Мария Сосновских - Переселенцы
Вскоре до Зауралья дошла и другая весть: война с Турцией закончена, и войска под командованием генералиссимуса Суворова брошены на подавление мятежа и на поимку Емельки Пугачева. В церквах по всей России попы провозглашали анафему самозванцу.
…Несколько дней в прядеинской пожарнице яблоку упасть было негде.
– Вот тебе и царь-батюшка, Петр Федорович! Мы-то уши развесили, а он, оказывается, первый злодей и разбойник! Считай, сколько плетей заработали, а которые, может, и каторгу…
– Глядите-ко, сам Елпанов под суд угодил!
– Да откупится Петруха, а может, и откупился уж!
– Откупился-не откупился – неизвестно! А вот нам-то плетюганов не миновать – уж это точно…
Через неделю после Троицы из волости прискакал нарочный: вызывали на суд старосту Ермолая Спицына, отца и сына Елпановых, трех братьев Глазачевых, братьев Плюхиных и многих других.
Опять допоздна сидели в пожарнице, даже староста пришел. Ермолай Спицын за считанные дни постарел, и голова его совсем поседела.
– Ну, што будем завтра делать-то, Ермолай Ильич. Поедем в волость али как?
– Придется ехать… Все равно так не оставят! А не ехать – только хуже себе сделаем… Карательный отряд, говорят, в Белослудское прибыл!
– Да че, мужики, раньше смерти-то помирать?! Раз глупость сделали – ответ держать надо, а не распускать нюни!
…Иван Елпанов вернулся через три дня домой: губернский суд присяжных заседателей признал его невиновным. Остальные двадцать восемь прядеинцев ждали суда и приговора.
Прошло несколько томительных дней, и, наконец, судья огласил приговор.
Старосту деревни Прядеиной Спицына Ермолая Ильича и его сына Гаврилу Ермолаевича, 65 и 40 лет, уроженцев деревни Прядеиной, объявить виновными в пособничестве мятежу Емельяна Пугачева и сослать в каторжные работы сроком на десять лет.
Братьев Палициных, Данилу и Осипа Ивановичей, 42 и 37 лет, виновных в разрушении мостов через реку Киргу, сослать в каторжные работы сроком на десять лет.
Кряжева Афанасия, Глазачева Сергея и еще 21 человека крестьян из деревни Прядеиной, добровольно уходивших с подручным самозванца Белобородовым, сослать в каторжные работы сроком на пять лет.
Остальных подсудимых из деревни Прядеиной подвергнуть телесному наказанию и отпустить по домам. Братьев Плюхиных, Никонора и Павла, 32 и 26 лет, Елпанова Петра Васильевича 54 лет за укрывательство мятежников проучить кнутом – пятьдесят ударов каждому.
Петр Елпанов был готов перенести любую физическую боль, но мысль о том, что выпорют его, Елпанова Петра Васильевича, без пяти минут купца первой гильдии, была невыносимой.
Когда после оглашения приговора Елпанов в белослудской пожарнице ложился на скамью под кнуты истязателей, то вспомнил вдруг время работы в своей кузнице. Бывало, горячая окалина, летевшая под молотом от добела раскаленного куска железа, прожигала рубаху и впивалась в кожу.
Первые удары кнутом обожгли его, как та раскаленная окалина, потом адским огнем запылала вся спина, но Елпанов не издал ни стона, только со лба его стекали крупные капли пота…
Наискосок от пожарницы был кабак с распахнутыми настежь дверями. Впервые за пятьдесят четыре года жизни переступал Петр Васильевич порог такого заведения. Целовальник в кумачовой рубахе вопросительно-удивленно посмотрел на человека, морщившегося, словно от какой-то боли.
– Чего изволите?
– Шкалик водки… Да в стакан налей! – распорядился Елпанов, бросив на стойку деньги.
– Не угодно ль огурчика соленого, добрый человек?
– Давай и огурчика…
Елпанов одним духом выпил водку, закусил огурцом, повернулся и вышел на улицу. Целовальник, разинув рот и оторопело выкатив глаза, смотрел на его спину: льняная белая в синюю полоску рубаха во многих местах промокла от крови…
Но Петр Васильевич ничего не замечал: горела изодранная кнутом спина, а нутро жгло огнем от выпитой водки.
Елпанов потом и сам удивлялся, как ему, жестоко исхлестанному кнутом, удалось на лошади, оставленной для него Иваном, добраться верхом до дому.
Он приехал к своему подворью уже к вечеру.
– Ой, мать, шибко худо мне, готовь теплой воды в корыте, рубаха к спине вся начисто присохла, – еле вымолвил он жене, помогавшей слезть с седла.
После «проучения кнутом» не одну неделю приходил в себя Петр Васильевич. Лежал в малухе, обложенный листьями подорожника и мать-и-мачехи, со спиной, перебинтованной полосами чистой холстины, пил отвары целебных трав.
