Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
...осмелюсь передать приветы и выражение своего почтения Вашей дочери, прекрасной и целомудренной Маргите...»
* * *
— Написано в указанный день в месте нахождения камер заключения Святой службы...
Высокий человек в светлой рясе перестал диктовать, устало откинулся на жёсткую спинку массивного кресла.
— День ли уже на площади? Или снова ночь? — спросил он, не открывая натруженных глаз.
— Вечер, святой отец! Уже сутки, как вы не прекращаете своих трудов.
— В том нет повода для гордыни, сын мой... Количество скверны лишь свидетельствует, как плохо мы исполняем свой долг и как много предстоит свершить во имя Господа и на благо нашей церкви.
Почему в допросных помещениях всего мира так не любят окон? Потому, что не желают, чтобы в тайны следствия проникли досужие или враждебные глаза? Из-за стремления приглушить крики, неминуемые при использовании дыбы или, скажем, испанского сапога?
Основание подсвечника, стоявшего на столе перед монахом в кресле, заплыло воском. Уже не первая свеча за сегодня погибла к вящей славе Господней в подвалах Святой службы, чаще называемой иначе.
Инквизицией.
В тринадцатом веке дон Доминго де Гусман, рыцарь, ставший монахом, босым бродил по пыльным дорогам Прованса и Лангедока. Но страшнее вездесущей путевой грязи был мрак, упавший на души местных жителей. Ересь, ересь, прилипчивая и желанная, как любой запретный плод! Люди-оборотни, столь приятные в бытовом обхождении. И такие опасные, как и положено любому проводнику в ад.
Их нельзя было просто убить. Во все времена и во всех странах мучеников любили, несмотря ни на что. Необходимо было доказать простым людям, что еретики заблуждаются; ещё лучше — что просто лгут, как и их истинный господин, богомерзкий Сатана.
Знание — страшное оружие в умелых руках. Де Гусман нашёл эти руки, создав новый монашеский орден. Орден нищенствующих монахов, умных и жестоких. Готовых расследовать случаи возможных и действительных ересей, разоблачать слуг нечистого.
Расследование. Inquisitio.
Светлые рясы с тёмными капюшонами выделялись в любой толпе. Доминиканец идёт, если не умный, то начитанный; причастный к недоступным для большинства знаниям.
Такой, как магистр-инквизитор Венеции Габриэле Салюцци, уже сутки не выходивший из подвалов Святой службы.
Недоброжелатели шептались за спиной, что новый инквизитор просто выслуживается, оправдывая своим рвением выбор папы римского. Салюцци знал об этих разговорах; много знал, работа такая. И молчал. Негоже мирянам знать, что происходит за короткими гранями их пустых бездумных жизней. Зря, что ли, Иисус сравнивал себя с пастырем? Стадо, стадо — большая часть человечества! Бараны. Послушные пастуху и проживающие жизнь в тёплой овчарне, стриженые и довольные. Готовые прикоснуться к вратам рая. Или тупо бредущие к клочку травы, чем-то неведомым отличному от других. Тянущиеся слюнявыми губами к иссохшей жёлтой былинке, провисшей над пропастью. Падающие на дно с торжествующим блеянием, что, мол, они летят, что они оторвались от жвачной массы. И, пока тело преобразуется камнями в окровавленный бурдюк с костями, душонка, сменив песнь на визг, несётся в адское пламя.
Если не остановит падение милосердная и сильная рука. Желательно — с перстнем на безымянном пальце; а на перстне — гемма на недорогом камне; на гемме же — собака, несущая в зубах факел.
Доминиканцы. Domini canes. Псы Господни. Пастушеские собаки, готовые разорвать любого врага Божьего, но помочь заблуждающемуся, обманутому. Святые палачи.
Государь мой, Иван Васильевич Грозный! Уж не на них ли посмотрел ты, создавая свою опричнину?
— Брат, приглашённый вами, ждёт за дверью.
Охранник убрал мысли инквизитора. Словно отодвинул занавесь.
— Пригласите!
С поклоном охранник отступил на шаг, повернулся к двери. Секретарь инквизитора тем временем разминал уставшие от долгой работы пальцы. Прислужники, безмолвно ждавшие в тёмном дальнем углу, разровняли частыми граблями окровавленный песок перед инквизиторским столом. Палач прямо на основании пыточного колеса, у потемневших стальных шипов, торчащих из обода, развернул тряпицу с переданным из дома ужином.
Вошедший был своим. Та же ряса, что и на инквизиторе, такой же капюшон. Такой же цепкий недоверчивый взгляд: чувствуется монастырская школа воспитания.
