Серо Ханзадян - Царица Армянская
Мари-Луйс почти не поддерживала разговора, все разглядывала ее, вспоминая
юного Наназити, отмечала, что он был очень похож на мать. Тоже красивый...
«Но, боги, как она болтлива, эта Мурсилисова жена!.. И зачем она тут?..
Ах, да! Я ведь сама ее пригласила. И теперь надо ее слушать? Словно не
она, а я — пленница!.. Нет, я свободна, я могу сама распоряжаться собой,
своими желаниями! Нет ничего превыше свободы личности. Я свободна от мужа,
от богов и даже от самой себя!..»
И Мари-Луйс вдруг резко оборвала разболтавшуюся пленницу:
— Не забывайся, Тагухепа! Ты очень уж разошлась. Тебе следует быть
поскромнее!..
— О великая царица армянская! — запричитала та в ответ. — Я на миг
запамятовала, что отныне мой удел — жалкий плен и безвестность!.. О боги,
может, я когда недодала вам жертвы, что вы так покарали меня?! О
всеславная Иштар, не я ли ежегодно приносила тебе в жертву безвинного
младенца?! За что же ты меня покинула!..
Мари-Луйс, не испытывая к ней ни капли сострадания, резко сказала:
— Принесение человека в жертву — страшнейшее зло. Именно за это вас,
хеттов, и постигла кара, потому вы и пали под натиском моего отважного
супруга!..
— Это же священное, угодное богам дело — принесение им в жертву
человека?! — удивилась пленница. — Кто же может запретить?..
— Я это запретила!
— Ты?.. Царица запретила?!
— Я!..
— Не какая-нибудь простолюдинка, а ты, царица, само порождение
богов?!
— Я, я!..
— О царица армянская! Поостерегись. Человек — ничто в сравнении с
богами. Как же можно пожалеть какого бы то ни было человека, если богам
извечно угодна такая жертва?.. Бойся гнева всевышних.
— Опасность в ином. Ты совсем недавно видела ее воочию, когда
погибало войско твоего супруга.
— О боги, выходит, страна моя повержена?!
— Конечно, — спокойно сказала Мари-Луйс, — ты же знаешь это...
Вошел Таги-Усак. Он явно хотел что-то сказать, но присутствие
пленницы и смутило, и удивило его. Зачем она здесь? Похоже, мирно
беседуют... Странно, что может связывать этих двух женщин?
Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово
посмотрела на него и спросила:
— Что с тобой? Ты словно вестник смерти...
— Да, великая царица... Но, может, сейчас не говорить?..
— Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой...
— Дело в том, что... — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем,
супруга этой твоей гостьи больше нет...
Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее
просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу
лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться
такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна
с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И
разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако...
Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос
проговорила:
— Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с
каким-то испугом?..
Таги-Усак опустился на колено.
Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва
под ней, похоже, заколебалась...
Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и
набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула:
— Это знак траура, царица! Что произошло?
— Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя
утешить!
Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и
обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием
медленно пить пиво.
* * *
Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице.
Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив
богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед
ней восковую табличку.
Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже
незадолго до смерти поставил печать под этим решением...
— О чем она? — робко поинтересовалась царица.
— О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим
мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у
нас Тегарамские и Торгомские земли.
— Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский
престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота?
— Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала,
не будь названная земля завоевана нашей кровью и нашим оружием. Однако все
же приложи свою печатку рядом с мужниной. Я желаю этого!..
Хеттская царица сняла с пальца печатку и приложила ее туда, куда
указал Каранни. Для нее это кольцо уже ничего не значило и не имело
никакой цены. Если только подарить его надзирательнице, чтобы давала не
тухлой, а свежей воды, когда пить хочется...
— Что ты намерен делать со мной, победитель хеттов? — неожиданно
смело спросила она. — Или я уж не так красива и привлекательна?..
Каранни улыбнулся.
— Почему же? Ты и привлекательна, и красива, вдова Мурсилиса. И я
вижу, что бог любви тебя не покинул. А потому, если хочешь, могу подарить
тебя кому-нибудь из моих воинов.
— Да, да, хочу!.. И буду в благодарность молиться богам за тебя!..
— Однако, вдовствующая царица, права на тебя принадлежат не мне, а
моей супруге.
— Я боюсь ее, боги!
Она уткнулась лицом в ладони и заплакала, а когда снова подняла
взгляд, Каранни уже не было.
Очень ей было страшно при воспоминании о Мари-Луйс, о ее глазах,
которые, того и гляди, ужалят словно змеи.
Очень страшно. Да кому пожалуешься...
* * *
Каранни направился к Мари-Луйс. Может, боги помогли ей смягчиться и
настроиться на примирение?..
С утра до вечера Нуар просит его, умоляет делать все для того, чтобы
вновь обрести близость царицы.
Мари-Луйс встретила супруга с покорностью, но и с величием. Приказала
служанкам принести разной снеди и вина, сама все ему подавала. Каранни
даже показалось на миг, что ее влечет к нему. Но, увы, это только
показалось. Она была далека, как никогда.
Говорили супруги о нуждах войска. Вспоминали о сыне, о недужном царе
Уганне. Мари-Луйс взволновалась, пожаловалась, что ужасно соскучилась по
сыну своему, по дому. Каранни пил вино и согласно кивал всему, о чем бы
она ни говорила.
Собравшись уходить, он сказал:
— Прикажи не оставлять вдову Мурсилиса без присмотра, чтобы не
отравилась или как-нибудь еще не порешила себя.
— Она такого не сделает, не бойся. Эта чувственная самка еще не
отрешилась от земных радостей. Ну а если бы она даже и покончила с собой,
тебе-то какая от того печаль, мой государь?..
— Я хочу увезти ее к нам, в Куммаху.
В глазах у Мари-Луйс сверкнул огонь, но она не обнаружила своего
подозрения и с улыбкой спросила:
— Хочешь сделать ее своей женой?
— Хочу, чтоб служанкой у тебя была царица хеттов.
Каранни с мольбой смотрел на нее. И Мари-Луйс понимала, о чем он
молит, но покачала головой и сказала:
— Спокойной ночи, мой государь.
Он вышел, а Мари-Луйс еще долго стояла неподвижная и, казалось, даже
бездыханная.
Но вот тонкие ноздри ее вздрогнули, она ударила в ладоши и приказала
вбежавшей служанке привести вдову Мурсилиса.
Та не замедлила явиться, опять вся разряженная. Ее вид вызвал у
Мари-Луйс раздражение, но она тем не менее приняла ее учтиво, усадила и
сказала:
— Ты должна выбрать себе нового мужа, царица.
Пленница посмотрела на нее пустым взглядом, но при этом не без
кокетства проговорила:
— Во мне еще много огня.
Мари-Луйс громко засмеялась.
— Твой царственный супруг говорил то же самое.
— Он был жалок и вызывал у меня только презрение и брезгливость.
Вечно предавался блуду и пьянству. Ему мало было женщин Хаттушаша. Со всех
концов мира велел свозить их к себе. Вот он какой был. Добром никто его не
вспомнит.
Мари-Луйс смотрела на нее и думала: «А ведь эта ничтожная женщина
