Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование
И Горлов ссылался на «Дэйли Ньюс», опубликовавшую письмо группы солдат: «Мы все очень больны и устали от афганцев и от так называемой войны… Мы не можем подчинить эти дикие пограничные племена в три месяца. Это займет годы. И сомнительно, подчинятся ли они вообще когда-нибудь нашему владычеству, если мы не истребим их всех поголовно… Или они нас!»
Кауфман снова взял карандаш и подчеркнул слова о том, что афганцы вряд ли подчинятся британскому господству, если не будут уничтожены полностью.
— Хорошо подмечен дух народа! — произнес он вслух.
Главный начальник Туркестанского края перелистал еще несколько документов. Они только деталями отличались от тех, с какими он уже познакомился. Генерал захлопнул папку и откинулся в кресле. Какие бы еще предпринять шаги, чтобы возросли трудности, с которыми столкнулись политические противники России на Востоке? У него созревал план. «По всей видимости, Абдуррахман-хан дождался своего часа!» — мелькнула мысль.
…Ровно десять лет прошло с тех пор, как междоусобная борьба сыновей эмира Дост Мухаммад-хана за кабульский престол завершилась победой Мухаммада Шер Али-хана. К тому времени умер главный соперник Шер Али-хана — Мухаммад Афзал-хан. А его сын Абдуррахман-хан — главная опора и надежда врагов утвердившегося эмира — бежал за Амударью. Абдуррахман-хана тепло приняли хивинский хан и бухарский эмир, но, опасаясь их коварства, он перебрался в русский Туркестан. Это соответствовало интересам царских властей. С одной стороны, они намеревались держать в своих руках столь сильный козырь в политической игре, а с другой — стремились установить дружественные отношения с Шер Али-ханом и должны были жестко контролировать поведение его недруга.
Абдуррахман-хана с его многочисленной свитой поселили в Самарканде. Он сам выбрал себе место в юго-восточной части бывшей столицы грозного Тимура, в квартале дервишей Каландар-Хопа. Здесь, у ворот того же названия, раскинулся обширный, изрядно запущенный сад, некогда принадлежавший повелителю Бухары. В небольших помещениях, укрывшихся в тени деревьев, и поселился афганский сардар с челядью. Его содержание взяли на себя царские власти.
Вскоре начальник Зеравшанского округа передал Абдуррахман-хану приглашение Кауфмана навестить его в Ташкенте. Вернувшись после непродолжительного отсутствия, сардар собрал приближенных и, несколько преувеличивая, рассказал, как его опекал сам ярым-подшо, наместник ак-подшо, «белого царя», в Азии.
— В Ташкенте мне была устроена пышная встреча. На другой день после приезда меня очень сердечно принял генерал-губернатор. В тот же день он отдал визит и пригласил к себе на вечер. Там интересно было наблюдать европейские обычаи: гостей принимают в большом доме, все свободно расхаживают по комнатам, курят, тихо беседуют или едят плоды. Так продолжалось до двух часов ночи, после чего все раскланялись и уехали…
Слушатели дивились непонятным обычаям, а сардар продолжал:
— Вскоре генерал-губернатор опять отдал мне визит. Я вышел встретить его у ворот. После взаимных расспросов о здоровье я преподнес ему саблю с осыпанным драгоценными камнями эфесом, шесть кусков кашмирского сукна и два куска золотой парчи. Генерал-губернатор пробыл у меня два часа. На следующий день меня пригласил генерал Алиханов, и мы провели время весьма дружески. В Ташкенте я получал приглашения и от других генералов…
Абдуррахман-хан помолчал, воскрешая в памяти подробности своей поездки в главный город Туркестанского края. Само собой разумеется, Кауфман отнесся к нему с должным уважением, но, конечно, не «отдавал» никаких визитов. В этом отношении ярым-подшо был чрезвычайно осторожен, стараясь поддерживать высокий авторитет царского наместника. Ну а некоторые генералы действительно проявили интерес к зарубежному гостю, хотя и не столь активно, как того хотелось бы самолюбивому сардару.
