Садриддин Айни - Рабы
Вставши с полуночи, к рассвету крестьяне успевали дойти до мест, где росли колючка и полынь, иссохшие за зиму. К вечеру вязанки были связаны. На закате народ собрался обратно к своим домам. Некоторые приводили сюда своих тощих, изголодавшихся ослов, но у большинства, кроме веревки и небольшого серпа, с собой ничего не было.
Среди крестьян, собиравших топливо, был нездешний человек. Он положил себе на спину какую-то вещь, завязанную в узелок, а сверху уложил вязанку. Он заметил, что хворост, положенный поверх этой закатанной в халат вещи, не так давит на спину, и улыбнулся:
— Так. Теперь я понимаю, почему грузчики на станциях подкладывают под тяжести стеганые подушки.
Ослов навьючили и погнали перед собой. Другие укрепили плотно связанные вязанки на спине и пошли следом, опираясь на длинные посохи.
Пошли, продолжая разговор.
— Нелегкая жизнь у этих грузчиков! — сказал один из сборщиков.
— Один раз я собрался в Кермине и, не достав билета, целый день просидел на станции. Насмотрелся на грузчиков. Носят с поезда грузы и зарабатывают только по гривеннику, а то и по пятаку — на одну, на две лепешки. Усядутся тут же и едят, а сами глаз не сводят с дороги. Как поезд покажется, опять кидаются к вагонам.
— И пятак-то не всякому достается, иной за целый день ничего не заработает, — согласился другой сборщик.
— Им и ночевать там негде! — прибавил третий крестьянин. — Спят прямо под навесом или под скамейками, завернувшись в свои грязные лохмотья.
— Откуда они? Зачем явились сюда, неужели дома им хуже?
— Из Ирана они. Из того самого Ирана, который покойный Шакир-ака называл раем!
— Видно, и у них землю и воду прибрали к рукам богачи. Вот беднота и доведена до того, что пятак на станции для них теплее, чем солнце на родине.
— Для бедноты и обездоленных настоящая свобода и сытая жизнь только на советской земле, в стране большевиков.
Человек с узелком под вязанкой сказал:
— Теперь в Туркестане, как и во всей России, власть в руках рабочих и крестьян. Там, если кто на государство работает, живет хорошо. Но и те, что еще батраками или пастухами служат, тоже в тысячу раз лучше нас живут. Там на работу идут по договору. Хозяин должен работника и одевать и кормить. И работать больше восьми часов в день никто не обязан.
— А мы на земле эмирской Бухары каждый день работаем по шестнадцать — восемнадцать часов. И то на халат не можем заработать, — вздохнув, сказал второй сборщик.
— Не все работают по восемнадцати часов. Пастухи, к примеру, работают двенадцать месяцев в году день и ночь. Иначе хозяин не станет их кормить. Днем пасут скот на пастбище, а ночью сторожат его в загонах.
Человек с узелком под вязанкой, которого прервали, продолжил:
— У большевиков еще день в неделю полагается на отдых. А раз в году отпуск на несколько недель. И за каждый день отпуска платят, как за день работы.
— Там небось работник, потерявший работу, не помирает с голоду.
— Там власть сама взыскивает деньги с хозяина, а если он присвоит себе деньги работника, хозяин подвергается наказанию. Это ведь тут вот рядом, в Туркестане. А в России давно уже и помещичью землю, и скот, и плуги раздали крестьянам.
— Эх, нам бы так пожить! — мечтательно покачал головой один из сборщиков.
— И поживем! Я же читал тебе листовку. Разве ты забыл?
— Вы-то читали. Я слышал, я ничего не забыл. Но когда ж это будет? Дождемся ли? Увидим ли мы это? — вот о чем спрашиваю.
— Дождемся! И скоро дождемся! Сам эмир ускоряет это дело. Он убивает бедняков, называя их большевиками и джадидами. Народ стонет от мук и произвола. Многие бегут в Самарканд и в Ташкент, поступают к большевикам в армию, обучаются военному делу, чтоб вернуться сюда с оружием. А другие сидят дома и точат ножи. Скоро что-нибудь случится. Вот увидишь.
