Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим
Алесь ходил среди этого разноголосого, пестрого моря немножко обалдевший и как будто сонный, но радостно возбужденный.
Висели золотые бороды льна, приятно пахло рыбой и кисло – кожами.
Громоздились пирамидами яблоки, над сизыми, словно затуманенными дыханием, сливами пели коричнево-желтые осы. Сапежанки, урьянтовки, слуцкие беры пахли так, что во рту делалось сладко. Всюду лежали овощи, битая птица, мясные туши. А рядом – рябчики, утки, дупели для господского стола. Бочонки лесного меда и желтоватые круги воска. Шкуры диких зверей.
Страна была богата. Страну ожидал голод.
…Возле слепого нищего с лирой почти не было людей: не дать – грех, а дать было нечего. Старик пел – темный провал рта в серебристой бороде. А возле него кроме двух плакавших женщин стоял парень, может, на год старше Алеся, невысокий, коренастый, с темно-русыми красивыми волосами. Черты лица у парня были неправильные, но крупные и даже чем-то привлекательные. Тяжелый подбородок, большой твердый рот. Жестковатый неправильный нос. Из тысяч и тысяч людей по одной лишь форме носа с крутыми ноздрями Алесь всегда узнал бы в нем местного, здешнего.
Небольшие, синие, с искорками глаза парня были теперь задумчивые и мягкие. Прядь волос падала на высокий чистый лоб. Он слушал. Слушал, нахмурив тонкие и черные, словно тушью нарисованные, брови.
Алесь стал рядом с ним и тоже начал слушать лирника под печальные вздохи баб.
Ой, то не черная туча подступает,
То турецкий король наступает.
Турецкий король наступал, чтоб взять за себя Андрееву дочь. И не только ее.
Сватать нивы, боры, перелоги,
И луга, и правдивого бога,
Сватать дым в закуренной хате,
Всю землю нашу бедную сватать.
И не выдержало женское сердце. Андреева дочь убежала в лес и, сидя на дубе, готовила подарки королю, приказывала подружкам точить ножи, чтоб кроить ими для него рушники. И вот король подступил со всей своей черной силой. И тогда…
Не попала она в полотенце,
А попала в горячее сердце
И коню под подковы упала.
Умирая, так слово держала:
Страшно гудели струны:
«Ой, не будешь иметь, чернорогий,
Ни лугов, ни правдивого бога,
Ни боров, ни девчат, ни богатства,
Даже дыма в закуренной хате.
За какое ни схватишься сердце –
Все ответят единою смертью.
И ответят пожарами хаты
И земелька, которую сватал».
Нищий умолк. Парень тяжело, словно от сна отрываясь, вздохнул и бросил на лиру три медные копейки. Недоуменно взглянул на Алеся. И вдруг глаза стали холодными и немножко злыми: увидел, что красивый подросток с серыми глазами хочет положить на лиру серебряный полтинник.
– Сдурел, что ли? – спросил он громким насмешливым голосом.
Алесь терпеть не мог насмешек незнакомых.
– Тебя не спросили, – ответил он.
– Оно и видно, что из золотых кафтанов. Головка как маковка, а ума как…
Загорский знал, что продолжение в присказке злое и немного непристойное.
– Ты б повторил, – с угрозой сказал он.
– А я не глухому говорю, – ответил парень.
– То-то и видно, что скряга. За такую песню полрубля ему жаль.
– За эту песню мне миллиона не жаль. Да только не из твоих рук.
– А что мои руки?
– А то, что иная доброта хуже глупости. А доброта богатого…
– Зато ты, видно, богат. Семь коп лаптей…
Алесь сказал это от большой обиды. Но подросток, одетый и в самом деле скромно, казалось, не обиделся.
– Люблю Серка за привычку, – показал он ослепительно белые зубы. – Да только не те паны, что деньги бросают, а те, что бога знают. Возьми свои безбожные деньги.
– Чем это они хуже? – спросил Алесь. – Что ты ко мне привязался?!
– А потому, что они дурной головой даны, эти деньги.
Алесь мерил парня глазами. Да тот был, видимо, сильнее, но менее гибок и ловок.
– А я вот дам, так ты ногами накроешься, – сказал парень.
– А ну, дай. Сам пятки задерешь.
В следующий миг они молотили друг друга со всем усердием подростков. Только пыль курилась над местом драки.
Наконец они устали и, сопя, остановились, настороженно следя друг за другом.
– Получил? – спросил парень.
– Да и ты получил.
У парня действительно распухла и без того пухлая губа; у Алеся ухо было красное и горело.
– Ну и что? – спросил парень.
– А то, что ты дурак, – уже не так сердито сказал Алесь.
Они все еще следили друг за другом, но было видно, что драка угаснет.
