Тим Северин - Ассасин Его Святейшества
– Настолько, что готов подписать в этом аффидавит?[25]
– Безусловно. – Голос Альбина был чист и тверд.
– Что ж, изволь, – кивнул Арн. – Документ у меня готов.
Он разыскал составленную заранее бумагу и подвинул ее по столешнице распорядителю, а вместе с нею и письменный прибор.
Альбин подался на стуле вперед, собираясь взять стиль, и тут краем глаза заметил меня. Он резко обернулся, а глаза его ядовито сузились: до него дошло, что на протяжении разговора я стоял позади и все слышал.
– Зигвульф присутствует здесь как свидетель твоих слов, – сказал ему Арн. – Его величеству королю он тоже служит верой и правдой.
В первый раз за все время рука Альбина дрогнула, но лишь самую малость. Затем он опять взялся за стиль. Непонятно, было ли это от гнева или потрясения, а может, наоборот, от облегчения, что разговору на этом конец и что настырный дознаватель не стал выпытывать у него сведений о сосуде. В общем, Альбин поставил подпись и положил стиль на стол.
– Надеюсь, твое преосвященство, это все? – спросил он с плохо скрытой неприязнью. – Я уже и без того опаздываю на свою следующую встречу. А мне еще предстоит обсудить с целлерарием текущий ремонт папской резиденции.
– Да, все, – бесстрастно ответил Арн.
Распорядитель встал и направился к двери, попутно скребнув меня холодно-зловещим, что-то взвешивающим взглядом.
– Зигвульф, ты остаешься в Риме, – объявил мне архиепископ, когда дверь за Альбином закрылась. – Мы здесь ждем прибытия Его величества, и нужно, чтобы ты был под рукой на случай, если в последнюю минуту возникнут какие-нибудь непредвиденности. А это, – он положил руку на сосуд, – возвратится у меня на свое истинное место: в сокровищницу короля.
Честно говоря, я был ошарашен. Короткая встреча Арна с Альбином обернулась полной противоположностью того, что я ожидал. Я думал, что архиепископ напустится на распорядителя, виня его в хищении церковного имущества, а затем приступит к перекрестному допросу о степени нечестия и продажности Папы Льва. Однако о кражах ценностей Альбином из папских сундуков не было сказано ни слова. Вместо этого Арн лишь взял с Альбина заверение в невиновности Льва и беспочвенности всех наветов на него. Что было, как мы оба знали, вопиющей ложью.
* * *– Свидетельство Альбина под присягой – пустышка, – пробурчал я, рассказывая Павлу о происшедшем.
Обратно на Виминальский холм Теодор отвел меня другим путем, а не тем, которым мы отправлялись спозаранку, – как он пояснил, для моей безопасности. Я же не возражал, особенно после того незабвенного взгляда, которым меня полоснул папский распорядитель двора.
– Ошибаешься, – неожиданно возразил мне бывший номенклатор. – Как раз оно и будет несколько месяцев держать Альбина в узде.
Вид у меня, по всей видимости, был озадаченным, поскольку Павел положил мне руку на предплечье и вдумчиво добавил:
– Ты вот сам подумай. Кампул с Пасхалием занимают на Латеранском холме два наиглавнейших поста: возглавляют два могущественных ведомства. Когда они публично сознаются, что знали о грозившем Папе нападении, то обесчестят себя раз и навсегда. По сути, отпадут от власти. Что сделает распорядителя двора самым видным латеранским кандидатом на место смещенного Льва.
– Ты считаешь, что у Альбина хватит нахрапистости самому стать Папой? – удивился я.
– Если да, то подписанный им у Арна документ лишает его всякой возможности участия в каком-либо заговоре по свержению Льва. Как он осмелится замышлять против того, кого в письменном виде признал безгрешным?
– Ну а сосуд с воином? Почему Арн напрямую не обвинил Альбина в его похищении?
– Потому что твой архиепископ – мастер скрытых угроз. Он дал Альбину понять, что может обвинить его в краже в любое угодное для себя время.
– Но это… шантаж.
Павел пренебрежительно пожал плечами:
– Я бы предпочел назвать это соразмеренной политикой. Зная слабые места человека, куда благоразумнее использовать это знание бережливо, чем выплескивать его действенность за один присест.
Эта ремарка подтверждала то, что я уже начал подозревать после нашего посещения дворцовой гардеробной.
– Не потому ли Арн умолчал и об имени Сесилии Синьорелли, когда мы нагрянули к Папе Льву? Из соображений все той же скрытой угрозы и нагнетании давления на других? – уточнил я.
