Тим Северин - Ассасин Его Святейшества
Капитан замешкался: было, можно сказать, видно, как у него в голове копошатся мысли. Ему предлагалась взятка, но еще вопрос, получится ли у этого попа получить потом свой крест обратно…
– Ладно, – сдался он в конце концов. – Проходите. – Взяв крест на цепочке, он сунул его в карман и лукаво добавил: – Только внутрь вам все одно не попасть: дверь заперта и на засове. Служба, должно быть, уж скоро кончится.
Мы с Павлом засеменили вверх по длинному пролету ступеней к громадным величественным дверям.
– Как быстро ты сообразил! – похвалил я смекалку моего друга.
– Если подкупить стражу могу я, то что уж говорить об убийце с припрятанным ножом, – печально ответил тот.
Затем Павел провел меня сбоку огромной базилики, где у боковой двери стоял еще один караульный. На этот раз нам повезло: этот был из Семейства Святого Петра и узнал бывшего номенклатора. Павел сказал примерно то же, что и раньше: нам очень бы хотелось своими глазами видеть живописную церемонию, и караульщик с улыбкой заговорщика приоткрыл дверь, куда мы не замедлили проскользнуть.
* * *В базилике Святого Петра я до этого однажды бывал – по дороге в Багдад, когда присматривал за королевскими зверями, – и все равно у меня захватило дух от великолепия внутреннего убранства. Здесь было просторней, чем в зале любого дворца, и даже скуповатый декабрьский свет, льющийся через верхний ряд окон, освещающий хоры, зажигал своими лучами яркое изобилие шелков, полотнищ и драпировок, натянутых меж знаменитыми мраморными колоннами, коих была ровно сотня – все, как одна, в зеленоватую, серую и красную крапинку. Везде, куда ни глянь, стены нефов были расписаны сценами из Ветхого и Нового Завета или же покрыты сверкающей мозаикой. Теперь базилика была заполнена до отказа. Огромная разряженная толпа стояла и внимала вдохновенному пению хора у удаленного конца храма. Возносились и опадали звуки торжественных псалмов…
Но что пронимало более всего, так это ощущение скрытой напряженности. Впрочем, оговорюсь, что сквозила она не во всем и не во всех. Многие из зрителей вели себя вполне естественно: вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть вельмож и первосвященников, стоявших ближе к алтарю, толкались и тихо спорили из-за места, иные даже не шепотом, а вполголоса. Но были и такие, в ком напряжение было видно невооруженным глазом – в основном священники и кое-кто из, судя по одеяниям, римской знати. Они переминались с ноги на ногу и ерзали или же стояли в напускном спокойствии, словно ждали чего-то такого, что было неведомо остальным. Озирая плотно сжатую людскую массу, я почувствовал, как у меня зашевелились волосы. Внутри храма стоял мертвенный холод, и гости были в той же верхней одежде, в какой пришли туда. Куда ни глянь, всюду виднелись теплые тяжелые мантии и плащи из плотной шерсти, подбитого сукна или дорогой кожи. А мехов, мехов-то сколько было! И куний, и беличий, и русские соболя, и волк, и барсук… Некто дородный стоял в медвежьей шубе, не очень, видимо, популярной в этой среде, поскольку она выделяла его из толпы, да еще и придавала ему сходство с этим зверем. Ну и, разумеется, кругом виднелись меховые шляпы. Их здесь было не одна и не две, а как грибов на поляне. В одной лишь дюжине шагов от себя я разглядел по меньшей мере троих или четверых человек, ростом вполне схожих с тем наймитом, что пырнул Беортрика. И само собой, все они, как один, были в меховых головных уборах. Меня охватили растерянность и бессилие.
Павел взял меня под локоть и бесцеремонно двинулся по проходу, идущему параллельно нефу. Несмотря на наше церковное облачение, нас бичевали гневные взгляды, а местами и приглушенные ругательства – и это в храме! – но мы упорно протискивались дальше, и толпа перед нами нехотя расступалась. В конце концов, после нескольких минут нещадной толкотни, мы пробрались вперед, откуда становился виден величественный алтарь под массивной серебряной аркой. Здесь пребывала лишь высшая римская знать и духовенство – можно сказать, главные отцы Церкви. Чуть сбоку, в загородке трансепта[31], белели лица женщин из королевского семейства, тоже взирающих на службу. Напряженность здесь воспринималась еще острей – незримым облаком, стынущим в недвижном воздухе. От мрачного предчувствия пробирала мутная, знобкая истома. Мы здесь были единственными, кто знал о нависшей катастрофе, но не менее ужасным было осознание: сделать что-либо для предотвращения угрозы, по всей видимости, нельзя.
