Тим Северин - Ассасин Его Святейшества
Безмолвие все длилось, и тут кто-то в зале резко, с надрывом чихнул – должно быть, у этого человека засвербило в носу от штукатурной пыли. Я оглядел толпу, пытаясь различить отдельные реакции – может, к нападению на Льва был причастен кто-нибудь еще и теперь он опасался своего изобличения и наказания.
В эту секунду неожиданно встал со своего места Папа Лев. Он прокашлялся, привлекая к своей персоне внимание, а затем повернулся и почтительно склонился перед королем Карлом.
– Покорнейше прошу Его величество явить снисхождение, – дрожащим от чувства голосом заговорил он. – Я прощаю этих преступников и прошу отправить их в изгнание, чтобы они больше никогда не ступали на нашу землю и не пятнали своим присутствием сей город.
Он вновь поднял лицо навстречу Карлу, который в ответ хмуро кивнул.
– Театр, – шепнул мне на ухо Павел, когда Лев вновь занял свое место. – Чистой воды лицедейство.
Теперь настала очередь Арна. Все взоры устремились на него. Он встал и с суровым величием оглядел конгрегацию из-под кустистых бровей. В эту минуту он, как никогда, походил на грубого, большого и сильного каменоносца, только что явившегося со стройки.
– По желанию королевского величества любой, имеющий свидетельство против Его святейшества, должен сейчас встать и изложить суть своего обвинения, – произнес он жестким, чуть ли не угрожающим тоном.
В зале вновь воцарилось долгое молчание. Некоторые священники и монахи нервно переглядывались меж собой, взволнованно ожидая, кто же рискнет подать голос. Большинство оцепенело смотрели вперед или себе под ноги, в страхе привлечь к себе взыскующий взор архиепископа. Арн прождал минуту, после чего повторил воззвание: всякий, имеющий причину пожаловаться на Льва, должен встать и прилюдно об этом сказать, чтобы быть выслушанным трибуналом.
На этот раз откуда-то из глубины стоящих людей прорвался дребезжащий старческий голос. Толпа нервозно дрогнула – но это оказался лишь дряхленький старый аббат. Он был столь тугим на ухо, что попросил соседа повторить сказанное и не понял, что при этом его голос стал слышен.
Арн смотрел вниз, прямиком на Альбина, сидящего перед ним на скамье.
– Распорядитель двора. Известно ли тебе о ком-нибудь в палациуме, кто хотел бы свидетельствовать против Его святейшества? – спросил он строго.
Альбин встал, а те, кто находился позади него, немедленно отодвинулись, образуя открытое пространство, дающее возможность наблюдать за происходящим из толпы. Непосвященный мог бы подумать, что распорядитель в немилости у собрания, поскольку является возможным истцом.
– Твое высокопреосвященство, – блеклым ровным голосом произнес Альбин. – От своего имени и от имени курии я могу сказать, что никаких жалоб к Его святейшеству не имею. Думаю, что того же мнения и все здесь присутствующие.
Арн насупленно оглядел притихшее собрание:
– Означает ли это, что и вся конгрегация выражает то же мнение?
– Это так, это так! – зазвучали в ответ разрозненные возгласы. Поначалу их было всего несколько, но затем эти выкрики начали набирать силу и громкость, по мере того как все больше голосов вливалось в дружный рокот, катящийся по залу. Многие в толпе осеняли себя крестным знамением, как бы подтверждая истинность сказанного.
Арн сел. Судя по всему, остальные члены трибунала высказываться не собирались, а потому напряжение в зале начинало рассасываться. Некоторые священники и монахи уже поворачивались друг к другу и начинали обсуждать только что виденное.
Смутил всех Карл. Знаком привлекая внимание присутствующих, он поднял руку, и шум стих.
– Не мне выносить суждение о наместнике Божием на земле. Сила его исходит от Господа, – сказал он. – Я же хочу присутствовать на мессе Христовой в базилике Святого Петра. Благодарение Господу! И я надеюсь увидеть вас там по этому радостному поводу.
С этими словами король Карл встал и удалился через тот же боковой проход, рука об руку с Папой Львом. Мы с Павлом смотрели, как следом за ними из зала выходит трибунал, замыкает который архиепископ Арн.
– Ловко и дальновидно, – тихо отметил бывший номенклатор. – Если против Льва всплывет какое-нибудь свежее доказательство, что он недостоин престола, то никто не сможет уличить Карла в том, что он объявил его невиновным.
Внизу шло бурное шевеление: конгрегация покидала триклиний. Мы с Павлом отодвинулись в глубь балкона, чтобы никто случайно не заметил нас из зала.