Бывший номенклатор похлопал меня по плечу:
– Браво, Зигвульф! Без твоей помощи Арну ни за что бы не удалось переиграть Льва, а теперь вот и Альбина. Он бы просто не смог поставить их в зависимость от себя.
Эта похвала, признаться, настроения мне не подняла. Я подумал о Беортрике, до сих пор не оправившемся от действия яда, и о беспросветной зиме, проведенной мною в плену у аваров. Мы с саксонцем заплатили неимоверную цену за то, чтобы Арн мог играть нитями за кулисами папского престола и в кулуарах Латеранского дворца.
А еще мной владело смутное, тяжелое беспокойство. Вспоминалась та тайная ночная встреча в монастыре, где заседали беневентинцы с их союзником из римской знати, а за их спинами маячил старый монах, которого заметил Беортрик. У меня вызревало сомнение, что руки Арна простерты столь далеко или же что ему достанет силы сокрушить вынашиваемый там или где-нибудь еще заговор.
Ну и, наконец, куда-то загадочно канул тот человек в меховой шляпе, ударивший Беортрика ножом. А ведь он по-прежнему где-то бродит, на воле и никем не узнанный…
Глава 18
Лето сменилось осенью, что не лучшим образом сказалось на здоровье Беортрика: у него стали случаться внезапные приступы головокружения с продолжительным онемением левой стороны тела, куда пришелся удар ножом. Дни шли на убыль, погода становилась холодней, и он был вынужден больше времени проводить в четырех стенах, становясь в этом невольном заточении мрачным и раздражительным. Чтобы не попадаться под вспышки его дурного настроения, я пошел на риск и стал устраивать себе недолгие прогулки по городу, выбирая для этого дождливые дни, когда можно было слоняться по улицам в плаще с капюшоном из конского ворса, какие были в ходу у работяг, скрывая под колпаком свое лицо. В тавернах и лавках на углах я попутно подслушивал и подсматривал перемены в настроениях римского простонародья. Тем для разговоров было в основном две: будущее Папы Льва и предстоящий визит короля Карла. Репутация Льва находилась в шатком равновесии. Все кому не лень открыто считали его слабаком. Люд ворчал, что он порочит святую Церковь. В выражениях никто не стеснялся, равно как и в туманных угрозах, что если Церковь сама не может навести в своем доме порядок, то власть следует взять в руки мирянам. Более умеренные осторожно говорили, что Льву не мешало бы дать шанс на исправление, ибо Рим не в состоянии позволить себе еще одну смуту в связи с заменой Папы, что может обернуться очередной уличной резней, как оно уже случалось при лжепапе Константине. Беседа неизбежно затрагивала и роль, которую во спасение веры Христовой может сыграть король Карл. Были такие, кто напоминал, что у короля есть законное право и даже обязанность вмешаться: не зря же Папа Стефан Второй в свое время даровал ему титул Patricius Romanorum — «Патриций Римлян». Но другие желчно возражали, что титул этот ничего не значит. Король Карл в то время едва лишь пришел в более-менее взрослый возраст, а тем титулом были почтены одновременно и отец его, и трехлетний младший брат. Так что нечего королю франков совать нос в дела Рима. Доводы «за» и «против» хлестко летели с обеих сторон и накаляли атмосферу так, что с каждой неделей напряжение росло и росло вместе с известиями, что визит короля Карла приближается: вот он уже проехал Равенну, а вот и Анкону – словно грозовая туча близилась и набрякала, готовясь разразиться громами и молниями.
Наступило двадцать четвертое ноября – праздник святого Хрисогона – день, на который был назначен торжественный въезд Карла со свитой в Вечный город, и в преддверии этого события Рим гудел, как улей. Рассвет выдался погожим, без ветра, однако холод был такой, что дыхание вырывалось изо рта клубящимся паром. Я колыхался в бескрайней толпе, с первым светом скопившейся у Мильвийских ворот. Над всем витал дух благоговения и взволнованности, чуть настороженных из-за неведения, как может себя повести великий Карл со своей свитой. Папа Лев еще с вечера выехал встречать короля в городок Номент, что находился примерно в двенадцати милях за римскими стенами. Также к встрече взволнованно готовились и церкви, и ремесленные гильдии, и простой люд – еще за месяцы до приезда короля. Для приветствия монаршей особы были подняты на ноги и сенаторы в пурпурных тогах, и аристократы, и палатинцы.
Вместе с ними в передних рядах стояли представители четырех основных иноземных общин – франкской, фризской, английской и ломбардской – каждая с эмблемами своих сословий. За ними толпились офицеры и бойцы городского ополчения, ну а совсем уж сзади толклись работный люд и подмастерья.
