Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный
Левой руки полк – левым крылом по Булаку протянулся, влево от царя. Казаки даже через Булак, под самые стены крепости вражьей перекинулись, здесь, в посадах, крепкие места и строения заняли.
А посады опустелые стоят. Как прослышали татары про нашествие русских – кто куда убежали, дома и добро покинули. Больше всего в город, в крепость укрылись.
Сторожевой полк с князем Серебряным и Шереметевым Семеном подальше полка Левой руки, за Булаком, до другой реки, до Казанки, раскинулся, где башня Мурзалеева стоит при слиянии этих двух речек.
Щенятев с Курбским в правой руке полк ведут за Казанкой, с другой стороны города, между Горной стороной и дорогой Галицкой… Елабугины, Збойлевы и Щелские ворота им стеречь надо.
Князь Ромодановский с «запасом» у деревни Бежболды укрепился. И Правой руке и Сторожевому полку он всегда может помощь подать в случае опасности. Здесь, в этой стороне, – дворец хана казанского. Сюда врагов гнать будут, если Бог даст одоление. Так здесь и встречу надо было хорошую приготовить татарам!
Широко сначала стояли русские войска. Но понемногу все уже и уже железное кольцо стягивалось…
Полтораста тысяч сошлось воинов, не считая челяди при служилых людях, не считая обозных и ремесленных людей. А с этими и все три сотни тысяч наберется. Целый полотняный и дощатый город, больше самой Казани, в ночь одну вырос у Волги, где раскинули свои лавки и склады приехавшие за войском купцы и торговцы провиантом.
Каждый десяток ратников должен был выставить по одной «туре», наполненной землей, да все без исключения воины обязаны вытесать и принести на место по бревну для осады, для завалов и стен, для бесконечного тына, который второй стеной обежал все крепостные твердыни казанские, преграждая всякий доступ к осажденным.
В глухую ловушку попали казанцы…
А за тыном, словно кроты в земле, роются русские, все ближе к стенам подбираются… Ни вёдро, ни дождь не остановят их работы.
Да не много и видели светлых дней русские с тех пор, как под Казанью стоят.
Шаманы и дервиши мусульманские, которых много засело в осажденном городе, каждое утро стали на заре взбираться на городские стены и, на виду у русских, вертелись, заклинания громко выкрикивали, творили какие-то обряды таинственные, и, словно накликанные этим чародейством, тучи вставали с Волги-реки и потоки дождевые с неба падали, заливая низкие места под городом, где раскинулись станом полки московские. Ров вокруг города переполнен водой… Даже в тех шатрах, которые расставлены осаждающими на более высоких местах, и там все промокают до нитки под ливнями холодными, осенними.
Плохо в шатрах, особенно в бурные, ветреные дни. Холодная, дождливая осень царит, какая редко и бывала в этих местах. Бури начались осенние. В одну ночь ветер был так силен, что опрокинуло даже большой, тяжелый шатер царский, и, вскочив в испуге, Иван остаток ночи провел в походной церкви, тоже в шатре устроенной, пока приводили в порядок его ставку.
Плохо в шатрах! А и того хуже в окопах, которыми окопали весь город русские, чтобы отрезать татар от всего мира.
Извилистой линией со всех сторон приближаются к самой стене траншеи осаждающих, глубокие рвы, от дождей наполовину залитые водой, прикрытые большими корзинами с землей от пуль и стрел татарских.
В траншеях, не сменяясь порой по целым неделям, сидят ратники, не дают татарам частые вылазки устраивать, как те было начали сперва.
В грязи, в воде целыми днями сидят люди, оберегая только пищали и порох от воды. Одежда вся промокла, пар идет от нее. Поесть некогда… К котлам уйти артельным нельзя из окопов. Вспомнят товарищи, принесут им горячего – хорошо! Нет – по целым неделям сухими сухарями, воблой да луком питаться приходится или репой печеной, благо – лес под рукой: с трудом, но можно костры разжигать из мокрых сучьев.
И, несмотря на то, работа подвигается. Роют новые рвы землекопы; воины попеременно в лес ходят, сучья рубят, березки молодые чистят, плетут большие корзины бездонные для туров.
Вот человек двадцать, тяжело дыша, в намокшей одежде, от которой пар идет, тянут к окопам несколько больших бревен в самодельной тележке.
Устали, изнемогли ратники, купеческие дети, торговые люди московские. Бросили постромки, тоже самодельные, из лыка крученные… Кто присел, кто прилег на влажную траву луговую, отдохнуть хотят. Тяжело дышат усталые груди, все кости ноют. И желудок, далеко не полный, знать о себе дает.
– Э-э-эх! домой бы теперь, – после первого молчания, словно угадав общую мысль, говорит один.
– Да, славно бы!
– Щец бы горячих сейчас! Э-э! – смачно крякнул пожилой, полный десятник.
– Да подружку хорошую! – подхватил молодой парень, недавно и повенчаный перед походом.
