Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Последнее восклицание сенья Хосефа произнесла уже стоя, заткнув пальцами уши, словно боясь вновь услышать из уст Сесилии подтверждение того, что внучка усвоила себе весьма опасную точку зрения на свое замужество. Сесилия тоже встала и хотела подойти к бабушке, то ли с тем, чтобы успокоить ее, то ли чтобы оправдаться и объяснить ей или дополнить свою мысль; на полпути она остановилась, ибо в этот момент с улицы заглянуло в полуоткрытую дверь уже хорошо знакомое читателю лицо Немесии.
Глава 12
…Но положи
Твою на грудь мне руку. Неужель
Не чувствуешь вулкана в ней,
Матильда?
Ведь это — ревность!
X. X. Миланео— Благословение божье дому сему! — с такими словами вошла, не постучавшись, с веселой улыбкой Немесия.
Но увидев выражение лиц и состояние, в котором пребывали обе ее приятельницы, она сразу умолкла и остановилась. Между тем бабушка уже снова опустилась в свое любимое кресло; внучка же, охваченная горем и отчаянием, продолжала стоять у стола, опершись на него одной рукой.
Появление Немесии оказалось как нельзя более кстати. Старая женщина наговорила много такого, о чем благоразумнее было бы умолчать, а девушка боялась доискиваться скрытого смысла последних слов бабушки. Что знала Чепилья? Почему она говорила загадками? Были ли у бабушки серьезные основания для подозрений или она просто думала запугать ее?
Действительно, в пылу ссоры, повинуясь, каждая по-своему, тревожному голосу совести, обо они зашли слишком далеко и, не располагая точными сведениями друг о друге, вступили на скользкий, до сей поры запретный для них путь, избрать который означало обречь себя на горечь взаимных обид и запоздалого раскаяния. Со своей стороны, сенья Хосефа не считала, что пришло время осведомить Сесилию о ее истинном положении в обществе. Могло же быть, что разносчик молока ошибся и молодой человек, о котором он говорил, лишь случайно прошел мимо двери их дома? Если вы так печетесь о добром имени девушки, зачем же вы возводите на нее напраслину? Ведь у вас нет никаких доказательств ее дурного поведения! Поэтому сенья Хосефа, хотя и рассерженная и глубоко опечаленная, в глубине души обрадовалась неожиданному приходу Немесии.
В этот момент с улицы сильно постучали дверным молотком, которым редко пользовались обычные посетители, и этот неожиданный стук вывел трех женщин из затруднительного положения. Дверь, как обычно, открыла сама Хосефа. Перед нею стоял седой, прилично и чисто одетый негр, который с глубоким поклоном вручил ей письмо. Судя по виду, негр был кучером в каком-нибудь знатном доме. Вручив письмо, он поспешил уйти, сказав на прощание:
— Ответа не нужно.
Ответа действительно не требовалось, да и обращено письмо было не к сенье Хосефе, ибо на конверте было написано: «Д-ру дону Томасу Монтесу де Ока в собственные руки». Оно пришло как раз вовремя, чтобы утишить мучительную тревогу, поселившуюся в омраченном сердце старой женщины. Надев очки, принесенные Сесилией, сенья Хосефа, шамкая, прочла про себя:
«Милостивый государь! В соответствии с нашим уговором подательница настоящего письма явится к вам сегодня же, с тем чтобы вы дали ей необходимые указания относительно известного вам дела. Примите уверения в глубочайшей признательности вашего покорного слуги и бесконечно обязанного вам друга.
К. де Гамбоа-и-Руис»
Прочтя письмо раз и другой, чтобы лучше вникнуть в его содержание, сенья Хосефа посмотрела поверх очков сначала на внучку, а затем на Немесию, молча ожидавшую конца этой немой сцепы. Однако заметно было, что, глядя на девушек, она думает о чем-то другом и колеблется в нерешительности, не зная, что следует сейчас предпринять. Тут она вспомнила, что в письме было сказано: «сегодня же»; эти слова и заставили ее принять решение. Она спросила:
— Который час?
— Восемь, — живо ответила Немесия. — Только что сменился городской караул. Слышите! Барабаны, кажется, еще бьют.
— Вот как удачно! — воскликнула сенья Хосефа. — Ты, доченька, очень сейчас торопишься? — добавила она, обращаясь к Немесии.
— Нет, сеньора, ни капельки. Я шла к Урибе за работой: были б мы только живы, а времени на все хватит. Ничего, пойду попозже, это неважно.
— Вот и хорошо, доченька. Мне, видишь ли, нужно на улицу Мерсед, я живо обернусь. А ты уж сделай мне одолжение, побудь здесь с Сесилией. Останешься, да?
Не ожидая ответа, сенья Хосефа снова затянула свой ремень, накинула на голову холщовую накидку и вышла на улицу. Не успела она уйти, как Немесия быстро повернулась к Сесилии, схватила за руки и проговорила:
— Ах, если бы ты знала, что сейчас случилось! Я его только что видела.
— Кого? — спросила Сесилия.
— Кого? Кого? Твоего ненаглядного.
