Людмила Третьякова - Рассказы веера
Так случилось и с Любовью Ивановной.
6. Дорогая Любовь Ивановна
Наверное, мы уже никогда не узнаем, как и где она встретилась с графом Григорием Александровичем Кушелевым-Безбородко. Она могла стать его содержанкой на том же основании, как это обычно случалось: просто перешла от одного покровителя к другому, прельстясь более выгодными условиями. А возможно, Николай Иванович Кроль, постоянно крутившийся вокруг богатого графа-литератора, познакомил его с красавицей сестрой, имея в виду некие собственные интересы (что и подтвердилось спустя некоторое время).
Но как бы то ни было, куда важнее другое – для графа Григория Любовь Ивановна из очередной временной подруги превратилась в обожаемую женщину, без которой он уже не мог жить. И он с энергией, совершенно неожиданной для него, болезненного ипохондрика, старался доказать ей всю основательность своего чувства и решимость полностью преобразить ее жизнь.
...Петербургское общество, еще не ведая, что это только начало, ахнуло – граф окружил ту, которую все еще не без иронии называли «госпожой Голубцовой», роскошью поистине царской.
Для Любови Ивановны в самом центре имперской столицы была нанята огромная квартира. Она выглядела не пристанищем дорогой куртизанки с «шикарной обстановкой», а настоящим маленьким дворцом с художественными ценностями, которые могла себе позволить далеко не вся родовитая петербургская элита. Ну, понятно, что кто-кто, а наследники знаменитого канцлера не испытывали в этом недостатка.
И все же можно лишний раз убедиться в том, что существует некая таинственная связь между событиями, по времени, казалось бы, далеко отстоящими друг от друга. Будто сам покойный канцлер, любитель «зазорных» женщин, из небытия посылал привет грешной Любови Ивановне, чьи апартаменты заполнила роскошь, которую он когда-то, давным-давно, тщательно собирал.
...Связь графа Кушелева-Безбородко в глазах общества выходила за рамки обыкновенной. Рассказывали, что тот совершенно потерял голову. «Она того стоит», – утверждали друзья Григория Александровича, которых он познакомил со своей подругой. Такие сведения лишь подливали масла в огонь. Каждая мелочь на эту тему становилась предметом долгих обсуждений в гостиных.
Рассчитали даже, что Григорий Александрович года на три моложе своей подруги, у которой дневал и ночевал. А те, кто видел эту парочку на городском гулянье или в Полюстрове, утверждали, что граф с его светлыми волосами и мягким, добрым выражением лица похож на вытянувшегося подростка и составляет резкий контраст госпоже Голубцовой – властной, порывистой, обжигающей взглядом. В итоге общество, всегда с удовольствием обсуждавшее альковные истории, вынесло вердикт: долго эти отношения не продлятся.
Изменения действительно наметились, но такие, которых никто не ожидал: скандальная связь грозила превратиться в законный брак. И это было самым весомым доказательством силы чувств, которые питал граф к Любови Ивановне. В них присутствовало то, чего так не хватает прекрасному полу в мужской любви, – не только страсть, но и сострадание.
То, что Любовь Ивановна была выше своего постыдного ремесла и занялась им ввиду несчастных жизненных обстоятельств, граф хорошо понимал. Ужасный сюжет ее судьбы, когда романтическую барышню словно гигантский циклоп выхватил из семейного гнезда, натешился и потом швырнул обратно, бросив вдогонку горсть золотых монет, – к этому Григорий Александрович возвращался в своих мыслях, возможно, чаще, чем сама жертва.
Униженная и оскорбленная – вот кем была для него Любовь Ивановна. Вот откуда, как ему казалось, брали истоки шероховатости ее характера, которые он уже испытал на себе: непомерная гордость, вспыльчивость, презрение и недоверие к людям, желание в каждой мелочи утвердить свою власть.
Но граф выказывал редкое терпение, без особого усилия над собой все объясняя, все прощая и пытаясь заставить Любовь Ивановну позабыть прошлое, зажить жизнью счастливой, обожаемой женщины.
