Николай Задорнов - Симода
По инструкции из Петербурга требовалось в первую очередь заключение договора о торговле, об открытии портов, о сохранении престижа и парадной величественности.
На устье Амура компанейские приказчики и штурманы, бывавшие на Курилах, уверяли Путятина, что и на Южных островах есть старики, еще до сих пор знающие по-русски, но скрывающие это от японцев. У них хранятся нательные кресты как символ надежды на избавление от японской эксплуатации. Японцы забирают в айнских семьях всех дочерей себе в жены, а мужчин вымучивают на тяжелой работе и спаивают водкой – сакэ: так они изменяют население островов.
Кавадзи, опершись на веер, как на трость, думал о том, что все инородцы на многочисленных северных территориях лицами похожи на японцев, но они охотно крестятся и, по выражению одного японского историка, льнут к России, как муравьи на сахар.
Кавадзи сам смотрел документы про Сахалин и Курилы. Острова эти рядом с Японией, а топографические съемки на них и описи берегов русские сделали прежде японцев, и все это тоже вследствие позорной политики изоляции. Япония должна открыться и встать вровень с другими государствами мира, пока не поздно. Есть тайные сведения, что Россия хочет захватить или откупить у Японии порт Нагасаки. Ведь инородцы тянутся к России, а мы, цивилизованные люди, тянемся к Европе и Америке в поисках новых знаний...
Строго и твердо говорили послы, каждый от имени своего императора и своей страны.
За окном на ветру колебались бутоны, словно природа обращала внимание дипломатов, что есть что-то еще более важное и совершенное, о чем еще не догадались пока ни та, ни другая сторона в Европе и Азии...
Вечером Кавадзи пил сакэ с Посьетом. Константин Николаевич охотно разговаривал про женщин, много и откровенно. После работы это допускалось. Кавадзи лучше понимал западный мир во время таких бесед.
Но на этот раз Кавадзи не придал разговору обычного направления. Саэмон сегодня очень серьезно говорил и подвинул разговор к делу.
– Как это могло получиться, что Путятин женат на англичанке? И он – лучший моряк России, а русский император воюет в это время с английской королевой?
Посьет, у которого все время вертелись на языке скабрезности, хотел было рассказать анекдот про императора и королеву, но удержался. Сегодня Симода сильно подействовала на воображение Константина Николаевича и тронула его лучшие чувства. И он хотел бы писать книги, как Гончаров, но не может, его сковывает лживость вечного приличия. Сказывается привычка к деловым бумагам и дипломатическим нотам. Иное дело – беседа. Для друзей у него находятся и добрые чувства, и острые намеки, ирония, сарказм, горькие признания, чего убей, а рука не подымается описать на бумаге. Для друзей, как заветная тайна, предназначаются и неприличные анекдоты, и циничные суждения. Японец очень умело спросил, казалось бы, про пустяк. Надо объяснить дипломатически, приходится застегнуть мундир. Да, Кавадзи умен! Посьет никогда ему не лжет.
– Путятин не теперь женился. Он женился давно.
– Но у него маленькие дети?
– Да, трое детей. Дети его еще малы. У него очень красивая жена, высокая, белокурая.
– Белокурая? – вздрогнув, спросил Кавадзи. Выражение лица у него как у застигнутого врасплох. Кавадзи мгновенно овладел собой. – Это считается красивая?
«А чувствуется в тебе циник!» – подумал Константин Николаевич.
– У нас в России почти все мужчины сами белокурые. Им нравятся черные, черноглазые женщины. Нравятся до безумия... Особенно хорошо сложенные, небольшого роста, даже маленькие, с горящими глазами и оливковым отливом кожи...
– Англичанка была с черными глазами? Шотландка?
– Нет, она, как и сами русские, с голубыми глазами... Как Путятин.
Кавадзи также заметил, что сегодня необыкновенный день в природе. Бывают такие жгущие душу предвесенние дни, когда свежей листвы еще мало. Каждому дню есть и здесь, в Симода, конечно, свое местное назначение. Саэмон – писатель и поэт, и он не знает, что должен житель Симода делать сегодня для государства и что для себя, хотя он это может узнать. Кавадзи полон возвышенного чувства долга, которое на войне заменяет воину любовь.
Кавадзи женат в четвертый раз, на бывшей придворной даме. Она освободилась от службы при дворе и вышла замуж за Кавадзи. Что может подумать, когда услышит это? Почему такое совпадение?
Это тайна. Кавадзи не огорчен, он очень счастлив. Он с благоговением принимает в подарок, как величайшую награду, парадный халат со знаками власти на груди с плеча сиогуна. Так же почтительно благоговел он и перед старым сиогуном, который скончался в те дни, когда Саэмон начал переговоры в Нагасаки с Путятиным. Разве переговоры оказались смертельной стрелой?