— Экая, подумаешь, милость божья! Нам-то от нее что?
— Помилуй, голубушка! Можно подумать, будто для тебя это все равно! Говорю тебе: я сейчас только его видела! Неужели тебе не интересно знать, где, когда и как это произошло? Словом, я пришла за тобой.
— Я не могу выйти.
— Вот еще! Такая бедовая, как ты, все может! А особенно для этакого-то случая!
— Мамочка может скоро вернуться, и я не хочу, чтобы она меня встретила на улице.
— Пустяки! Чего бояться! Это здесь, рядом, сразу за монастырем святой Терезы.
— И с какой это стати я сейчас туда побегу?
— А с той, что, может быть, разочаруешься.
— Коли так, то и вовсе незачем мне туда ходить. К чему это мне разочаровываться раньше времени.
— Глупая, говорю тебе, иди скорее. Увидишь такое, что не пожалеешь. Ну, живо!
— Я не одета и не причесана.
— Неважно. Надевай платье — ну скорей, скорей, пригладишь волосы, закутаешься в мантилью, и ни одна живая душа тебя не узнает. Давай я помогу.
— Нене, а как же мы оставим дом?
— Запрем дверь на ключ, и вся недолга. Эх ты, голубка моя пугливая! Ну пойдем же! Нельзя терять ни минуты, а то опоздаем, и пташки разлетятся.
— Мне стыдно выходить на улицу оборванкой.
— Да кто тебя увидит? Господи, не свадьба же расстроится у тебя из-за этого! Идешь ты наконец? Вот жалко-то будет, коли упустим их!
«Что там такое могло приключиться?» — думала Сесилия, скрываясь в спаленке, чтобы наскоро переодеться.
Немесия добилась своей цели, ибо не только пробудила любопытство, но и заронила тревогу в душу подруги; теперь она заранее предвкушала удовольствие от того, что Сесилия у нее на глазах будет терзаться всеми муками ревности.
Девушкам стоило немалого труда запереть дверь на ключ. Железный запор давно заржавел, болты ослабели, кольца перекосились, и стержень засова, прикрепленного к дверной створке, не входил в дужку, прибитую к косяку двери. Но наконец Сесилии, скорее благодаря сноровке, чем физической силе, удалось запереть дверь, и девушки быстро зашагали в сторону южной части города, стараясь держаться в тени домов.
Миновав стены монастыря святой Терезы, девушки увидели запряженный тремя лошадьми экипаж: он стоял перед домом с высокими окнами и выступающими решетками и был повернут в сторону улицы Муралья. Кучер, вооруженный длинным мачете и прочими атрибутами своего ремесла, сидел на левой лошади на манер форейтора. На подножке экипажа с той стороны, что была обращена к тротуару, стоял какой-то молодой человек, который, видимо, прощался с сеньоритой в черном дорожном костюме, сидевшей в коляске справа от пожилого, почтенного кабальеро.
Из окна наблюдали за этой сценой уже знакомые нам сестры Гамес и молодые люди — Диего Менесес и Франсиско Сольфа; они также прощались с Исабелью Илинчета, возвращавшейся вместе с отцом в Алькисар. Все они ей что-то кричали наперебой, а она то и дело высовывала голову из-под опущенного верха экипажа и отвечала им, не забывая, однако, и о юноше, что стоял одной ногой на подножке и держался рукой за крыло китрина.
Тут с северного конца улицы подошли обе девушки. Сесилия еще издали узнала юношу, исполнявшего роль лакея. Это был Леонардо Гамбоа. И хотя она еще не видела дамы, сидевшей в экипаже, и не знала ее, она тотчас догадалась, кто это мог быть, и тут же решила хорошенько напугать обоих, с том чтобы этот испуг послужил им если не полезным уроком, то хотя бы некоторым наказанием. Поэтому, поравнявшись с экипажем, она вдруг рванулась вперед и, резко оттолкнув свою подругу, бросились боком в кузов китрина, к ногам удивленной Исабели. Та, не понимая, что происходит, или, быть может, сочтя это дерзкое вторжение за грубоватую шутку, выглянула наружу, и на миг ей почудилось, будто она узнала девушку. Еще не оправившись от испуга, Исабель рассмеялась и воскликнула:
— Адела!
И действительно, накидка, закрывавшая до этой минуты голову Сесилии, скатилась ей на плечи, лицо ее открылось; раскрасневшаяся, с развевающимися черными волосами, стянутыми на лбу красною лентой, с гневно сверкающими глазами, она казалась точной копией младшей сестры Леонардо Гамбоа, разве что только с более резкими и жесткими чертями лица. Увы! Исабели быстро пришлось убедиться в своей ошибке. В тот миг, когда взгляды девушек встретились, та, чьи черты так живо напомнили ей образ милой и нежной подруги, вдруг обратилась в злобную фурию и бросила ей в лицо одно-единственное слово, столь непристойное и грязное, что Исабель, будто пораженная стрелою, откинулась назад и уткнулась лицом в угол экипажа. Слово состояло лишь из двух слогов, и Сесилия произнесла его негромко, почти не разжимая губ:
