Евгений Анташкевич - Нашествие
Вера мудро улыбнулась, отстранилась, погладила Соню по волосам и голосом старшей сказала:
– Этого, помнишь, как папа говорил, «только сверчок за печкой не знает – у него свои заботы!».
Она взяла дневник, Соня не протестовала, одним движением пролистала его, положила рядом с Сониными коленями и встала с кровати.
Соня смотрела на неё.
Вера обмахнулась от жары, стала что-то говорить, задрала подол платья и поставила ногу на табурет, зацепила большими пальцами резинку и сняла чулок. Резинка была старая, растянутая, и Соня увидела, что в одном месте она была подшита толстой ниткой, чтобы быть потуже, и на коже остался красный круговой след. Вера его не замечала, она подняла другую коленку и так же споро сняла второй чулок. Она продолжала говорить, только Соня ничего не слышала, она смотрела, как выросла её сестра. Из худой плоской «досточки», которой Вера была ещё совсем недавно, она превратилась в девушку с талией, бёдрами и красивыми ногами. У неё были широкие спортивные плечи и такие две уже не детских длинных и толстых косы. Соня забыла, когда она обрезала свои косы и начала завиваться, но Вере этого не разрешала мама и говорила, что ей это пока «неприлично!». Вера завела руки за спину и расстегнула длинный ряд мелких пуговичек на платье, выскользнула из него, потом подошла к платяному шкафу, достала халатик и бросила его на спинку своей кровати. Соня, когда была дома, каждый раз видела это, они жили в одной комнате с рождения Веры, и не обращала внимания.
Вера вышла из-за дверцы шкафа, задернула колыхавшуюся занавеску на окне, потом снова завела руки к лопаткам, её локти растопырились, как крылья, и стала расстёгивать пуговицы на лифчике. Белые бельевые пуговицы были старые, шершавые и не хотели просовываться сквозь петли; Вера поджала губы, и казалось, что, если она сейчас сведёт плечи, петли лопнут, оторванные пуговицы рассыплются по комнате, однако она справилась, опустила плечи и скинула лифчик, лихо крутанула его на пальце и бросила на кровать. Лифчик был, как резинки от чулок, тесный, его ещё в прошлом году сшила мама. Соня вспомнила, как она несколько лет назад в библиотеке листала американскую «Нью-Йорк тайме» и любовалась рисунками новой моды: платьями, туфельками и, в особенности, бельём. Тогда японцы только-только пришли, и в киосках ещё продавались газеты и журналы любой страны. Ещё в памяти Сони мелькнули американские фильмы с их умопомрачительными белокурыми красавицами с тонкими талиями, в широких развевающихся юбках… Вера в это время в одних трусах, которые доходили ей до самого пупка, скользнула к окну и завернулась в свободно колыхавшийся на сквозняке тюль, она подхватила его и обернула вокруг талии; её правая грудь, как у амазонки, осталась открытой, а левую прикрывала прозрачная ткань.
Соня смотрела на сестру широко открытыми глазами.
«Боже мой! Как она выросла! Совсем взрослая. Ей уже нельзя носить такое бельё! Надо что-то!..»
В такой смелой позе Вера постояла секунду, потом покраснела, Соня тоже почувствовала, как у неё загорелись щёки; Вера в смущении от собственной смелости вышла из-за занавески и накинула пёстрый халатик. Она проделала всё это за несколько секунд, с улыбкой, которая то появлялась, то исчезала, а Соня была поражена, какой красавицей стала её сестра.
«Нужно ехать! Нужно ехать в Шанхай! Она не должна ходить в старом лифчике и мучиться со старыми резинками!»
Тем временем Вера, надев халат, застегнула одну пуговицу на талии. Халатик тоже уже был маловат и лёг по талии круговой складкой. Она уселась на скрипнувшую кровать рядом с Соней, снова обняла её и прошептала:
– Он очень хороший, и красивый, и добрый, но ты… ты не обижайся… он, по-моему, относится к тебе как к сестре… он тебя любит… как сестру… как я…
Соня сидела, обняв её, она всё услышала, и в её сознании всё сошлось. Она обмякла, у неё опустились плечи, защекотало в носу, и снова навернулись слёзы. Вера крепко обняла её и уткнулась лбом в щёку. Сегодня была очередь готовить Сони, но Вера поцеловала её и сказала, что пойдёт на кухню, скоро с работы должна прийти мама. Соня молча кивнула и погладила её слабой рукой.
Когда Вера вышла, Соня снова взяла Diary и не глядя открыла его.
«17. V.37
Ну и денёк!
У Веры день рождения!
А я с утра всё-таки урвала минуточку, чтобы увидеться с Сашей».
«24. V.37
Всё опять хорошо! Мне что-то почудилось. Были с друзьями и пр.
