Андрей Посняков - Разбойный приказ
Р-раз!
Первым же ударом – поперек живота – Онисим рассек кожу, и широкий рубец тут же налился кровью. А новоявленный палач не останавливался, зашел сзади, начал охаживать по спине, по плечам. Бил, бил, бил, приговаривая:
– На тебе, на тебе, н-на-а!
Девчонка орала, извиваясь от боли, и, наверное, распалившийся Онисим забил бы Мульку до смерти, да вмешалась старуха:
– Эй, эй, хватит. Не порть нам веселья!
По бледным щекам жертвы катились крупные слезы, девчонка дрожала и, казалось, уже не в силах была кричать.
– Жаль, Акулин отказался прийти, – усмехнулась бабка. – Ну, у него есть кого умучить, чай, сегодня и позабавится.
– Уже забавится! – с ухмылкой пояснил Федька Блин. – Всех своих отроков приказал к лавкам привязать да в людской со стены кнут взял. Довольный!
– Это какой же кнут? – Свекачиха насторожилась. – Неужто воловий, батюшкин? Как бы не поломал, ирод! Эй, парни, а ну-ка сбегайте приглядите… Евстафий, с ними пойди.
Холопы поклонились и тут же ушли. Скрипучей воротной створкой играл ветер. Жалобно так: «Скирлы-скирлы, скирлы-скирлы…»
– Ой, не стоило об Акулине беспокоиться, – Федька Блин покачал головой. – Чай, поломает кнут, так заплатит! Сам хвастал – московиты, мол, с лихвой серебришка отсыпали.
– Э, чучело ты огородное, Феденька, – с осуждением посмотрела на него бабка. – Тут ведь не в деньгах дело, в памяти, понимать надо, дубина ты стоеросовая! Ой, никак отошла девка! Ох, Муля-Мулечка, я ль тебя не любила да не голубила? Пригрела змею ядовитейшую на груди, выкормила! И-и-и, как бы ране-то знати-и… А ты вот знай, боле-то мне от тебя ничего не нужно. Я и сама, без тебя, скумекаю, что ты могла рассказать, а что нет. Так что пошутила я – смертушка тебя ждет лютая, всем остальным в назидание. Все свои тут осталися, – Свекачиха обернулась. – В тебе, Феденька, я и раньше была уверена, а теперь вот еще и Онисима в деле вижу – силен.
Онисим покраснел от удовольствия – похвала, она и собаке приятна.
– Остальных-то холопей я потому услала, что нет пока веры им в кровавом деле, – шепотом пояснила бабка. – Присматривалась к ним – ишь, побледнели, кто и слюну глотал… Пусть идут, ну их. Мы и сами с девой нашей справимся, повеселимся уж от души, верно, Онисим?
Онисим молча кивнул.
Свекачиха ухмыльнулась, мерзко так, пакостно. Молвила:
– Вот и хорошо, вот и славненько. Ты, Онисим, чем столбом-то стоять, возьми-ко с жаровни щипчики. Бери с опаскою, смотри, сам не ошпарься! Взял? А теперь подойди к деве нашей золотой, ненаглядной. Глянь, глазки-то у нее какие? Большие, красивые, блестящие… А ну-ка, вынь правый! Феденька, а ты голову ей подержи, чтоб не моталась!
Услыхав, Мулька дернулась, да напрасно – сильные руки Федьки Блина обхватили ее голову, словно тиски. В глазах несчастной отразились ухмыляющаяся лопоухая рожа Онисима Жилы и раскаленные клещи… В лицо пахнуло нестерпимым жаром. Дернувшись всем телом, девушка закричала, громко, тоскливо, протяжно, и крик ее разнесся по всей усадьбе.
Онисим примерился, раздвинул жала щипцов…
Огромная черно-серая тень, рыча, ворвалась в распахнутые ворота амбара, сбив с ног молодого палача, вцепилась в горло! Раскаленные щипцы отлетели в угол, разочарованно клацнув.
Онисим захрипел, так до конца и не поняв, что последний час наступил, увы, не для Гунявой Мульки, а для него самого. Захрипел, дернулся пару раз и умер, захлебнувшись собственной кровью. Загремев обрывком цепи, пес Коркодил поднял окровавленную морду, зарычал и тут же бросился на Федьку. Так они и покатились вдвоем: Федька, крича, пытался оттолкнуть от себя разъяренного зверя, с ужасом чувствуя, как все сильнее сжимаются на его горле острозубые челюсти…
Проявив недюжинное хладнокровие, бабка Свекачиха не стала дожидаться развязки, а, подобрав подол, выскочила из амбара наружу, тут же захлопнув за собой тяжелую створку ворот. Налегла всем телом, навалилась, дернула засов… Уфф! Утерев пот рукавом, только теперь перевела дыхание, закричала:
– Эй, холопы, мать вашу за ногу! Ко мне, верные слуги! Да тащите пистоли – Коркодил, пес, сбесился!
Бабкины холопы обступили амбар, навели на ворота пистолет – аж целых два, – попавшие на усадьбу неведомо какими гнусными путями. Изнутри доносилось рычание.
– Чур мне, чур. Может, пес и на девку бросился, разорвал на куски? – Перекрестившись, Евстафий отодвинул засов и приоткрыл ворота.