Как он дорожил теми минутами, когда Любовь Ивановна читала ему вслух какие-нибудь особенно понравившиеся ей страницы. Тогда черты ее лица смягчались, а голос становился голосом сирены – влекущим, завораживающим. Они могли долго обсуждать прочитанное. При этом Любовь Ивановна выказывала отменный вкус и прекрасное понимание мыслей автора. Если они в чем-то не сходились, то защищала свою точку зрения горячо, до слез, до ссоры. И граф радовался этому – его всегда пугали холодность в людях, разговор сквозь какую-то усмешку. Ему в таких случаях делалось неловко, и он старался уступить собеседнику; бунт, негодование, потоки бранных слов, которых Любовь Ивановна не стеснялась, ему были предпочтительнее. И, несмотря на всю разницу в их положении, граф видел в своей непокорной подруге родственную душу.
Он вовсе не считал, что жертвует собою, желая сочетаться с Любовью Ивановной законным браком, но искренне надеялся, что обретение достойной фамилии, титула и постоянства в жизни навсегда покончит с ее душевной маетой, которую он чувствовал в ней и которая тревожила его.
Однако благородное намерение предложить руку и сердце женщине, отвергнутой обществом, диктовалось еще одним несомненным обстоятельством: граф чувствовал, что встреча с Любовью Ивановной изменила его самого, привнесла в его жизнь цель, смысл и надежду на будущее. В противном случае он мог по доброте душевной положить на ее имя большой капитал, которого хватило бы на вполне комфортное существование до конца дней, и оставил бы ей роль своей любовницы.
Но нет – ему, ранее не тяготившемуся одиночеством, теперь захотелось семейных радостей, любимой жены, в качестве которой он видел только Любовь Ивановну.
«В образе князя Мышкина Достоевский воспользовался рядом деталей характера, быта и биографии известного русского мецената и благотворителя – графа Г.А. Кушелева-Безбородко», – пишет в своем исследовании творчества великого писателя Р.Т. Назимов. Очень сходен и портрет князя Мышкина с наружностью графа Григория Александровича: «Молодой человек... роста немного повыше среднего... со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные». Князь Мышкин делает такое же предложение руки и сердца беспутной Настасье Филипповне, как и граф, – в глазах общества поступок безумный и губительный.
...Сблизившись с Григорием Александровичем, она с откровенностью, которая порой коробила его, рассказывала, как добывала свои деньги, кто и как пользовался ее ласками и сколько платил за это. Она не плакала, не жаловалась, называла вещи своими именами.
– Да ты, граф, не жалей меня. Я над иными такую волю брала! Что мне твои деньги, говорю ухажеру, что жемчуг – отдай его своей законной. А мне камелий принеси, да непременно красных. «La Dame aux camélias» Дюма-фиса (Дюма-сына. – Л.Т.) читал?
Иные смущались! Отступались даже. Не только из-за дороговизны цветов, а где их взять-то? Были и такие, что метались как угорелые. Привозили букеты. Расписывали, как перед каким-то купчиком, что цветы эти разводил, на коленях стояли – лишь бы продал. – И Любовь Ивановна принималась хохотать. – Женская моя благодарность была безгранична... Слышишь, граф? Ну что теперь – отступишься от такой-то или нет?
Он не отступился.
С улыбкой слушал я, как всюду над тобою
Глумились, говоря: «Твой жалок идеал!
Ведь всякий обладал той чудною красою,
Но только песен ей заветных не слагал».
Им вторь и ты... Смешно ведь, в самом деле,
Смеюсь и я, кляну себя за то,
Что не владел тобой, как все они владели,
И что любил тебя, как не любил никто.
* * *
Итак, граф не сомневался в правильности своего решения. Когда мысль о женитьбе созрела в нем окончательно, он занялся переустройством своего особняка на Гагаринской набережной.
Этот дом был родительский, а потому особенно ценимый. Он достался графу Григорию как старшему сыну после смерти отца. Теперь дом перепланировался, расширялся, несколько комнат, предназначенных для Любови Ивановны, отделывались с особенным изяществом, была задумана и большая концертная зала.
Две родные сестры Григория Александровича, обе замужние, старшая – княгиня Варвара Кочубей и младшая – красавица графиня Любовь Александровна Мусина-Пушкина, до последнего надеялись, что несчастная страсть поутихнет. Но, к их ужасу, выяснилось, что из нанятой для госпожи Голубцовой квартиры брат перевез ее в родительский дом. Это был уже скандал. Заливаясь слезами и негодуя, сестры рассказывали в петербургских гостиных об этом безумном поступке