Сато, жена Кавадзи, роскошная красавица. В тридцать пять лет она уже устала от придворной службы. Она так хороша собой, что из-за привязанности старого сиогуна задержалась на придворной службе гораздо дольше, чем другие дамы. Но для Саэмона она всегда молода, даже юна.
Ее нервность, ее безукоризненные вкусы, жаркая привязанность к Саэмону, смена ее настроений... Из-за всего этого у него еще сильней развилось болезненное воображение.
– Путятин служил в Англии. Русский император был доволен им и разрешил ему жениться на англичанке, которую Путятин любил.
– О-о! С разрешения императора! Это совершенно по-японски! С разрешения родителей! Император – это отец!
– Она, кажется, приняла нашу веру...
Тут Кавадзи сник. Посьет понял, что сел в лужу, и стал скорее вывертываться:
– Она стала русской... Она могла бы не менять веру. Многие лютеране служат императору. И не только лютеране, но мусульмане и даже буддисты.
– И буддисты? – не скрыл Кавадзи неприятного удивления.
Еще раз сел!
– С начала войны она уехала в Россию.
– Как? Она жила не в России? А он служил в России?
– Да, она жила...
– Где же?
– Но не в Англии, а в Париже, в отеле.
– В гостинице? Это у нас считается... Женщине невозможно жить в гостинице...
Посьет пустился в объяснения, каковы отели в Европе, каковы правы и почтительность к знатной даме, что Мэри Путятина поселилась в Париже, когда адмирал ушел в кругосветное путешествие. К его возвращению она должна была приехать и встретить его там, куда он прибудет. Так они любят друг друга.
Кавадзи расстраивался все сильнее. Казалось, он испытывал физическую боль.
Тсутсуй и Кога давно ушли. На дворе душно и жарко. Наступала ночь, пахло цветами из предвесеннего леса.
Посьет, видя, что дело плохо, решил вышибать клин клином.
– Ничего особенного в этом нет, и у западных пародов это не запрещается и не преследуется. Любовь очень благородное чувство, о котором у нас не стыдятся писать книги... Гончаров пишет только о любви, хотя он написал и о вас, Кавадзи-сама. Я уже говорил вам, что очень скучаю по женщине, которую люблю... И я прошу, выпьем, Кавадзи-сама, за ее здоровье.
– Очень охотно! За здоровье вашей жены!..
Когда выпили, Посьет зорко посмотрел в сильные глаза Кавадзи.
– Она мне не жена. Я просто люблю ее и живу с ней. Это стоит мне огромных денег, такая жизнь... Она живет в Париже... Да, это дорогой город. Она француженка, блестящая, красивая, молодая, любит меня, но я не стыжусь признаться, что люблю се гораздо сильней, чем она меня. Вот теперь скажу вам, Ка-сама, что я воюю против Франции. Война разделила нас. Если Путятин-сама мог привезти свою западную супругу, то я не мог этого сделать. Я волосы рвал па себе, это ужасно... Она там... Я не могу написать ей, не могу получать от нее письма... Я всю жизнь теперь буду винить себя...
– Она не ваша жена?
– Нет, она ничья не жена. Она моя фактическая жена. Любовница!
– О-о! О! Вам мешает разница религий?
– Нет, Ка-сама, ничего не мешает. Не делайте этого разговора серьезным.
«Он циник, и это, наверное, ужасно, когда приходится к женщине относиться серьезно», – подумал Кавадзи.
– Вы стали очень прекрасно говорить по-японски.
– Спасибо, Саэмон-сама.
– Француженка? Вы любите? Она маленького роста и с оливковым цветом кожи? С черными глазами?
– Да! («Все запомнил!») Она танцует великолепно.
«Француженка! – У Кавадзи отлегло на душе. А он-то думал, что речь о японке... – А-а! Француженка! Но японки тоже черные с восхитительными горячими глазами, с горячим... льдом и тоже прекрасно танцуют и гнутся красиво в своих кимоно. Что грозит нам?»
Посьет почему-то заговорил про турок, ругал их, что они так ленивы, как никто. Только поэтому русский царь не хочет их завоевать.
Опять Кавадзи скребнуло по душе, как железом. «Япония и Россия тоже соседи! Очень опасно!» – подумал он.
На прощанье Посьет как бы между прочим сказал, что Путятин беспокоится за Америку. Адамс пожаловался, что на американском договоре еще нет подписи сиогуна, как было обещано японцами.
Кавадзи слушал молча, как бы делал вид, что это не очень важный разговор. Но он молчал и смотрел так глубоко, как человек, который не только знает все лучше собеседника, но и сам весьма этим озабочен, и понимает все, и как бы советует пока не касаться...