Монах был худощав. На тонкой шее нелепо смотрелась круглая голова, украшенная большим носом. Каштановая бородка умело скрадывала недостатки внешности. Переодень такого в обычное платье горожанина — и не посмотрит на него никто, не обернётся вслед. Большое достоинство для работника Святой службы, это же ясно...
Отцу Габриэле не хватает людей. Отчаянно не хватает, если подумать о происходящем в городе святого Марка.
— Отец Джордано Бруно?
— Да, монсиньор!
Монах опустился на колени, поцеловал правую ладонь магистра-инквизитора.
— Это вас приглашают вести протоколы заседаний Совета Десяти?
— Да, монсиньор!
Повинуясь повелительному жесту, Джордано Бруно поднялся с колен.
— Мне докладывали, что вы — неаполитанец. Как же оказались в Венеции?
— Я родом из Нолы, монсиньор! Но посвящение действительно получил в Неаполитанском королевстве; точнее — в монастыре Святого Варфоломея, в Кампанье. Однажды я сказал одному послушнику, читавшему историю семи радостей в стихах: какую пользу может принести ему эта книга, и пусть выбросит её и займётся лучше чтением какой-нибудь иной книги, например житий святых отцов. И, по повелению прокуратора ордена, магистра Систо да Лука, был препровождён в Венецию, на расследование Святой службы. Признанный невиновным, остался в городе святого Марка, служителем Совета Десяти, благо был проверен и чист.
— Я читал протоколы допросов, проведённых прошлым инквизитором...
Слабым движением пальцев Габриэле Салюцци показал на сложенные перед ним листы, прошитые грубой толстой нитью. Через полуопущенные ресницы инквизитор внимательно смотрел за реакцией Бруно на свои слова.
Отец Джордано вздрогнул; побледнел несколько, если об этом можно было уверенно судить при неверном свете факелов, вставленных в настенные кольца. Естественное поведение, оценил Салюцци. Нужно быть глупцом, чтобы так быстро забыть подвалы инквизиции. Или камеры под свинцовыми крышами, раскаляющимися на солнце настолько, что узники, снесённые вниз, в пыточные, готовы были признать что угодно. Даже пойти на костёр, лишь бы только не возвращаться в построенную на земле преисподнюю.
— Меня заинтересовали ваши мысли, высказанные в беседе с отцом-инквизитором...
Джордано Бруно спокойно смотрел на Салюцци. Так смотрят те, кому нечего скрывать, или великие обманщики.
— Осмелюсь спросить, монсиньор?
— Называйте меня, как и принято, — брат Габриэле. Я слушаю вас, брат Джордано.
— Понятно, что до гробовой доски не забуду, что и как говорил в этих стенах... брат Габриэле. С отцом Винченце я беседовал о делах святой инквизиции. Смиренно могу предположить, что мои разглагольствования по поводу вашей работы вряд ли могли заинтересовать через столько месяцев. Человек, говорящий о незнакомом предмете...
Инквизитор утвердительно кивнул.
— Тогда остаётся второе. Мы много говорили о книгах и содержащихся в них знаниях. Их полезности и опасности. О необходимости накапливать информацию и не позволять, чтобы она попадала в руки непосвящённых... Вас это заинтересовало, отец Габриэле?
Отец, не брат. Джордано Бруно тщательно отслеживал каждое сказанное им слово и не мог просто оговориться. Он не самонадеян и не тщеславен. Он намекнул, что понимает своё место.
— Ты прав, сын мой!
Получи шаг навстречу, ноланец Бруно. И — руку помощи для продолжения разговора.
— Раньше тебя приводили сюда для допроса, как предполагаемого преступника. Сейчас — как возможного помощника и сотрудника. Я получил из монастыря Святого Варфоломея список книг, что ты заказывал в скриптории. Магия, ереси, так называемые гуманисты... Что влечёт тебя в богомерзком знании, ноланец?
— Не влечёт, святой отец, но отвращает. И призывает к борьбе. Воин не стыдится, когда идёт на битву со щитом, не так ли? Нельзя бороться с колдунами, не зная о колдовстве. Не получится разоблачить еретика, если не разбираешься в ереси лучше, чем он сам.
— Но щит могут сорвать с руки воина и этим же щитом ударить бывшего хозяина по голове.
— Вы правы, святой отец! Поэтому я говорил здесь раньше, что за каждой книгой, за каждой запечатлённой в буквах идеей может скрываться бес или его господин, да сохранит нас Господь от подобного! На пути к совершенству — множество ловушек...