– Ишь, губа у тя не дура! Татарина не хочешь ли черномазого? Или нагайца?
– Сам кушай… Да еще козла тебе на закуску… Ирод!
– Ну, не перекоряйтесь, черти! – прикрикнул десятник.
– Так чево ж он? Я и в скулы вить…
– В скулы? Храбёр! А даве, как татаре со стены скакали, вылазку делали, – где был?
– Я? – смутился парень. – Я в стан бегал за хлебом…
– Ишь ты! Как оно приспело, в ту пору, когда татарове поспели из города, а ты про хлеб вспомнил.
– Ловок! Бабник, козодой поганый… Блудлив, как кошка, а труслив, что заяц…
– Эй! молчи… Не то я те! – обозлясь, так и вскипел парень и даже, забыв про усталь, привстал, словно готовясь привести в исполнение угрозу.
– Буде, говорю! – прикрикнул десятник. – За дело. Навалялись и языки начесали, гляди! За дело!
– За дело! – с ворчаньем поднимаясь, заговорили ратники. – Сам бы потянул… Приказывать да понукать легкое дело. Ишь, воевода какой выискался!
– Не воевода, а по государскому наказу приставлен за вами глядеть, за лентяями!
– По государскому! Собака тебя ставила царева, а ты и величаешься…
– А хорошо, братцы, государю батюшке! Вон мы тута пропадаем, а он у Волгушки себе в шатрах пирует и день, и ночь… Сказывают: весело там царь с боярами живет.
– И гусляров, сказывают, и скоморохов туда не мало нагнато! – опять свое стал поминать молодой новожен.
– Ну, толкуй еще! Нешто можно: при царе православном да погань такая!
– А што же? Люди сказывают: не мало там всего творится! И сызмальства осударь всякую потеху любил… Так не другой он ныне стал, все тот же.
– Ан и другой! Я лучше знаю, – вмешался молчавший до тех пор пожилой ратник. – У меня – дядя не простого, духовного звания. Сказывает: совсем образумился царь молодой. Все больше Богу молится, службы правит церковные… А бояре да воеводы его, те, конечное дело, не все по царскому примеру живут. Оттого и соблазны… Да и врут много!
– Врут? Ну, не! Сам ты врешь, а я не согласен… Сам я в Свияцком городке был, как грамоту митрополичью всем людям читали. А там явственно прописано было, за что Бог нас покарал, хворь наслал гнилую, тяжелую. «Блуд и непотребство и многое стяжание» – так и сказано…
– Так то – воеводы… А сам царь…
– Што царь? Заладил одно: царь да царь! А знаешь ли: каков поп, таков и…
Но говоривший не кончил.
– Царь едет, черти! Вставайте! Царь едет! – вдруг крикнул тот из ратников, который лежал на самых бревнах, где было посуше, и глядел по сторонам.
Ратники вскочили, глядят: из ближней рощи, в которой намокшие, потемнелые деревья стоят так печально, с повисшими, полуобнаженными ветвями, показались вершники царские, стрельцы с пищалями, дворяне охранные с бердышами… За ними на красивых, сильных конях несколько воевод, все больше пожилые, а впереди Иван в полном военном вооружении, на широкозадом, могучем коне.
Завидя кучку ратников, при его появлении снявших шапки и треухи и стоявших на коленях вдали с обнаженными головами, Иван подскакал к ним.
– Встаньте, люди ратные. Богу кланяйтесь… Вы – Божьи ратники. Откуда вы? Что за бревна? Куда их тянете?
Десятник, ободренный ласковым голосом царя, стал отвечать, вертя шапку в руках:
– Да вот, осударь… не погневись… из окопу мы, из ближнего… От головы, от Василия Шпыняева, посыланы по бревна… Чай, ведом тебе голова тот, осударь?
– Не помню что-то! – улыбаясь сказал Иван. – По бревна? И вы их сами на себе волокете? Тяжело, чай?
– И-и, как тяжко! Умаялись… Не ближний свет, сам видишь, осударь… Притомились… Вот и стали передохнуть, значитца… Помилуй, не казни, осударь… Не стало никакой силы-возможности, без передышки, значитца…
– Ну, вестимо, как не вздохнуть?! Отдыхайте… Ишь ты, упарились как! Ровно от коней – от людей пар столбом! Да разве нет коней у вас, чтобы не самим таку махину тащить? Да еще на тележке, на смешной такой.
И Иван стал внимательно осматривать тележку, особенно колеса ее, обтесанные топором из цельных обрубков и далеко не имевшие вида правильного круга.
– Коней? И-и, што ты, осударь! Мы – пешие. Наше дело простое… Все на себе да своими руками робим, своим горбом тянем… А што трудно – твоя правда, осударь. С непривычки, гляди. Дома – все другим делом, торговлишкой займались… А тут вот… – начал было впадать в жалобливый тон десятник, но спохватился и замолк…