Не более чем в полутора десятках шагов от меня находился Арн – в белой далматике[32] с багряной оторочкой. Обычно суровое лицо архиепископа было теперь невозмутимым, отрешенно-безмятежным. Мне хотелось схватить, тряхнуть его что есть силы за руку, крикнуть, чтобы он остановил службу, но тщетно. Мы пришли слишком поздно. Он стоял вблизи алтаря среди шести или семи верховных сановников, и внезапно меня словно ожгло плетью: в той же группе присутствовал и папский распорядитель Альбин! В тягостном недоумении я сообразил, что они хоть и не в открытую, но четко сознают присутствие друг друга. «Что же такое происходит?» – ошеломленно думал я.
В эту минуту хор дорос до крещендо, своим ангельским пением прославляя великое имя Божие, и замер, бесконечно безмолвный, а в грянувшей вселенской тишине послышался высокий блаженный голос – должно быть, Папы Льва, – призывающий конгрегацию к молитве. Подавшись вперед, я сумел разглядеть слева от себя короля Карла: он стоял в нескольких шагах впереди конгрегации и непосредственно перед алтарем. Настал черед последнего благословения. Папа Лев находился перед королем – стоя на ступени алтарных подмостков, он прозревал всю базилику в длину.
Для пребывания на мессе Карл вновь надел облачение Patricius Romanus – длинную белую тунику, а поверх нее хламиду длиной до щиколоток, с застежкой-фибулой на плече. На сей раз хламида была из текучего шелка – белоснежного, с искрой, – отороченного златой и алой вышивкой. Застежка на плече играла переливчатым кроваво-красным камнем величиною с орех.
Совсем один, безоружный, Его величество являл собой идеальную мишень для убийцы.
Когда все преклоняли колени, я намеренно замедлился, чтобы получить возможность посмотреть поверх голов и удерживать в поле зрения монарха. Он стоял все там же, в одиночку перед алтарем, и уже опускался на одно колено – его широкие плечи и спина были повернуты к толпе и словно манили к себе клинок или стрелу. Готовясь принять от Папы Льва последнее благословение, он сцепил ладони перед собой. Карл был без головного убора, а его седые волосы были подстрижены на франкский манер – спереди их побрили, а сзади они ниспадали локонами до самых плеч. Взгляд мой случайно упал на его обувь, выступающую из-под края хламиды, – несуразные по цвету ярко-пурпурные сапоги.
– Преклонились! – шикнул снизу Павел, но я его проигнорировал. Если убийца собирался ударить, он должен был сделать это именно теперь. Ладони мои от страха были в липком поту. Я весь подобрался, готовый броситься на защиту короля. Оружия при мне не было, но что поделать!
Лев завершил свое духовное напутствие и опустил руки. Было слышно, как сзади, шурша ризами, поднимаются обратно на ноги аббаты, епископы и архидиаконы. Наиболее пожилые из них покряхтывали…
Папа повернулся и, снимая покров из ткани, поднял что-то с аналоя. Затем, возведя руки, он выставил это на всеобщее обозрение. Я думал, что это какой-то богослужебный предмет – чаша или крест, но это оказался золотой венец, усыпанный блестящими каменьями. Одним плавным движением Лев возложил его Карлу на голову.
Пару ошеломительных секунд в базилике стояла гробовая тишина. А затем откуда-то из гущи толпы прорвался исступленно-восторженный крик, изнемогающий в благочестивом рвении:
– Наиблагородному, христианнейшему августу Карлу, коронованному Господом Богом, великому и победному императору нашему – вовеки жизнь, здравие и слава!!!
Грянув раз, крик был еще трижды громогласно повторен толпой, а когда неисчислимые восклицания и здравицы пошли, наконец, на убыль, я понял, отчего Карл явился в базилику в пурпурных сапогах. Это был символ и привилегия верховной власти. Король франков был наречен императором Римской империи.
* * *– Все, как есть, сплошной обман, – сказал я Павлу под вечер, когда мы возвратились к нему в дом.
– Обман? – добродушно усмехнулся он. – Что ты имеешь в виду: коронацию императора или нападение на Льва?
Мы вновь сидели в библиотеке – той самой комнате, где я впервые попросил хозяина этого дома о помощи в расследовании нападения на понтифика. Беортрика нигде не было: видно, ушел к себе прилечь.
– И то, и это, – ответил я.
– Политика, друг мой, политика, – пожал плечами бывший номенклатор. – Однако ты меня этим утром не на шутку перепугал. Я уж и в самом деле подумал об угрозе удара со стороны беневентинцев, эдак в последнее мгновение.
