Роберт Юнг - Лучи из пепла.
— Эй! Где Токи-тян?
Мать Токиэ, ее сестра и друг сестры господин Суги-ура прибежали на крик. Не удостоив их даже взглядом, Кавамото раздвинул дверь в соседнюю комнату. В комнате сидела мертвенно-бледная Токиэ и, не поднимая глаз, шила.
Итиро поставил сундучок на пол, откинул крышку И сказал прерывающимся от ярости голосом:
— Смотри хорошенько. Гляди, что ты наделала. И все из-за того, что не удосужилась поискать как следует. Ты глубоко оскорбила А. Выбила его из колеи как раз сейчас, когда он наконец-то начал выбираться на путь истины. Неужели ты не помнишь, что мы с тобой когда-то решили? Мы хотели тихо, без шума помогать людям, оказывать им маленькие услуги. А ты бросила меня и всех на произвол судьбы.
— Успокойтесь! Успокойтесь! — пытались вмешаться в разговор мать Токиэ и господин Сугиура. — Ошибки случаются с каждым. Вы должны ее простить.
Но Кавамото никак не мог утихомириться. Он вспоминает, что ему вдруг бросился в глаза котел с водой, стоявший в комнате.
«Котел, наполненный почти до краев водой, грелся на очаге. Я выхватил из сундучка охапку писем от Токиэ и начал распутывать бечевки, которыми были перевязаны аккуратно сложенные по датам пачки. Потом я разрывал каждое письмо на мелкие клочки и бросал его в огонь. Только сейчас я увидел, как много писем написала мне Токи-тян. Совершенно убитая, она молча стояла рядом со мной.
— Не хочу их больше хранить! — кричал я. — Не оставлю ни одного-единственного письма!
Минут через двадцать все кончилось. Вода в котле дико забурлила.
— А теперь прощай! — Я покинул дом с пустым сундучком в руках. Уходя, я слышал, как булькала вода в котле…»
На пороге своей комнаты Кавамото остановился: на втором этаже громко кричали. Там жила бездетная супружеская пара. Муж и жена жаловались хозяевам дома на то, что в их отсутствие кто-то взломал замок в их квартире. Таких историй в доме не случалось до той поры, пока там не поселился А.
Так у Кавамото возникло первое подозрение в честности своего питомца. Несколько дней спустя, когда Токиэ пришла к нему извиняться, он сразу же простил ее.
Подозрения Итиро и Токиэ полностью подтвердились. Через некоторое время после того, как они переехали в другой дом, оставив А. свою комнату, выяснилось, что у самых различных людей, которым Кавамото оказывал свои «маленькие услуги», появлялся неизвестный человек и выпрашивал у них деньги и продукты для того якобы, чтобы отнести их «бедному, внезапно захворавшему Кавамото». Из описаний стало совершенно ясно, что неизвестным вымогателем был не кто иной, как А.
Надо признать, что А. получил богатую добычу, так как каждый, к кому он обращался, был рад наконец-то отблагодарить отзывчивого Итиро.
3Потерпев неудачу с первым питомцем, Итиро и Токиэ все же решили попытать счастья с другими. Они продолжали брать в свою маленькую квартирку в квартале Сэндамати сирот, с которыми делились всем, что имели. Своим подопечным они предоставляли комнату, устланную циновками, а сами спали в кухне, на голом полу, где дуло из всех щелей. В конце концов у них оказалось так много приемных детей, что Итиро пришлось повесить на входной двери большой почтовый ящик с фамилиями всех своих жильцов.
Некоторые дети доставляли им радость. Например, С., наделенный талантом подражания, — его коронным номером было изображение женщины, играющей на самисэ (японская гитара). Или маленькая Яманда, которая была прямо-таки счастлива, что ее брат Горо, почти потерявший слух после «пикадона», взял ее из сиротского дома и привел в эту несколько странную семью. Зато сам Горо считал, что ему не повезло с приемными родителями.
— Дайте мне рису! — ворчал он каждый раз, когда на обед или на ужин подавалась пшеничная каша. — Этой паршивой кашей нас кормили и в сиротском доме. Я хочу есть «серебряное блюдо» (японское название риса) и ничего больше.
Немало разочарований пришлось пережить Итиро, и не только в узком «семейном» кругу. В движении за запрещение атомного оружия он также столкнулся с интригами, завистью, суетностью, черной неблагодарностью. Часто ему казалось, что служить посредником между различными группами жертв атомной бомбы — безнадежное дело. Друзья мира враждовали друг с другом с поистине воинственным пылом.
Время от времени его теперь начинали одолевать сомнения: быть может, протестовать против испытаний ядерного оружия вообще бесполезно? Имеет ли смысл собирать подписи и устраивать демонстрации против ремилитаризации Японии? Производит ли это хоть малейшее впечатление на правительства? В 1954–1956 годах могло показаться, что вся борьба действительно идет впустую.