– Это ты дурак, – сказал парень. – Старика за твой полтинник могли б в полицию отвести. У бедных людей бывают только медные деньги.
Алесь понимал, что парень говорит правильно, но ухо горело, а незнакомец еще и ругался. Враждебность снова начала нарастать.
– Ты кто такой? – не очень вежливо спросил он.
– А тебе что?
– Ну, кто? Поляк? Мазур?
И тут он услыхал такое, что даже глаза округлились от удивления.
– Белорус, – спокойно сказал парень.
– Что-о?
Алесь не мог понять, откуда этому парню стала известна его тайна, его открытие. Но парень, видимо, понял вопрос как возглас презрения.
Алесь не удержался:
– Откуда ты это узнал? Ведь это я открыл. Это я белорус.
– Один Гаврила в Полоцке, – улыбнулся парень. – Здесь все белорусы! А он открытие сделал… Первый… Нашелся еще мне Коперник!
– Но я ведь знаю лишь троих, кто ответил мне так. У остальных нет имени…
Алеся теперь тянуло к этому парню. Потому что он, не зная Алесевых мыслей, пришел к тому самому, что и он, Алесь.
А парень вдруг сказал:
– Я жалею, что тебя ударил.
– И я тоже жалею. – Алесь подал парню руку.
Парень сделал шаг, и подростки крепко пожали руки.
– Ты откуда такой? – спросил парень.
– С Днепра. А ты?
– Я здешний. Отец привез товар, а я с ним.
– Твой отец купец?
– Нет, дворянин. Но у него есть маленькая фабричка. Скатерти, салфетки, – словом, все такое.
– Значит, вы небогаты?
– Небогаты. У нас большая семья. Одних детей считаешь-считаешь, да и собьешься.
– Ты учишься где?
– Здесь и учусь, – сказал парень, – в прогимназии. Через каких-то пятнадцать дней конец свободе. Зубрежка эта начнется. А ты любишь учиться?
– Люблю. Только я дома учусь. Меня готовят в четвертый класс.
– Счастливчик! Я тоже учиться люблю, да только учителя у нас дрянь. – Вздохнул. – Окончу – пойду в университет. Уроками буду зарабатывать, а выбьюсь. С нашей земли не проживешь – отец всех не прокормит.
Дотронулся до распухшей губы.
– Дерешься ты здорово, – рассмеялся он. – Приложил руку, прости за сравнение, не хуже станового пристава… Давай знакомиться, что ли?
Алесь подал ему руку.
– Давай. Я Алесь Загорский.
– Кастусь Калиновский, – сказал парень.
Они стояли и рассматривали друг друга.
– Давай удерем, что ли, – сказал парень. – Пока купцы у отца товар берут, походим, послушаем.
– Давай… Только полтинник этому деду все же отдадим. Разменяем на медь и отдадим. Пусть помнит, как мы дрались здесь и мирились.
– Давай, – согласился Кастусь.
Разменяли деньги, всыпали старику в шапку целую горсть меди и пошли в толпу.
– За что это ты, брат, так на меня взъелся? – спросил Алесь.
– Да гляжу – стоит такой павлин, только что хвост веером не распускает. Серебра ему, видишь, не жаль бедному человеку.
– Ну и что?
– Если б ты знал, как страшно бьют этих людей, ты б так легко не смотрел на это. Тем более лирников. Этих каждая сытая харя считает непойманными ворами и преступниками.
– За что?
– Подозрительные люди. Приедет откуда-то из Питера мордастая погань. Такой уж магнат, такой нобиль – фигою нос не достанешь: «Дикари грязные, туземцы…» По ярмарке идет, как чума, ты скажи, идет – ярмарка пустеет, все разбегаются кто куда. А нищие – они ведь слепые. Подойдет, слушает, слушает. «Эт-то что же ты, па-дла, поешь? Какой такой турецкий царь?! На каком эт-то соб-бачьем языке, пр-ро какого эт-то Ваську Вощилу?! Пр-ро какого эт-то свинского Михася Кричевского?!» Ну, старик оправдывается: «Он, паночек, тишайшему царю споспешествовал, Алексею…» – «Что?! Мерзавец, быдло, червяк мог царю споспешествовать?!» Да старому в ухо. А лиру ногой.
– Лиру зачем?
– Книг лишили – хотят и лиры лишить. Знают: пока слушают люди хоть одного лирника, не умерла свобода.
Шли в людском море. Вокруг стояли смех, причитания, беззлобные проклятия.
– Знаешь, – сказал Алесь, – я очень был удивлен. Стоит себе человек – и вдруг говорит о самом твоем заветном, о том, о чем ты сам думал.
– Но ведь и они, – рука парня сделала круг в воздухе, – тоже такие же, как ты, только не нашли, как себя называть.