– А что же беневентинцы? – поинтересовался я, разглядывая неоконченную мозаику на противоположном своде.
Мой спутник снисходительно отмахнулся:
– Даже если тот слепец-монах – действительно Константин, замышлять против Льва они теперь не осмелятся: ведь его поддерживает сам Карл! Ни герцог Беневенто, ни римская аристократия не рискнут вступить в противоборство с королем франков. Это было бы безумием.
Однако Павел не посещал Монте-Кассино и не видел, сколь решительно были настроены заговорщики, сошедшиеся под покровом тьмы. Они не были ни безумцами, ни сорвиголовами: их беспощадность и решимость были вполне просчитаны. Потому их не так-то легко отклонить с намеченного пути. Я снова пожалел, что не сообщил архиепископу Арну о том, что мы с Беортриком видели той ночью в брошенной часовне. Последствия этого все больше страшили меня.
* * *– Для христиан лгать все равно что дышать, – усмехнулся Беортрик, когда я рассказал, что собрание церковников не нашло за Папой никакой вины. Саксонский наемник был убежден: для Льва единственный способ уцелеть – это нанять матерый отряд папской гвардии и заменить никчемных олухов из семейки Святого Петра. Только хорошо обученный папский гвардеец и защитит понтифика от людей с кинжалами и будет готов встать против беневентинцев, если те попробуют учинить уличные бунты.
– Пока Карл в Риме, убить или сместить Льва не посмеет никто, – заверил я.
Этот диспут затлел у нас с новой силой за легким завтраком – хлеб с горячим молоком – в библиотеке Павла. Чтобы прогнать зимние холод и сырость, слуги разожгли огонь. Это утро приходилось на долгожданную кульминацию визита короля: посещение им и его семейством грандиозной рождественской службы, которую в большой базилике Святого Петра должен был проводить сам Лев.
Беортрик скептически хмыкнул:
– Самый большой риск – это когда люди полагают, что они в безопасности. Именно тогда они и теряют бдительность.
– В чем же, ты полагаешь, состоит теперь риск? – спросил Павел.
Он встал из-за стола и подошел к серо-серебристому зеркалу, которое держал для него слуга. На бывшем номенклаторе была великолепная, тонкой выделки мантия, в которой он собирался отправиться в церковь Сан-Пьетро, расположенную недалеко от Колизея. Разумеется, он с куда более сильным удовольствием пошел бы в большую базилику, вмещающую до четырехсот прихожан, но там сегодня должен был присутствовать весь высший свет Рима наряду с важнейшими духовными особами, и спрос на места в базилике был так велик, что даже Павел при всей своей влиятельности не сумел добыть приглашение.
Беортрик поставил глиняную питейную чашу и стал разминать себе правой рукой поврежденное место на левом боку.
– А в том, что беневентинцы так просто не сдаются, – ответил он на вопрос хозяина дома. – Я уже прежде встречал таких людей, неудержимых в своей гонке за властью. Свои планы они вынашивают тщательно, и если нанимают мастеров в своем деле, то удар наносят в самый нужный момент.
Я знал, о чем он сейчас думает: о той резне на аварском весеннем празднестве, когда кагану Кайяму в одно мгновение рассекли горло перед оторопевшим от неожиданности сходом аварских вождей.
Павел посмотрел на меня:
– Как жаль, Зигвульф, что ни одному из нас не удастся сегодня побывать в базилике! Событие обещает быть уникальным – таким, какое войдет в анналы истории. Палациум делает грандиозные приготовления. Кое-кто из казначейства говорил мне, что из хранилищ будут выставлены великие сокровища. Нечто такое, что можно увидеть лишь раз за всю жизнь.
– Удивительно, что у них там еще осталось что-то ценное, – едко ухмыльнулся Беортрик. – Я думал, все сокровища оттуда уже повыудил Альбин со своими приятелями.
Павел решил его подначить:
– Может, у них там припрятан еще какой-нибудь шедевр из аварского клада, еще более живописный, чем тот сосуд с воином.
Что-то эхом отозвалось в моей памяти: некая другая церемония, другой ритуал, оправленный в золото череп… И я почувствовал, как нутро во мне дрогнуло с каким-то порывистым, замешенным на страхе отчаянием. Должно быть, нечто подобное испытал и Беортрик: он вдруг выпрямился на стуле и настороженно покосился на бывшего номенклатора.
– Тебе известно, что это за особый предмет? – внезапно севшим голосом выдавил я.
Перемена в моем голосе не укрылась от Павла. Он поглядел на меня с любопытством:
