Садриддин Айни - Рабы
Замолчав, старик взял остывший чай и выпил его двумя глотками.
Желая утешить старика, человек средних лет с седой бородой, сидящий рядом, сказал:
— Вы еще можете благодарить бога, что хотя жена ваша с малолетними детьми осталась в руках чиновников, но двое ваших старших сыновей здесь, с вами!
И он указал на двух мальчиков четырнадцати и шестнадцати лет, сидевших рядом со стариком.
— А сколько крови, сколько мучений вокруг. Не надо ходить далеко, взять хотя бы только два туменя — Гиждуванский и Шафриканский. Сколько там погибло людей, которых я знал близко, — сколько людей убито в своих домах или на улицах, а имущество их разграблено палачами эмира.
Таких известных джадидов, как Хаджи Сираджиддина[122] из Сактаре, Авезбека и Азимджана из Гиждувана, заковали в цепи, увезли в Бухару. Кто знает, какие страдания ждут их? Они будут убиты в темнице Бухарского арка.
Старик отпил чай и вздохнул:
— Вся моя семья — жена, дети, невестки, все попали в руки эмирских палачей. Но я благодарю бога. Я терплю и жду, когда, подняв против эмира всех крестьян, мы, джадиды, отомстим ему и за себя, и за наших убитых братьев.
Юноша неожиданно твердо сказал старику:
— Вы не сможете поднять крестьян против эмира. Никогда вы не сможете! Вы и ваши джадиды нашей бедняцкой нужды не знаете, ни наших бед, ни желаний. А если и знаете, то не ведаете, как нас от тех бед избавить. А и ведать будете, так не захотите нас избавлять. У вас заботы другие, а потому не вы поднимете нас. Не вы!
— Разве то, что ты и Сафар-Гулам скитаетесь со мной из пустыни в пустыню, не восстание крестьянской бедноты? — нахмурился человек средних лет с седеющей бородой. — Разве не я поднял вас против эмира?
Сафар-Гулям порывисто встал.
— Нет, не вы, Шакир-ака! Вы не смогли бы. Нас подняли большевики, ветер с большевистской земли, из Ташкента, из Самарканда.
Вдруг послышался топот лошадей. Спор прервался.
— Неужели так быстро вернулся казах? — удивился Сафар-Гулам, выскакивая из юрты.
Юноша тоже вышел, торопливо поставив кувшин. Из темноты сквозь летящий снег показалось человек пятнадцать всадников.
Сафар-Гулам и Юсуф притаились в темноте, следя за прибывшими.
Нет, это не казахи.
Один из всадников спрыгнул с седла, отдал повод спутнику и, потирая руки, сгорбившись от стужи, просунул голову в дверь юрты.
— Господин джигит! Нельзя ли у вас обогреться?
И тотчас, не дожидаясь ответа, он отбежал обратно к своим спутникам.
— Слезайте скорей! Мы попали прямо на пир. Тут сидят все джадидские заправилы — и Мулла Шариф и Шакир-Гулам. Все смутьяны налицо!
Всадники торопливо спешились, покинув коней, взяли ружья наизготовку и кинулись в юрту.
Они связали Шакира, Муллу Шарифа, его сыновей…
Видя это, Сафар-Гулам и все товарищи, воспользовавшись темнотой ночи, бросились бежать в степь.
Снег запорошил их следы, скрыл направление их бегства.
* * *По деревенскому базару в Хаджи-Арифе ходила женщина в парандже, но с приоткрытым лицом, продавая две подпруги и одну веревку.
Базар уже кончался, а она ходила с утра, но никто ничего не покупал у нее.
Потеряв надежду на покупателей, она пошла на веревочный базар и предложила свой товар перекупщику. Но и он не захотел покупать:
— На что мне это гнилье? Я таким товаром не торгую. Не хочу порочить свою торговлю перед покупателем.
— Ладно уж, дайте что-нибудь за мой труд и возьмите, разве это гнилье?
— Больше одной тенги не дам. И этого не стоит, даю ради милостыни, во имя божье.
— Надо ж совесть иметь! Я несколько дней ходила по степи, собирала клочки овечьей и козьей шерсти с колючек. Несколько дней я пряла шерсть, сучила нитки, несколько дней вила из ниток веревки, делала подпруги, пока, наконец, вынесла их на базар. На все это ушло почти два месяца. Дали б мне хоть на два дня жизни!
