Ласло решил полночи бодрствовать, поддерживая в костре умеренный огонь, который не был бы особенно жарким, но и не гас совсем. Пусть наставник хорошо прогреется. Хотя потом всё равно надо будет поспать, завтра предстоит переправа через Волгу и последний переход до Ростова. Ласло не знал местность, поэтому считал, что остался один дневной переход. На деле идти им оставалось самое меньшее три дня — и это если брат Гийом не свалится в горячке. Венгр вспомнил русскую поговорку, слышанную от коадъютора: "Утро вечера мудренее". Он был согласен с ней. В самом же деле: утром отдохнувшему человеку всё видится не настолько угрюмо, как вечером, после тяжёлого перехода, в мокрой одежде и в ожидании неудобной ночёвки на камнях в пещере на берегу реки.

Он вспомнил слова Стёпки: "Обычно не затапливает". А если сейчас затопит? Вот пройдёт хороший дождь, река поднимется и пещеры затопит? Впрочем, к чему беспокоиться о том, чего изменить не можешь? Уже глубокой ночью, подбросив в костёр дров, он поудобнее устроился на ложе, с удовольствием вдыхая еловый аромат и ощущая ладошкой покалывания короткой хвои. В голову само собой пришло: "Pater noster…" И он начал читать молитву — впервые за всё время пути. То ли даже для его молодого тела сегодняшний день был слишком тяжёлым, то ли усталость накопилась за всё время, но уже на словах "Рапет nostrum…" Ласло почувствовал, как сознание его поплыло, веки против воли стали закрываться, словно кто-то большой и сильный ласково тянет их вниз, и он заснул…

Разбудил его брат Гийом. Ласло удивлённо посмотрел на него: от вчерашнего недомогания у него не осталось и следа. Коадъютор был бодр и весел.

— Вставай, вставай! Московиты говорят: "Кто рано встаёт — тому Бог подаёт". И я с ними согласен.

В пещере уже пылал костёр, над ним висел приобретённый в Новгороде казанок, из которого вкусно пахло. Перекусив варёным осетром с лепёшками, они отправились в путь.

Ворота Стёпкиного брата Петра и впрямь оказались богатыми: высокие, с кровлей, резными столбами и полотенцем [168]. С иконы, что чуть ниже полотенца, на путников смотрел суровым взглядом святой Трифон. Дом был под стать воротам, и даже с настоящими стёклами в небольших окнах.

Пётр, степенного вида хозяин, молча выслушал путников и без лишних разговоров перевёз их через Волгу, не забыв стребовать плату. Требовал он две копейки [169], но брат Гийом скрепя сердце вынужден был, поскольку ничего другого не оставалось, отдать ему иоахимсталер. Пётр, поглядев на них, покопался в висевшем на поясе кошеле и, выудив три десятка сабельников [170], вернул иезуиту, немало того удивив.

— Может, твои богоугодные дела и на меня падут, — пояснил перевозчик, крестясь.

Отказавшись от калязинской переправы, брат Гийом и Ласло сильно сократили путь. Да и риск встречи с ростовским обозом отпадал. Они бодро шагали по бойкой наезженной дороге. Изредка их обгоняли или попадались навстречу телеги, везущие всякую всячину. На ночь остановились в придорожной деревне — маленькой, из десятка дворов, но зажиточной. Хозяева с паломников платы не взяли, лишь попросили помолиться за них в святых местах — авось их молитвы скорее до Бога дойдут.

На второй день брат Гийом снова почувствовал недомогание. Отдых в пещере не излечил заболевание, а только отодвинул его.

— Только бы до Ростова добраться, — пробормотал он, отправляясь в путь после обеденного привала, — там подлечусь.

Ласло с тревогой смотрел на него, но коадъютор держался, словно окостенев в желании непременно добраться до Ростова.

— Запомни, Ласло, — говорил он, — архиепископ Давид. Если со мной что — придёшь к нему, скажешь, как есть. Наш он, давно уже. Скажешь, пришло время тайное сделать явным. Он поймёт. Да не смотри ты так, это я на всякий случай. Дойду, дойду, не сомневайся.

Вторая ночёвка принесла облегчение, но ненадолго. Ещё до обеденного привала брат Гийом почувствовал, что идти становится тяжелее. Он хрипло дышал, лицо его покрылось крупными каплями горячечного пота. А вдалеке из-за леса уже поднимались колокольни ростовских храмов.

Ласло боялся, что стрельцы на воротах не пустят их в город, побоявшись, что паломники принесли лихоманку. Но обошлось: брат Гийом, опасаясь того же, перед городом приободрился и миновал ворота степенно, перекрестившись на надвратную икону.

Городок был небольшим, поэтому долго искать Давида им не пришлось. Первый же встречный указал им на дом, где живёт архиепископ. На стук в ворота калитку открыл мордатый слуга в добротных штанах, льняной рубахе и кожаных башмаках. Увидев брата Гийома, который после того, как прошёл ворота, снова сник, он ойкнул и уже собирался захлопнуть створку, но коадъютор тяжело, с грудным сипом, произнёс:

— Передай архиепископу, пришёл известный ему паломник. Давние мы знакомцы.

Увидев, что слуга всё же закрыл калитку, крикнул:

— Передай!

Ждать им пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался топот бегущих ног и калитка снова отворилась. Тот же слуга пригласил их войти. Саженях в пяти стоял Давид — высокий, дородный, пухлый. Посмотрел на брата Гийома строго, Ласло как будто не замечая:

— Пришёл. А я ведь ждал тебя. Уверен был, что сейчас-то обязательно придёшь. Время такое. Но в дом не пущу. Пока поживёте там, — он указал на невысокое строение в глубине двора, — как оклемаешься — поговорим.

— Застудился я третьего дня на Волге, — сказал иезуит, — не лихоманка это, нет. Мне бы отогреться да поесть досыта.

— Что надо? — спросил Давид, и в голосе его прозвучало нечто вроде участия.

— Каши с закуской и питья. И воды горячей. Остальное у меня есть. Я бы ещё вчера в добром здравии был, если бы к тебе не торопился. Но сейчас всё ладно будет.

— Всё получишь. Отрок с тобой будет. А теперь ступай, — сказал Давид и добавил, обращаясь к слуге: — А ты дай ему всё, что попросит.

Брат Гийом проболел два дня. Архиепископ в его жилище не появлялся, но слуги исправно носили еду и другое, что было необходимо для лечения. Ласло, совершенно не опасаясь заразиться, ухаживал за больным.

В сумке коадъютора были не только разномастные яды, но и лекарства. Он сам разводил в горячей воде порошки, требуя от Ласло лишь, чтобы тот тщательно взбалтывал снадобье. Еды было с избытком — щи, каша, мясо, рыба, грибы, вдоволь хлеба. На следующий день брату Гийому стало значительно легче, лишь к вечеру начался лёгкий озноб. Но он велел Ласло приготовить горячий напиток из находившихся в сумке сушёных листьев, плотно поужинал и укрылся под ворохом одеял, обильно потея. А наутро встал — розовощёкий, бодрый, улыбчивый. Даже глаза его были не смиренными, как положено богобоязненному монаху, а какими-то особо дерзкими. Ласло посмотрел на него и улыбнулся: брат Гийом исцелился! Надолго ли, нет — другой вопрос, но сейчас всё в порядке, и это главное!