Андрей Посняков - Разбойный приказ
– Здесь, в обители, у свея есть кто-то, – напомнил Иван. – Ловко они мою бумагу прочли. Не знаю и как.
– Предателя сыщем, – сумрачно сдвинув брови, заверил судебный старец. – Кровавый Свен говорить не захочет, так и без него, сами вычислим. Не столь уж и много людей ко мне вход имеют. Вот что! Мы прям сейчас ему записку напишем! Когда, говоришь, московский купец баркасникам зерно привезет?
– Сегодня вечером должен, – чуть сконфузившись, вспомнил о главном своем деле Иван. – Думаю засаду устроить, у тебя, отче, хотел людей попросить.
– Засаду-то мы устроим, – Паисий хитро улыбнулся. – Туда же, на карбасы, и предателя позовем – чтоб брать, так уж всех скопом!
– А как же мы предателя позовем? – резонно усомнился юноша. – Коли мы не знаем, кто он?
Старец взглянул на него, словно на несмышленыша.
– Я ж говорю, мы ему сейчас записку писать будем. Здесь, в келье моей, и оставим, коли он сюда доступ имеет. Пусть прочтет, от нас не убудет. Садись вон за стол и пиши, я продиктую. Как рана-то, сильно болит?
– Да нет, только щиплет.
Устроившись за столом, Иван взялся за перо.
– Отцу Паисию Иван Леонтьев сын челом бьет, – продиктовал старец совершенно такие же слова, как совсем недавно швед. – Баркасный староста Евлампий Угрюм – предатель и соглядатай свейский…
– Что-о?!
– Пиши, пиши. – Отец Паисий положил юноше руку на плечо. – Не раз встречался с монахом тонным Анемподистом, который есть свейский человек именем Кровавый Свен. Ночью, после Тихвинской, надо хватать обоих и того, кто в обители им помогает, под пыткою выведать. Написал, что ли?
– Написал, – кивнул Иван.
Старец усмехнулся:
– Ну, а теперь иди, договаривайся с баркасником. К вечеру я людишек пришлю.
– Так Евлампий не…
– Конечно, не соглядатай. А ты что, поверил?
Иван опустил глаза.
– Вот и предатель наш должен поверить. Должен!
Постучав, вошел послушник. Поклонился. Взглянул искоса на Иванку.
– Говори, говори, что там стряслось, – махнул рукой старец. – Кругом свои.
– Отрок из реки вылез и к нам прямо так, голышом, прибежал. Тебя, отче, похощет видеть как возможно срочнее!
– Отрок? Голышом? – удивился Паисий. – Ну что ж, зови… Э, да только пусть накинет на себя что-нибудь, прикроет срам.
– Уже прикрыл, – послушник улыбнулся. – Мы ему рясу старую дали.
Послушник вышел, и почти сразу же за дверью послышались шаги босых ног. Вот кто-то постучался.
– Входи, входи!
Оба – и Иван, и старец – с любопытством уставились на дверь.
Та распахнулась…
– Митька! – удивленно-радостно вскрикнул Иван.
Глава 19.
Коркодил
Битье кнутом в наших глазах было варварским наказанием…
Адам Олеарий. Описание путешествия в МосковиюБабка Свекачиха смотрела на привязанную к столбу девчонку столь умильно, как, наверное, не смотрела бы и на собственную внучку, если б та у нее имелась.
– Проверь-ка щипчики, Феденька, – с улыбкой попросила бабуля. – Поди, нагрелись?
Федька Блин наклонился к углям раздутой кузнечными мехами жаровни и, вытащив щипцы, с поклоном протянул их хозяйке.
– Сейчас зачну тебе груди рвать, Муленька, – ухмыльнувшись, негромко сказала Свекачиха. – Затем – ноздри, потом – глаза… Больно – спасу нет!
Смуглое обнаженное тело девчонки покрылось испариной.
Старуха, словно истая ведьма, клацнула щипцами прямо перед носом несчастной.
– Ну, кто тебя к нам послал?
– Ммм, – отчаянно замычала Мулька.
– Что, говоришь – немая, сказать не можешь? – Свекачиха покачала головой. – А мы так сделаем – я сама за тебя отзовуся, а ты, как правду почуешь, так и кивни.
С ужасом покосившись на щипцы и жаровню, Мулька часто-часто закивала.
– Ага… – Отдав щипцы Федьке, бабка удовлетворенно потерла руки. – Боишься, знать, пытки-то? Это правильно, что боишься. Нешто можно боль этаку вытерпеть? Ну, начнем… – Свекачиха немного подумала и продолжила допрос, вперившись в девушку пристальным недоверчивым взглядом. – Сам архимандрит тебе заданье за мной приглядывать дал?
Мулька отрицательно дернула головой.
– Не он? А тогда кто же? Старцы?!
Вздохнув, девчонка кивнула.
– Старцы… – Старуха усмехнулась. – Ну, я так и думала. Который же старец, верно, судебный?
Мулька снова кивнула.