— Сестра! — возразил торговец. — Я же не умоляю вас продать это мне. Продайте другому. Вы просите меня купить, я вам даю цену. Не подходит, продайте другому. Отойдите, не заслоняйте меня от покупателей.
Женщина тоскливо отвернулась.
Но отойти ей не удалось: по улице вели пленников. Их руки, ноги, лица были окровавлены и почернели от ударов палками и плетьми. Пленников окружали всадники. Улицу заполнял народ, толпившийся, чтобы посмотреть на пленников. Некоторые кричали:
— Джадиды!
Женщина была так голодна и огорчена неудачей, что не взглянула ни на джадидов, ни на всадников.
Пленников уже провели, и народ рассеялся, когда к лавке торговца веревками подъехал всадник и спросил недоуздок для своей лошади.
С последней надеждой женщина протянула ему веревку и подпругу:
— Купи-ка это, красавец! А то я еще не ела сегодня. Всадник, показав женщине халат, перекинутый через седло, засмеялся:
— Купи-ка это, красавица! Я тоже ничего еще сегодня не ел!
Женщина с любопытством потянула халат, заинтересовавшись заплатами на нем. Она осмотрела его со всех сторон. Побледнев, она взглянула в глаза всаднику.
— Откуда он у вас?
— Узнала? Видела его прежде? Он у меня от джадида. Из тех, которых сейчас тут провели.
Ноги ее подкосились.
— Ой, горе мое! Что же мне теперь делать!
Торговец, пинком отталкивая ее от своей лавки, заскрипел зубами:
— Вставай! Проваливай отсюда!
— Видно, у джадидов твой муж? Или родственник? Она покачала головой:
— Бог видит, что муж мой и не знает, что такое «джадид».
— Джадид он или нет, но если этот халат с него, значит, он из джадидской шайки. А ты — жена джадида. Ну, чей это халат? Говори правду.
И всадник ударил женщину плеткой.
— Прошлый год какой-то человек заехал к нам и спросил мужа. Мужа не было. Заезжий оставил мне починить порванный халат, а на другой день заехал за ним. Недавно он опять приехал к нам ночью в этом халате. Он хотел ехать в степь и позвал мужа проводником, Если этот человек схвачен, значит, схвачен и мой муж, ни в чем не повинный.
Женщина зарыдала.
— Вставай! — крикнул ей всадник. — Если к тебе в дом приезжают джадиды чинить халаты, а муж ходит с ними проводником, верно, из тебя можно многое выпытать.
Женщина онемела от ужаса. Всадник снова хлестнул ее плеткой.
— Вставай, говорю! Ну!
— Ой, горе мое!
Вставая, она подняла выпавшие из рук свои изделия. Но всадник вырвал их у нее и засунул в свой мешок. Ударив ее еще раз плеткой по голове, приказал:
— Иди вперед!
— Неужели и это мусульмане? — спросила она, проходя вперед.
Не зная, в какую сторону идти, она остановилась. Снова хлестнув ее, он указал плеткой:
— Иди туда!
Она покорно пошла по дороге, ведущей к казию Хаджи-Арифа.
10
Зимние бураны прошли. Настали ласковые весенние дни.
Но в Шафриканской степи, открытой северным оренбургским ветрам, все еще было холодно.
Толстый слой снега, наметенный ветрами за зиму, понемногу растаял. Но по утрам на весенних лужицах похрустывали голубые стекляшки льда.
Пользуясь ясными, прозрачно-белыми днями, шафриканские сборщики топлива разбрелись по всей степи.
Подобно птицам, вылетевшим из гнезда после ливня в поисках корма, сборщики топлива разрывали землю и, как муравьи, стаскивали в одно место каждый засохший стебель.
Вставши с полуночи, к рассвету крестьяне успевали дойти до мест, где росли колючка и полынь, иссохшие за зиму. К вечеру вязанки были связаны. На закате народ собрался обратно к своим домам. Некоторые приводили сюда своих тощих, изголодавшихся ослов, но у большинства, кроме веревки и небольшого серпа, с собой ничего не было.