Прочь всё надуманное, все дурацкие мысли. Я глупенькая. Всё будет хорошо».
«25. V.37
Очень холодный день. Ездили с его друзьями в гости. Хозяйкой оказалась девочка Наташа, студентка юридического факультета. Приватно учит хинди, демонстрировала нам индийские танцы. А на обратном пути все дурачились, и я даже хотела на Сашу обидеться.
А Наташа мне говорит: «Не обижайся. Он тебя любит». Так больно стало. Ведь от него я этого никогда не слышала. Мне кажется, он даже не хочет говорить на эту тему. Я даже толком не могу понять, как он ко мне относится».
«8. VI.37
Только что вернулась из «Марса». Меня мило поздравили, мы чудно посидели вшестером.
А мне хотелось по-другому: вдвоём, не знаю где, но только вдвоём. Может, когда-нибудь так удастся. Да, у него ведь тоже скоро день рождения. Нам даже можно отмечать их вместе.
Но вдвоём!
Чего захотела?!»
«21. VI. 37
Всю ночь не спала. Злилась, ревела, ворочалась. Ладно, всё по порядку.
Вчера у Саши был день рождения. Я очень ждала этого дня.
И вот еду. Ему – подарок, Анне Ксаверьевне – розы.
Когда приехала, Анна Ксаверьевна была ещё одна. Поздравила её, она хлопотала с их чудным поваром Чжао, я помогала. Потом приехали… его друзья. А после только пришёл он. В суматохе чмокнула только на бегу его в щёку, за это ужасно корю себя. Пришли гости, родители нас оставили. Среди прочих была некая Татьяна. Знала, вернее, видела её раньше, на пляже, на Сунгари. Я так и не поняла, почему он её пригласил.
А меня будто вообще нет. Потом только, когда уже надо было идти домой, он всё-таки вызвался меня провожать.
Всю дорогу молчал. Ни слова не проронил, будто не хотел первым нарушать правила какой-то игры. Я действительно ничего не могу понять. Может, я его обидела, может, я ему надоела или он влюбился действительно в эту Татьяну».
«А я думала, что, когда его мама станет старенькой, я буду с ней гулять, когда ей одной будет тяжело, а ему на каждый день рождения буду печь его любимый наполеон. Глупая!» Соня немыми пальцами перевернула страницу.
«25. VI. 37
Я ничего не хочу!
Мне ничего не надо!
Если бы мне хотя бы что-то объяснили, я порыдала бы и всё приняла. Но я ничего не могу понять. Я, как загнанный зверёк, мечусь целыми днями по дому, никуда не хожу, не причёсываюсь. Вера то злится, то усмехается. Жду целый день маму, а вечером мы с ней идём гулять часа на 2–3. Вообще, я ей изменила. Раньше мы всегда с ней гуляли, а теперь она одна. И вдруг меня так к ней потянуло. Она всё поймёт. Я ей всё попытаюсь объяснить. Вспоминаю какие-то детали, прошлые встречи.
Я её спрашиваю: «Мам, что случилось?» А она говорит, что только я должна знать, что произошло.
Я здорово её напугала. Дурра!
Она этого не заслужила».
«6. VII. 37
Ходили в кинематограф. Плевать мне на фильм. Это моя соломинка. Но я чувствую, что я её теряю.
Я зашла за ним. Родители его были дома. Мама очень (как никогда) приветливо со мной говорила. Может, хотела сгладить ситуацию или компенсировать недостаток внимания ко мне со стороны сына. Я, как послушная Золушка, ждала безропотно, пока он оденется».
«24. VII.37
Я уезжаю на дачу в Барим. Пригласили мамины друзья. Оставляю все свои дела на уровне разбитого корыта. Сказала об этом ему – очень спокойно отнёсся. Он едет отдыхать в Маоэршань.
Поживём…
Сейчас прокручиваю всё назад. Вчера прочитала все свои записи. Почему не писала всё, почему на бумаге не остался каждый денёчек? Вот и всё, что мне осталось, – вспоминаю, вспоминаю. Как перед смертью прокручиваю всё.
Недавно ходили в городской сад. Нет, это было давно, потому что тогда всё было здорово, тогда была я… Ну в общем, там мы сидели на скамейке, вернее, я сидела, а он лежал, положив голову мне на колени. Цвела сирень. Всё, казалось, было очень мило и мирно. И вдруг я испугалась этого покоя, этой безмятежности. Где-то внутри вздрогнуло, не сердце – душа трепыхалась. И я, не сумев сдержать это в себе, сказала: «Саш, мне кажется, что я скоро умру». А он мне: «Не говори глупостей», очень спокойно.
Вот я и умерла.
Хожу, дышу, ем. Во мне лишь тлеют биологические процессы, а меня самой нет».
