Людмила Третьякова - Рассказы веера
Эти подробности необходимы для того, чтобы подчеркнуть всю невероятность факта личной беседы Любови Ивановны с государем. Понятное дело, Кочубей, Мусина-Пушкина – это не только знать, но и придворные дамы, фрейлины, лично знакомые Александру. А кто такая «девица Кроль»? И какие силы помогли ей оказаться в «святая святых» – в кабинете императора? Понятно, что широкие родственные связи графа Григория в данном случае не только не могли помочь делу, а напротив, знай его близкие о намерениях «этой дамы», двери бы для нее сюда оказались закрыты навсегда.
И все-таки – «девица Кроль» здесь! И задача у нее труднейшая, почти невыполнимая: в сложившейся ситуации склонить государя на свою сторону, вырвать у него хотя бы изустное разрешение на союз с графом Кушелевым-Безбородко. Подобное намерение осложнялось тем, что Александр уже, по сути, дал слово сестрам графа «принять возможные меры к удовлетворению их просьбы». И выходит, ему, государю, предстоит отказаться от своего слова!
Госпожа Соколова, Синее Домино, которая наиболее полно описала любопытную историю жизни Любови Ивановны, утверждала, что та посвятила ее во все подробности аудиенции у Александра II. Разговор с царем шел на французском языке. Синее Домино подчеркивает, что старалась в своем пересказе быть абсолютно точной.
Но все-таки надо отметить: в том, что Соколова писала о Любови Ивановне, немало фактических ошибок. А главное, бросается в глаза старание мемуаристки создать вокруг своей героини романтический ореол. Она единственная приписывает ей благородство помыслов и поступков, в то время как никто из друзей графа – а среди них было много людей, не принадлежавших к высшему свет, – не сказал о Любови Ивановне доброго слова. Она именуется не иначе как «пройдохой», «авантюристкой», «шельмой», «подозрительной женщиной», которая пользуется ослеплением человека, беззаветно полюбившего ее.
Однако надо иметь в виду, что Синее Домино, она же Александра Соколова, в девичестве Денисьева, сама была дамой авантюрного склада с очень путаной биографией, отказавшейся, к слову сказать, вполне сознательно от своего ребенка (в будущем известного литератора и журналиста Власа Дорошевича).
Естественно, что обе женщины – и Кроль, и Соколова – испытывали симпатию друг к другу, имея сходные черты характера и способность не мучить себя излишними угрызениями совести.
Вот почему в передаче мемуаристки ее подруга выглядит благородной спасительницей погибавшего в хворях аристократа.
«Любовь Ивановна смело и откровенно отвечала на все предложенные ей вопросы, – пишет Синее Домино, – и, когда государь спросил ее, правда ли, что она переехала к графу Кушелеву и живет в данную минуту в одном доме с ним, она ответила:
"Правда, ваше величество... Я не только в одном доме с графом живу, но в одной с ним комнате и в одной с ним спальне. Этим я жизнь его спасаю, и лично для меня это подвиг, а не наслаждение!"»
Государь поинтересовался: визитерша ли настаивает на этом браке или того желает граф? На что услышал в ответ, что ей это и в голову не пришло бы никогда и что она лишь идет навстречу «настоятельной и неотступной просьбе графа, который решится на самоубийство, ежели она его оставит».
Теперь уже никто не сможет подтвердить или опровергнуть была ли действительно графом высказана такая мысль, но согласимся, что это сильный довод – особенно для императора, который понимал: после такого заявления он, вздумай отказать, поневоле оказывался причастным к гибели человека.
А между тем Любовь Ивановна не давала государю и минуты на раздумье.
– Да я ли одна, ваше величество, подам пример такого супружества? – смело закончила свою речь молодая красавица. – Вам известно, сколько неравных браков заключено представителями самых громких имен в России! Наша петербургская аристократия тоже помнит об этом. И мне кажется, что я лично менее скомпрометирую герб графов Кушелевых, нежели кто бы то ни был.
Тут уж Любовь Ивановна хватила лишку. Женились, конечно, порой и на незнатных девушках, бесприданницах, на вдовах с детьми, на разведенных, но не на жрицах древнейшей профессии, какими бы телесными да и душевными достоинствами они ни обладали.
Но та горячность, с которой Любовь Ивановна говорила, тот жар, который окрасил ее щеки ярким румянцем, не могли не воздействовать на Александра. Он любовался смелой дамой, не пытаясь не то что возражать, а хотя бы выразить сомнение. Император вспомнил о болезненности собственной жены, ее замкнутости, овечьем взгляде красивых глаз, о худых пальцах, чаще сжимавших не веер, а молитвенник.