Но разве жертвы атомной бомбы не считали много лет подряд, что нельзя надеяться на помощь больным лучевой болезнью со стороны государства? А теперь в Хиросиме заложили здание больницы для таких больных. (Впрочем, ни одного «хибакуся» на эту церемонию так и не пригласили.) Говорили также, что на следующий год парламент в Токио издаст закон о бесплатном лечении людей, пострадавших от «пикадона». Значит, бороться за правое дело все-таки имело смысл! Рано или поздно наступит день, когда даже глухие обретут слух! Только не молчать, только не терять мужества!
До поздней ночи Итиро — иногда один, а иногда и с Токиэ — писал письма и рисовал плакаты; долгие часы просиживал он на собраниях, все чаще созываемых в Хиросиме, участвовал в нескончаемых прениях, вышагивал на демонстрациях и до изнеможения рассказывал подросткам и старикам, женщинам и мужчинам, поденщикам и нищим об угрожающей всему человечеству атомной опасности.
Каким бы Итиро ни был усталым, он черпал силы, глядя на маленькую «дарума». «Дарума» — это покрытая красным лаком кукла, наподобие ваньки-встаньки; ее можно часто увидеть в японских домах. Летом 1955 года, участвуя в большой кампании по сбору подписей против испытаний атомного оружия, Итиро познакомился с знаменитыми японскими борцами «сумо», выступавшими в то время в Хиросиме. Однажды он явился за кулисы, чтобы получить от «сумо» подписи. «Звезда» труппы борцов гигант и добряк Тотинисики подарил Кавамото ваньку-встаньку и согласно японскому обычаю написал на правом глазу куклы несколько слов, выражавших его самое сильное желание. Надпись гласила: «Пусть наконец наступит мир!»
О «дарума» в Японии существует поговорка: «Нана — короби-я-оки» («Даже если ты упадешь семь раз, то и на восьмой встанешь!»).
— Правда, теперь у меня нет ваньки-встаньки, — рассказывал мне Кавамото, — кто-то из ребят все же выклянчил ее у меня. Но эта игрушка и по сей день служит мне примером. Я поклялся себе: что бы ни случилось со мной, сколько бы раз меня ни сшибали с ног, я все равно вскочу опять.
4Время от времени кто-либо из жертв атомной бомбы — старых знакомых, а то и подопечных Итиро и Токиэ — умирал от последствий лучевой болезни. Таких случаев становилось все больше, хотя со дня «пикадона» прошло уже много лет. И каждый раз Токиэ и Итиро казалось, что от них ушел близкий человек. Но ни одна смерть не потрясла их так сильно, как смерть Садако Сасаки — двенадцатилетней девочки, которую Кавамото знал уже очень давно, так как маленькая парикмахерская ее отца находилась рядом с домом «Союза христианских молодых людей» и Итиро встречал девочку чуть ли не каждый день. За несколько месяцев до своей внезапной болезни она также стала членом этого союза и приняла участие в велосипедной эстафете по маршруту Токио — Хиросима.
Японское поверье гласит, что, если человек, находящийся при смерти, вырежет из бумаги тысячу журавлей, он избегнет опасности. Когда состояние Садако резко ухудшилось, она храбро взялась за работу и вскоре над ее больничной кроватью появилось что-то вроде балдахина из тонких шнурков, на которых покачивались маленькие бумажные журавлики. Но, когда больная принялась за шестисотого журавля, силы начали покидать ее. На шестьсот сорок четвертом журавле девочке пришлось прервать свою работу. Ее последние слова были: «Папа и мама, прошу вас, не плачьте!»
Смерть Садако произвела на хиросимцев особенно сильное впечатление еще и потому, что за день до этого, 24 октября 1955 года, от той же болезни скончался другой «атомный ребенок» — пятнадцатилетний мальчик Норие Хирота. Уже тот факт, что взрослые до сих пор страдали от последствий атомной бомбардировки, был достаточно ужасен. А теперь еще оказалось, что и дети, которым в конце войны едва исполнилось несколько лет или даже несколько месяцев, должны расплачиваться за вину предшествующего поколения — поколения своих родителей, участвовавшего в мировой войне. Разве это не было вершиной несправедливости?
После смерти маленькой приятельницы Садако Сасаки Кавамото пришла в голову мысль поставить в Хиросиме на деньги молодежи особый памятник — памятник детям, павшим жертвами атомной бомбы, и тем самым вновь воззвать к совести родителей во всем мире. Эта идея почти сразу же вызвала в Японии широкую поддержку. Школьники и школьницы во всей стране жертвовали по нескольку иен из своих карманных денег. Вскоре была собрана весьма значительная сумма.