Подойдя ближе, Свекачиха ласково погладила девчонку по распущенным волосам.
– Вот и славно, касатушка, вот и ладненько. Ты ведь у нас грамотна? Вот посейчас велю тебя отвязать – так и напишешь, сколько уже за мной следишь: полгода, год иль больше – да чего вызнала, да что старцу судебному сообщила. Напишешь ведь, так?
– Умм…
– Вот и умница. Федька, неси перо да чернила, а вы, парни, развяжите ее, да пока придерживайте – кабы бежать не бросилась. Оно-то ясно, что отсюда не убежишь, одначе девки-то – дуры, что уж тут скажешь? Возьмет да и кинется, лови ее потом по двору, теряй время.
Двое бабкиных холопов, развязав веревки, встали по обе стороны девчонки, крепко ухватив ее за руки.
– Ммы-ы-ы, – замычала та: мол, не бойтесь, не убегу.
Парни откровенно пялились на раздетую Мульку, ухмылялись, один даже ущипнул девчонку за бок, пока бабка не видела. А бабка увидела – глазастая – и, выпятив губу, погрозила холопам пальцем, дескать, смотрите у меня. Парни потупились и с собачьей преданностью посмотрели на свою хозяйку. Тут как раз явился и Федька с писчими принадлежностями. Следом за ним двое слуг тащили стол.
– Чтоб писать удобнее, – с ухмылкой пояснил Федька.
– Молодец, Феденька, догадался! – Свекачиха засмеялась и снова повернулась к жертве. – Ну, видишь, Муленька, – все для тебя. Подойди-то к столику-то, пиши.
Вздохнув, девчонка размяла пальцы и, взяв в правую руку перо, принялась со скрипом водить им по испачканному листу дешевой бумаги.
Остальные терпеливо ждали.
– Госпожа, – вдруг что-то вспомнив, Федька подошел к бабке. – Те двое вернулись, Онисим с Евстафием.
– Вернулись? – довольно осклабилась Свекачиха. – Молодцы, быстро! Пусть и отрока сюда приведут!
– Э… – Федька Блин озадаченно скривился. – Так они это, пустыми вернулись. Так и не смогли беглеца словить, сказали – в болоте утоп.
– Врут! – убежденно отозвалась старуха и приказала: – Давай их обоих сюда… Ну, что написала, дщерь? Месяц только и следишь? Заставили? Обо всех посетителях докладала? Ой, не верю я, что ты, Муленька, всю правду мне написала, ой, не верю. Что поделать, такая уж недоверчивая я! – Бабуся гулко захохотала. – Сейчас мы тебя попытаем малость, – жестко сказала она. – Да так, чтобы ты, дщерь, знала, что мы тут с тобой не шутки собрались шутковать! А вот как глаза лишишься, так посмотрим, что еще нам поведаешь. А ну, вздерните-ка ее на дыбу, робята!
«Робята» сноровисто завели руки несчастной за спину, связали и, продев конец веревки через притолочную балку амбара, навалились на другой конец.
– Ай-у-у-у! – Вздернутая в воздух девчонка завыла, затрепетала от боли, красивое лицо побледнело…
– А ну, чуть спустите, – тут же крикнула бабка. – Околеет еще раньше времени!
Холопы проворно выполнили указание, так что Мулька смогла коснуться земли пальцами ног.
– Может, ее того, снасильничать? – осклабившись, предложил вошедший в амбар Федька. – Всем по очереди, одному за другим.
Свекачиха тут же огрела его по башке подвернувшейся под руку палкой.
– Снасильничать? Тю, что удумал, пес похотливый! Будто не знаешь, что это ей только в радость будет! Нет уж, никаких радостей, пущай мучится.
Федька сконфуженно опустил глаза.
– Ну, где эти охламоны? – строго поинтересовалась бабка. – Пришли?
– Пришли. У амбарных ворот ждут.
– Ждут? – Свекачиха ехидно ухмыльнулась. – Чай, второго пришествия? Зови немедля!
Федька кинулся к чуть прикрытым воротам, заорал…
Онисим с Евстафием – незадачливые ловители беглеца – сконфуженно поклонились:
– Звала, хозяйка?
– Звала-звала, нешто непонятно?
Налетевший вдруг ветер распахнул створку ворот, сразу стало заметно светлее, и яркая голубизна неба отразилась в светлых глазах несчастной девчонки, быть может, в последний раз…
– Знать, грите, тать Митька в болоте утоп? – Недоверчиво прищурясь, бабка кивнула на валявшуюся рядом с собой плеть. – Бери сперва ты, Онисим. Видишь на дыбе курвищу?
Онисим осклабился, кивнул.
– Вот и постегай ее маленько, ожги… Только смотри, глаза не выбей, у нас для того щипцы есть. Ну, что стоишь? Давай жги!
Онисим поудобнее перехватил в руке плеть, подошел, примерился, размахнулся… гнусная ухмылка заиграла на тонких губах его, глаза зажглись похотью и злобой.