Он без конца думал о том, как бы не повредили последние события такому желанному его переходу в купеческое сословие.
«Ничего, Елпанова так просто не возьмешь, – размышлял он долгими бессонными ночами. – Дай срок – и снова станут шапки ломать да низко кланяться… Во что бы то ни стало выбьюсь в купечество!».
Депеши из губернии
После зимнего Николы Елпановы собрались в Тагил с хлебным обозом. Все уже было готово к отъезду, груженные мукой возы стояли посреди двора, чтобы назавтра с третьими петухами отправиться в дорогу. Но вечером, уже в сумерках, в Прядеину прискакал нарочный: волостное начальство приказывало срочно явиться вновь избранному деревенскому старосте Прядеину Тимофею Алексеевичу и крестьянину Елпанову Петру Васильевичу.
Ночевал нарочный у Елпановых, а утром чуть свет поехали в волость. Коней, запряженных в легкие кошевки, поторапливали: надо было успеть застать начальство в волостном правлении. Поспели как раз вовремя. Волостной старшина уже ждал вызванных. Коротко взглянув на вошедших, он буркнул:
– Здорово, прядеинцы! Тут на твое имя, Петр Васильевич, сразу две депеши из губернии прислали, – старшина взял в руки два пакета с сургучными печатями, – видишь, тут написано, что пакеты надо вскрыть волостному старшине в присутствии получателя – стало быть, в твоем, Елпанов, присутствии…
Он сломал печати, разорвал пакеты и стал читать:
«Крестьянину села Прядеино Белослудской волости Камышловского уезда Пермской губернии Елпанову Петру Васильевичу. Посланное вами прошение ноября двадцать третьего числа 1773 года на имя пермского губернатора Вяземского разобрано. Просьбу вашу о зачислении в сословие российского купечества решено отклонить ввиду того, что вы являлись сокрывателем бунтовщиков-пугачевцев. Предупреждаю: прошений такого рода на имя губернатора более не посылать. За самовольную торговлю и перекупку товаров будете наказаны по всей строгости закона».
Волостной старшина кончил читать и взглянул сквозь очки на оторопевшего Елпанова:
– Вот так-то, Петр Васильевич! Волостному уряднику приказано сей документ огласить на сельском сходе в Прядеиной и следить за его исполнением. А урядник, – он повернулся к старосте, – на днях в деревню к тебе приедет!
Елпанова словно кто обухом по голове ударил… По дороге домой в ушах так и звучал голос, читавший депешу: «Просьбу вашу … решено отклонить…».
Пожалуй, никогда в последнее время не было так тоскливо и тяжело на душе у Петра Васильевича, даже после жестокой порки в белослудской пожарнице.
«Ладно, – невесело размышлял он, нахлестывая лошадь, – торговлю до поры до времени свернуть придется… Но, шалишь, Елпановы в купечество все равно выйдут! Не Петр Васильевич, дак Иван Петрович… Лет через пяток, а то и раньше, Ванюхе подойдет время хлопотать, да уж от своего имени…».
Вернувшись Прядеину, Петр Васильевич поначалу выглядел туча-тучей, даже на сход не пошел, а, сославшись на болезнь, весь вечер пролежал на полатях. А наутро он сразу укатил на заимку. Ехал шагом и думал: «Выходит так, что вся надежда пока у меня на заимку… Ну, што я без заимки-то делать буду? Жить при двух коровах да двух-трех лошадях?! Не будет заимки – тогда и мясо, хлеб, кожи и прочее для продажи с неба-то не упадут…».
И другие невеселые думы одолевали Петра Васильевича. Вот давно лелеял он думку построить свой кирпичный завод. И все шло к этому – по слухам, волостной центр из Белослудского в Прядеину переносить будут, строительство начнется, а тут – вот он, кирпичик-то елпановский, крепкий да звонкий, только денежки плати да покупай, сколь тебе надо!
Но теперь другие слухи пошли – не будут, говорят, делать из Прядеиной волостного города. А все из-за той заварухи-пугачевщины, пропади она пропадом…
На заимке шла полным ходом молотьба, урожай в этом году выдался добрым, намолот пшеницы и ржи – хорошим. Работники то и дело возили с гумна тугие мешки и ссыпали зерно в завозню.
Петр Васильевич брал пригоршнями полновесное зерно, и его суровый взгляд теплел: будет что молоть на его мельнице! И мука хорошая выйдет, и крупчатка… Подойдет Покров – можно бы и в Тагил, к Варсонофию Зыкину хлебный обоз снаряжать.
…На пороге стоял 1775 год. Слухи и разговоры про пугачевский мятеж мало-помалу утихли: четвертовали Емельяна Пугачева в Москве на Болотной площади.