— Но ведь и эмир собрал большое войско! — невесело проговорил кто-то.
— А пускай себе собрал! — Его войско перед революционным народом — что снежная башня под весенним солнцем. Из кого это войско? Там наши дети, дети крестьян, станут ли они стрелять в отцов? Ведь дня не проходит, чтоб из эмирова войска не убегали солдаты с оружием, не переходили на сторону младобухарцев. А наши хозяева и эмирские чиновники искусны в грабеже, а не в битве. Они пожалеют свои жизни для своего повелителя.
— Этот дурак эмир, — заметил еще один сборщик хвороста, — набрал себе отряд из бухарских купцов, которые ходят расфуфыренные, как блудливые вдовы.
— Пусть его! Даже если сотню отрядов набрал он из богатырей, дни его сочтены.
— Еще в прошлом году с ним можно было справиться, да крестьянская темнота его спасла.
— Теперь крестьяне поняли. Теперь уж за ним не пойдут! Теперь его сладким словам не поверят.
— А эти листки и газеты, они их что — и в других местах Бухары распространяют? — поинтересовался один из сборщиков хвороста.
— Везде. Они идут в Чарджуй, в Карши, в Керки, в Шахрисябз, в Гиссар…
Ослы были такие худые и дряхлые, что не могли идти быстрее людей.
Все сборщики двигались вместе.
Солнце село. Темнота сгустилась, и вдруг поднялся сильный ветер. С запада поднялась черная туча и, наплывая, гасила звезды.
Глаз нельзя было открыть из-за пыли, налетевшей из пустыни.
— Ох, это к большому дождю! Говорят, если туча идет с запада, ливня не миновать!
Черные тучи соединились, закрыв все небо.
Молния мелькнула на небосклоне. Вспышка осветила на мгновение часть степи. Докатился отдаленный гром.
Сборщики, ослепленные, боясь попасть в ураган, бежали, погоняя ослов, сгибаясь под тяжестью.
Ослы начали отставать.
Молния хлестнула ослепительной вспышкой. Грохот грома раскатился прямо над головами. Гроза, застигшая их в ровной степи, могла легко убить каждого.
Ослы совсем остановились и, упершись передними ногами и спрятав между ног головы, отказывались идти.
Дождь, падавший сначала крупными холодными каплями, вдруг хлынул ливнем.
— Что делать?
— Надо хворост и ослов оставить здесь, а самим искать где-нибудь убежища.
— Какое ж тут убежище? — усомнился один из них.
— А я и не знаю, где мы. Что мы найдем при таком ливне? В такой тьме? — продолжил другой.
— Еще хуже стоять и ждать! — крикнул третий. — Мы либо замерзнем, либо молния нас побьет. Тут где-то должен быть загон, не пойму только, где в этой тьме. Идемте, хоть куда-нибудь да придем.
Гром ударил с огромной силой, казалось, будто бы в степи стреляют сотни пушек, вспышка молнии осветила всю степь вокруг.
И тотчас все померкло, стало еще темней. В это краткое мгновение идущие приметили вдали подобие юрты.
— Есть пристанище! — радостно крикнул сборщик, шедший впереди.
— Молния убила Рустама-аку! — крикнул кто-то, идущий сзади.
Все оглянулись при новой вспышке молнии и увидали Рустама, лежащего на земле рядом со своим ослом, неподалеку от своих попутчиков.
— Ну, ладно, пусть его помилует бог! — сказал первый сборщик. — Если останемся живы, завтра похороним, как подобает мусульманину. А сейчас надо бежать, спасаться самим.
— Осел не дает мне бежать! Уперся, как пень!
— Оставьте его здесь. Что вам дороже — осел или жизнь? Уцелеет, завтра возьмете его. А сдохнет, пойдет на пир волкам.
— Как смерть Назруллы-кушбеги стала праздником для Низамиддина-кушбеги, — сказал третий, и все засмеялись.
— Очень удачное сравнение, — сказал один из сборщиков топлива и спросил: — Гость, ваш правитель осел или волк?
— Наш правитель и осел и волк, — ответил сборщик, которого тот назвал гостем.