Спутники Абдуррахман-хана в изгнании, удобно расположившись на обширной террасе, жадно внимали каждому его слову:
— …Тем временем подошел большой русский праздник, который они называют рождеством. Это день рождения сына их бога. В этот день генерал-губернатор прислал мне свою коляску и через секретаря пригласил приехать. Ярым-подшо по обыкновению встретил меня стоя и провел в тот же зал, где принимал в первый раз и где теперь собрались чиновники, их жены и дочери. Стол был уставлен всякими яствами. Добрая компания ела и пила до полуночи, после чего все начали друг друга целовать, говоря: «Христос, Христос!». Затем гости простились с хозяином и отправились по домам. После трехдневных празднеств генерал-губернатор снова прислал секретаря с коляской, приглашая посмотреть парад их войск. Все было очень хорошо устроено. В конце парада была взорвана искусственная мина…
Сардар передавал впечатления весело, пересыпая речь шутками, но на душе у него царила печаль: он прекрасно понимал сложность своего положения, отсутствие серьезных перспектив. Однако он верил в свою звезду и настойчиво твердил про себя: «Все в руках Аллаха!» Следовало во что бы то ни стало поддерживать надежду и в себе и среди своего окружения, подчеркивать значение своей персоны в глазах царского правительства. Когда-нибудь наступит его час!..
И он рассказал, что на новой встрече Кауфман сообщил о телеграмме русского царя, который спрашивал о здоровье сардара и якобы приглашал его в Петербург.
— Увы, от этой поездки пришлось отказаться из-за категорических возражений наших приближенных, — жаловался сардар навестившему его начальнику Самаркандского отдела Зеравшанского округа капитану Арендаренко. — Они в один голос объявили, что не отпустят меня, ибо сами тут ничего не смогут сделать.
Так ли это было — трудно сказать. Известно лишь, что визит в Петербург действительно не состоялся. Зато сардар любезно согласился удовлетворить пожелание государя запечатлеть на фотографии себя в окружении свиты.
Повествования на террасе периодически повторялись, расцвечиваемые дополнительными деталями и подробностями. Изредка, раз в два-три года, сардара опять приглашали в Ташкент, и он получал пищу для новых рассказов.
Однажды Абдуррахман-хан вернулся в Самарканд озабоченный: Кауфман поручил ему написать историю Афганистана и его владетелей. Внук Дост Мухаммад-хана и племянник героя первой англо-афганской войны Акбар-хана, сардар неплохо знал прошлое своей родины, во всяком случае «придворную» его часть. Беда заключалась в другом: он не так уж хорошо владел пером. Впрочем, с этой трудностью удалось быстро справиться. Для чего существуют мирзы?
Абдуррахман-хан.
Абдуррахман-хан уселся, скрестив ноги, на широком диване, подоткнув под бока подушки; на полу перед ним в той же позе разместился писец, разложивший на низеньком столике листки бумаги и взявший в руки калам, чтобы увековечить слова своего господина. Работа закипела. Через несколько недель ярым-подшо получил рукопись «Истории Афганистана, рассказанной сардаром Абдуррахман-ханом».
Если генерал-губернатор не только интересовался прошлым соседнего государства, но и хотел этим заданием отвлечь изгнанника от тяжелых дум, то последней цели он не добился. Перебирая в памяти события из истории своей страны, особенно связанные с его собственной деятельностью, Абдуррахман-хан как бы заново пережил многие из них. Его потянуло на родную землю так, что порой он готов был вскочить на коня и помчаться на юг, за Амударью, в теснины Гиндукуша, и, рискуя сложить голову, бросить хотя бы мимолетный взгляд на белеющие вершины Спингара, или Сафедкоха, как бы его ни называть — по-афгански или по-персидски…
Но претендент на афганский престол был волевым и чрезвычайно осторожным человеком. И он ждал, ждал, ждал… Иногда отправлялся на охоту, стараясь не утратить остроту глаза и твердость руки. С удовольствием ездил в Ташкент, когда его приглашали. Бродил по Самарканду, любуясь его величественными сооружениями, часто посещал мавзолей Гур-эмир, где был похоронен гроза соседей — ближних и дальних — Тимур, и подолгу смотрел на темно-зеленую плиту из полированного нефрита с арабской надписью, которая начиналась словами: «Это гробница великого султана, милостивого хакана Амир-Тимура-Гурагана, сына Амира Тарагая…»
Сардар ждал, ждал, ждал… Вспыльчивый и горячий, он настойчиво вырабатывал в себе терпение, сдерживал свой темперамент и проявлял внешнее спокойствие в тех случаях, когда готов был взорваться от ярости. Оказавшись в незавидной роли политического эмигранта, беженца, он словно пытался законсервировать себя для будущего. «Мне двадцать пять, — размышлял Абдуррахман-хан в 1869 году, когда пересекал серо-голубую ленту Амударьи. — Это или очень много, если впереди у меня нет ничего, или очень мало, если я могу на что-то рассчитывать в Афганистане. Ну что ж, коли судьба не ладит с тобой, поладь ты с ней, говорят у нас. Только никогда не спеши за удачей, она не любит суетливых. Когда придет твой час, удача сама повернется к тебе лицом».