«Наша петербургская аристократия»! Эта амазонка уже была готова на законном основании занять свое место в большом свете по праву красоты и той душевной энергии, с которой она убеждала Александра.
– О, государь! Вы видите перед собой женщину, которая знает, что такое безнадежность, знает, каково быть игрушкой в руках всемогущих.
Графиня Любовь Александровна (в замужестве Мусина-Пушкина) была в ужасе от женитьбы брата. Разрыв с ним был тем более тяжел, что граф заменил ей отца, принял на себя все хлопоты и заботы, когда она выходила замуж. Утонченная красота (сестра и брат были очень похожи) сочеталась в графине Мусиной-Пушкиной с сильным характером и фамильной страстью к благотворительности. После смерти Григория Александровича она приняла на себя все заботы о тех учреждениях, которые он основал, и считалась в Петербурге одной из самых умных, деловых и отзывчивых на помощь нуждающимся женщиной.
Тут гостья осеклась, будто спазм сжал ей горло. Браво! Александр понял, о чем это она. История девицы Кроль, о которой в свое время шушукались фрейлины в Аничковом дворце, снова всплыла в его памяти.
Как изъяснялся столь любимый государем поэт Тютчев, он слышал исповедь человека, «не имевшего на царское внимание другого права, как свое страданье». Как христианин, Александр не мог оставить эту мольбу неуслышанной, а как честный человек, обязан был расплатиться по давнему счету.
И он сказал, взглянув в побледневшее, а оттого еще более прелестное лицо просительницы:
– Я согласен на ваш брак с графом Кушелевым. Сумейте стать на высоту того положения, какое вам этот брак представит, не отклоняйтесь от самых строгих законов приличия, заставьте строгий свет забыть о ваших увлечениях, и я первым подам вам руку и встречу вас с полным уважением.
Синее Домино, очевидно, со слов самой Любови Ивановны, так описывает трогательную сцену:
«Прощаясь с ней, государь со свойственным ему рыцарством поцеловал ее руку, и она вернулась к графу, полная благоговейной благодарности к своему державному покровителю».
Из того же источника мы узнаем, что «вскоре состоялось бракосочетание графа с Любовью Ивановной, отпразднованное тихо, безо всякого торжества».
...Примечательно, что в родословных росписях обычно указывают три даты: год рождения, год смерти, а между ними знаменательной вехой обозначался день свадьбы. Так вот, у Любови Ивановны и Григория Александровича такая отметка отсутствует.
Трудно сказать, была ли то досадная оплошность составителя родословной или какие-то иные соображения заставили его на сей раз поберечь чернила.
7. Париж. И этим все сказано
Граф Григорий Александрович обставил свою женитьбу по всем правилам, принятым в хорошем обществе. Полагалось свадебное путешествие – оно и свершилось.
Поначалу новоиспеченная графиня упрямилась: никаких блужданий, как она выражалась, по «задворкам Европы» – прямо в Париж! Она настаивала воспользоваться железными дорогами, которые становились все более привычными для русского путешественника. Это и правда очень сокращало дорожные мытарства, избавляло от ночевок в не всегда комфортабельных гостиницах. Но граф употребил все свое красноречие, чтобы убедить супругу: хотя бы один раз ей надо проделать путь к европейским красотам по старинке, тем более что экипажи, выписанные им из Англии, чрезвычайно удобны. Против обыкновения Любовь Ивановна согласилась.
Выехали большой компанией: кроме врача, личного повара, нескольких слуг и гувернера «тихого бледного мальчика» – сына Любови Ивановны – граф взял с собой опытного человека, обязанность которого заключалась «в улаживании всех возможных в пути затруднений».
Можно еще упомянуть о двух миллионах рублей, определенных графом на издержки: сумма огромная. Графской чете был открыт неограниченный кредит во всех банкирских домах Ротшильдов, находившихся в Европе.
...Путешествие шло своим чередом. Если Григорий Александрович, который не раз бывал в этих краях, и сейчас находил для себя нечто примечательное, то графиня, дальше Киева никуда не уезжавшая, выказывала полное равнодушие к видам, сменявшимся за окошком экипажа. Польские города, включая Краков, показались ей ужасно провинциальными, а немецкие селения с неизменной кирхой посередине, чистенькие и уютные, вызвали страдальческий возглас: «Боже, как можно жить в такой скуке!»