К удивлению собравшихся, взбесившийся пес, помахивая хвостом, лизал Мульке ноги. Рядом на земле, истекая кровью, валялись истерзанные тела. Холопы попятились.
– Господи, спаси и сохрани!
– Ну, что стоите, ироды? – язвительно усмехнулась бабка. – Стреляйте, покуда и вас не порвал.
Бабахнули выстрелы, и пес, рванувшийся было на новых врагов, заскулив, завертелся волчком, вытянулся да так и застыл навеки.
По щекам висевшей на дыбе девчонки снова полились слезы. «Матушка, пресвятая Богородица Тихвинская, заступись за меня, грешницу, – мысленно молила Мулька. – Пошли скорую смерть, пошли…»
Подойдя к мертвому псу, Свекачиха пнула его ногой и обернулась:
– Ну, что стоите? Чай, на усадьбе делов мало? На праздник сходили, теперь и за работу пора! Птичник вон до конца не прибран, над овином крыша течет… Пшли все! Эй, паря… – старуха придержала какого-то парня. – Слетай-ка в сарай за рогатиной.
«Богородица, Пресвятая Дева…» – продолжала молиться Мулька, про себя-то у нее выходило складно, а в голосе получалось одно:
– М-мы-ы, м-мы-ы…
Взяв в руки рогатину с острым, сверкающим на солнце жалом, бабка Свекачиха отправилась к амбару. Шла одна – больше ей никто и не нужен был сейчас. Сама знала, как убьет Мульку: сначала ударит в живот, выпустит кишки, чтоб помучилась девка, повыла, потом можно попытаться достать и глаза, а уж затем… Кровавые мысли застилали жуткие глаза старухи, из приоткрытого рта капала наземь слюна. Услышав вдруг резкий звук, она и не поняла – что такое. Лишь остановилась, обернулась…
Бабах!!!
Первый же выстрел монастырской пушки разнес в щепки ворота усадьбы! Тут же – для устрашения – прозвучал и второй. Чугунное ядро, с воем пролетев над крышами, ухнуло где-то за частоколом, в лесу.
А затем во двор усадьбы ринулись вооруженные пищалями и саблями люди.
– Стоять! – Пищальники навели ружья на холопов. – А ну, все к стене!
Бабкины людишки не заставили себя долго упрашивать. А вот сама Свекачиха…
– А ну-ка, постой, бабуля! – Догнав старуху, Митька попытался вырвать у той рогатину. Не тут-то было! С виду – бабушка божий одуванчик, Свекачиха оказалась жилистой и упертой, едва не поразив парня в грудь резким выпадом. Слава Богу, успел увернуться и от души лягнул бабку в брюхо. Нехорошо, конечно, со старушками драться, ну да здесь случай особый. Господь простит!
– В железа ее! – сурово глянув на бабку, распорядился Паисий, а Митька с Иваном уже наперегонки влетели в амбар.
– Мулечка, – не скрывая жалости, плакал Митрий. – Ты никак жива, жива…
Отвязав, девчонку осторожно опустили наземь.
– Ходить можешь? – тут подошел и Паисий.
– Ммм… – девчонка не могла даже мычать.
– На телегу ее, смажьте раны, оденьте!
Монастырские кинулись исполнять.
У амбара внезапно появился Прохор, бледный, без шапки, с окровавленными костяшками пальцев на правой руке:
– Там, в подклети…
– Сейчас, – оглянувшись, кивнул Паисий. – Ужо идем, посмотрим.
Дворовые люди Свекачихи не оказали никакого сопротивления – пищальникам-то подставляться охотников не нашлось. К тому же у нападавших имелась и пушка, да и были они не разбойниками, а законной монастырской властью, с которой спорить – себе дороже выйдет.
Паисий, Иван и подбежавший Митька быстро пошли вслед за Прохором. Завернув за угол, обошли крыльцо и сразу же уперлись в открытую дверь подклети. В сыром помещении полуподвала неярко горели свечи, выхватывая из полутьмы длинные лавки с привязанными к ним голыми отроками – у каждого на спине, вдоль позвоночника, змеилась кровавая полоса. Пахло мясной лавкой.
– Вот и пропавшие мальцы, – перевел дух Паисий, нагнулся к одному. – Дышит!
– Надругался над ними содомит, успел все же, – тихо произнес Митрий. – А я-то думал, что это там под рогожкой шевелится?!
– Надругался? – Паисий внимательно осмотрел надрезы. – Нет, пожалуй, тут не только в надругательстве дело. Гляньте разрезы-то! Как на свиньях, что для убоя.
– Там, у дальней стены, какие-то бочонки, соль, – вынырнув из полутьмы, доложил Иван.
– Бочонки? Соль? – Митька вдруг дернулся и шмыгнул носом. – Засолим! – воскликнул он. – Вот что они мне говорили! Так, значит, об этом и речь шла! Это ж… Это ж они их на мясо! И меня хотели… Людоеды! Сволочи! Каты! – Отрок зашелся в рыданиях.
– Прохор, а ты Акулина не видел? – озабоченно поинтересовался Иван. – Неужели сбег?
